Решетория - Клуб творческих личностей. Блиц-хроники

Чернь, пытающаяся мыслить, становится народом
(Эдгар По)

Блиц-хроники

Хроника тридцать пятая. О потерянном и найденном

етляющая меж колючих шиповников тропа вдруг круто повернула к закату и ощетинилась острым неприятным щебнем, отчего двигаться по ней вприпрыжку сделалось решительно невозможно. Сэр Колобок откатился к обочине и огляделся — место было незнакомым, спереди надвигались какие-то совершенно бесперспективные холмы, покрытые редким молодым сосняком, однако ж и свернуть было некуда. День, так славно начавшийся, грозил завершиться, в лучшем случае, ночлегом в каком-нибудь пыльном паутиннике...

«Я по коробу скребён, по сусеку метён, на сметане мешон...» — принялся машинально напевать сэр Колобок слова универсального фамильного заклинания. Сомнительные, надо сказать, слова — той же сметаны, к примеру, в его химсоставе отродясь не было. Батюшка с матушкой были не то чтоб скуповаты — они были просто нищими. И если с бестолковым кузеном Шалтаем-Болтаем вечно носились всем царством-королевством как с писаной торбой, то на юного Колобка исключительно «возлагали надежды», которые он всенепременно должен был оправдать. «Я у дедушки ушел, я у бабушки ушел...» — да потому, собственно, и ушел, что не желал оправдывать ничьих надежд. «Я у зайца ушел...»

И тут на Колобка едва не наступили — лишь в дюйме от его шляпы преступная нога дрогнула и застыла в воздухе.

— Очуметь! Ты кто, шарик? — разожмурившись, сэр Колобок увидел склонившуюся к нему прыщавую физиономию юной особы в ядовито-пурпурном чепчике.

— Во-первых, не ты, а вы, сударыня, я с вами на брудершафт не чокался, — буркнул путник. — А во вторых, вы сами-то кто такая?

— Ну, положим, Красная Шапочка, пироги бабке несу — мать велела к шести поспеть, а то старушка, видите ли, после шести пирогов не трескает, блюдет остатки фигуры.

Вот-те раз! Сэр Колобок даже присвистнул, пытаясь сообразить, где же это он сплоховал, выбрав поворот в другую сказку. Впрочем, какая разница — здесь тоже всех сожрут.

— А ты... вы... часом волка не видели?

— Как же-с! — Колобок махнул рукой в ту сторону, откуда прикатился. — В паре лиг отсюда — на пригорочке сидит, облизывается. По-моему, он слегка выпимши... А вам, сударыня, случайно лиса не попадалась?

— Увы, сударь, с лисами в наших краях проблема — фермеры уж почитай лет десять как последнюю пустили мэру на воротник. Зато хорьков навалом.

— Нет-нет-нет, хорек не подходит! — замахал ушами Колобок. — Тебе, видишь ли, чтобы завершить сказку надо пройти Уровень Волка. А мне вот прописана исключительно лиса... Ибо сказано: «А от тебя, лиса, и подавно уйду».

— А вы таки не расстраивайтесь, — подумав, сказала Красная Шапочка. — Ведь не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. А сказку можно и завтра закончить. Полезайте-ка, досточтимый сэр, в мой туесок, да пойдемте-ка навестим бабку, там и переночуете, а завтра, глядишь, и лису отыщете.

Сэр Колобок взгромоздился в просторную емкость и вскоре уже дремал в окружении безмолвных братьев во кулинарии. Сказка худо-бедно продолжалась — впереди его ждал уютный ночлег в домике гостеприимной старушки. Лисы по гороскопу.

marko

Volcha

летает дух общения в Общалке,

а здесь на нерест рыцари идут

молчком,

строчат по клавишам строчалки.

И ни души. Начать пора reboot.

***

Всплакнет апрель, отдав природу маю,

Намаемся, но нас не истребить!

Одежду помаленечку снимаем,

И лету, наконец, считаем: — Быть!

Helmi

нагрянул май, ищу теплее свитер,

грядет жара — плюс восемь — сущий зной!

перчатки и шарфы — долой. Хотите

раздеться? Только вместе с головой.

ChurA

Оставьте голову!

Ну, я вас умоляю!

Так много безголовых —

просто плачь.

Раздеться? Бога ради —

разрешаем.

Но вместе с головой,

и не инач.

Volcha

Плюс семь. Но нам, горянам, все привычно:

И дождь холодный, и жара +7,

И ледниковый новый, и типичный

Закат в своей суровой красоте.

ole

есть такая работа — палач,

он снимает головы с плеч.

аплодируй публично, не плачь,

палачей тоже нужно беречь.

у него есть семья и досуг,

а работы — в неделю на час.

но сегодня казнен его друг,

и палач подал рапорт: в запас.

есть вакансия, есть и топор,

но работа не всем по плечу.

отвернувшись от взгляда в упор:

— хочешь быть палачом?

— не хочу.

Helmi

Холодно. Очень холодно. И гудит

Вдоль четверга озлобленно сирый ветер.

Ночь выгрызает той теплоты лимит,

Что согревает город и души лепит.

В холод расколот вымытый блеск витрин,

Холод раскрошит взгляды прохожих в иглы:

Идол вещей проколот иглой, с картин

Чучелом злых мамон сладострастно выгнут.

В городе — город, тысячи разно-лиц,

Тысячи одержимостей, карт и страсти.

Сна удовольствий — спать на таком матраце,

Чтобы сложить из похоти трижды икс:

Тело, как вещь: «мы будем для вас стараться!»

Мы создаем для вашего тела — люкс!

Все в упаковке — минимум места в доме!

...Тысячи жаждут денег, мечты на вкус,

Чтобы с мечтой о небе уснуть как в омут.

***

Средневековый плач восковых мадонн,

Средне-размерный ворох чужих мыслишек,

Так же, как сто веков — никого не слышит

Тот, кто вокруг себя вырубает звон —

Звон и звенящий плеск доброты людской,

Свет соучастий, теплых охапок дружбы,

Если ты здесь, ты все-таки очень нужен —

Другу, соседу, маме. Проснись и пой.

Пой до тех пор, пока не взвихрился дым

По-над пожарищ века и вечных истин.

Мы же не холст с наклейкой из списков Кристи!

Те же. Как те, глядящие в нас с картин.

Volcha

Душу разоблачу от щитов и стен,

Выйду нагая нА люди, нате, жрите.

Стая объединяется в геноциде —

Ишь, вороньё слетается к красоте.

Каждому хочется воли, тепла, добра,

Светлой и вечной дружбы, любви, заботы.

«Мне бы охота»... и понеслась охота —

Как бы урвать побольше — диктует страх.

Хочешь любить — люби, а не в клетку суй,

Дружбы желаешь — верен будь, а не сукой.

Дай перед тем, как взять, не кусай гадюкой,

И не клади на всех темно-красный... буй.

Ветер ерошит перья, зовет лететь,

Хочется раствориться в любви и неге,

Сердце трепещет в маленьком человеке —

Душу ласкает в истинной наготе.

ole

дует ветер, и будто оловом

наливается голова.

с лозунга «берегите головы!»

выдувает мистраль слова,

и уже земля фиолетова,

и черны по углам грачи.

мы включаем Егора Летова,

и под песни его молчим,

а знакомая Сашки Голова

держит бабочку на плече.

покатились с берега головы,

не догнать их. да и зачем.

Helmi

Остались имена. И помню,

Как шумно было на плацу.

Чеканились слова, и в домны

Ссыпали строчками руду.

Шел год. Шел день. На белых файлах

Пустеют площади живых.

У тех, кто был и мысль оставил —

Читаю. Рыцарство иных

Коротким выпадом турнирным

Листаю, крутит время мышь.

Как жаль, что было. И, наверное,

Как хорошо, что было. Тишь...

ole

Пустыня. Ветер. Никого.

Под вой неторопливой песни

я вспоминаю, как чудесно

здесь было раньше. Но покой

вобрал мышиную возню

и тяжкую слоновью поступь.

Наотмашь били и наощупь

ласкали. Словно щуки на блесну,

летели, зарождая стих.

Нет, Хельми, не клади в сторонку

меня, Тамилу и других.

Давай, собьем сургуч с бочонка

и выпьем рому. На троих.

Helmi

до последнего могиканина

до пустого у бочки дна

буду пить с вами, стану пьяною,

даже если сметет волна

мачту хлипкую, руль безбашенный,

если ляжет на дно инет.

почему и зачем — не спрашивай.

наливаешь нам, или нет?

ole

не теряйте головы —

это крайне неудобно.

безголовые, увы,

даже выпить не способны,

ни услышать, ни сказать,

даже подмигнуть не в силах,

ни раззявить хищно пасть,

чтоб расхохотаться сипло,

ни хихикнуть в кулачок

и ни выругаться пьяно,

ни заплакать горячо...

подставляйте! наливаю.

tamika25

И даже если наше ристалище

зарастет травой-муравой,

мы всегда здесь найдем пристанище,

здесь родится у каждого свой

откровенный и зажигательный

или грустный экспромтик в ночи.

Будем пить (и пьянеть обязательно!)

славный ром — просто так, без причин!..

Helmi

эй,там, на мостике!

причуды

трех полупьяных бодрых дев —

не треп. мы выплыли оттуда,

куда Макар гоняет в хлев

коня, козу, овцу и рифмы.

свободна трепетная лань!

нас не пугают скуки рифы.

Тамила, сала тарабань!

tamika25

(Тарабанит сало)

Давай сюда морепродукта —

Его поделим на троих

И, спрятавшись в ночную бухту,

напишем пьяный вольный стих.

Запьем мы рибу мерзлой водкой,

надкусим сала по чуть-чуть,

потом нетвердою походкой

пойдем втроем куда-нибудь

Helmi

Лань жила под Гданьском, в Польше, или в Орше, или в Ю, в Вестергётланде, попроще. Сагу я о ней спою. Там паслась, жевала мятлик, (не осоку же жевать!) Как увидела кораблик, так полоски рисовать синим-белым, синим-белым по-матросски принялась. Водрузила бескозырку, натянула брюки-клеш, прихватила штангенциркуль, сборник песен «Хренпоймешь», и взобралась в бригантину, где алели паруса. Ых, прощай, у гор низина, я теперь — без колеса колесить по свету буду, научусь жевать треску, ром и сало... Ой, как будто вижу палубы доску возле глаз. Достигла качка апогея — стихошторм. Графоманка-лань — морячка! Не в коня паэтский корм.

***

никто не помешает полежать

и накачаться ромом и стихами.

а если кто попробует — как знать...

у лани есть копыта. Море с нами!

Volcha

До последнего вшивого ангела

Докричусь, хоть и без головы.

Напою их смородиной пряною —

Пусть летают у лампы. Увы,

Обгорают прозрачные перышки,

Угольками спускаются ниц

Эти агнцы до самого донышка —

Вырастают крюками божниц.

Подмести бы золу — да за грани бы

Отнести и оставить лежать,

Не со зла, а за блАгие помыслы,

Что на деле — гниенье и ржа.

И взрастить молодых и безбашенных,

И пустить бороздить небеса.

А в садах, тыщу раз перелаженных,

Углядеть, как растут чудеса.

***

И ушли они, Солнцем палимы,

повторяя: — Суди его Бог.

Были им же безмерно любимы,

но не чувствовали без голов.

***

А над ними сияют пространства,

И поверх безголовости плеч

Дух пластается то ль гегельянства,

То ли непостоянства сиречь.

Усвистал неосиянный ветер

На вершину огромной горы,

Где клешнями рачище отметил

Пограничье прошедшей поры.

А с горы расстилается небо

Самобранкой на долы и степь,

И узришь те места, где и не был,

И не будешь, но дашься мечте

Журавлем в бесполезные руки

И подальше — от едкой молвы

Через боль и жестокие муки

Побредешь... без дурной головы.

Helmi

шли по доле, асфальтовой пыли,

возвращались к морщинам на лбах,

и не помнили, сколько любили,

и забыли про завтрашний прах.

голова, как предмет для сомнений,

ниже плеч — как перпетум любовь.

безголовые серые тени

пели «небо, его славословь»