|

Кто боязливо заботится о том, как бы не потерять жизнь, никогда не будет радоваться ей (Иммануил Кант )
Блиц-хроники
Хроника двадцать шестая. О сторонах и вариантах
.jpg) евидимый монстр яростно выбрасывал одно бурое щупальце за другим, и, казалось, следом вот-вот покажется отвратительная бугристая голова с мутными голодными глазами. Девочка осторожно переместилась за спину старого мага, но чудовище, испоганив собой каменную плиту, неожиданно сникло и застыло...
— Демон, да?
Мессир Дольфус Крантишек, когда-то лишенный лицензии на магическую деятельность и вынужденный зарабатывать на жизнь нелегальным экзорцизмом и зубными заговорами в отдаленных деревнях, расхохотался:
— Да ни боже мой, барышня! Из этой кучи дерьма такой же демон, какой из меня архангел Шеридан. Ртуть с глюкозой — только и всего... А демонов не бывает. Если кто и является нам с той стороны, так это такие же твари божии, как и мы с тобой, да...
— С той стороны? — Лукавка недоверчиво прищурилась. — А вот бабушка говорит, что мир един и создан Творцом. Откуда ж у него какая-то та сторона взялась? Ее, значит, тоже кто-то создал? Что ж получится, коли всякий встречный-поперечный станет создавать новые стороны?
— Вообще-то, не пристало тебе, прелестное дитя, задаваться такими вопросами, но так уж и быть, отвечу: ничего хорошего не получится. Именно поэтому бабушка твоя совершенно права — мир наш един и создан Творцом, вместе со всеми его сторонами и всем его содержимым. И никто, кроме Творца, не в состоянии создать не только настоящего мира или его стороны, но даже обычного тыквенного семечка. Все, что мы умеем, так это открывать сокрытые доселе варианты и грани, да... И пользоваться ими в своих недостойных целях...
При этих словах в распахнувшуюся с грохотом дверь сараюшки, где остановился странствующий маг-расстрига, ворвался Тмин. Схватив сестру за руку, паренек перевел дух и скороговоркой выпалил:
— Стражники, сударь, из самого города. Рыщут по деревне, спрашивают вас. Уходить вам надо, да поскорее. Собирайтесь, я помогу задами выбраться.
Мессир Дольфус улыбнулся. Отломив на глаз кусочек ссохшегося «щупальца», он бросил его в жестяной коробок, загрузил туда же щепоть желтоватого порошка и протянул детям:
— Дома хорошенько перетолчете и перемешаете. Для приятного запаху можно сдобрить водяной мятой, только не переусердствуйте. Добавляйте с утра бабушке в чай в течение недели, а когда десны заживут, закопайте коробок где-нибудь за деревней, в месте сухом и солнечном... Хорошо б, конечно, мне самому с бабушкой вашей повидаться — не каждый раз увидишь девяностолетнюю пациентку, у которой вдруг выросли зубы и клыки... ну да ладно... А вам, юноша, от меня персональная благодарность и низкий поклон за предупреждение. Может, и наведаюсь к вам по весне.
Колдун повернулся, широко развел руки и громко произнес заклинание, отчего стены сараюшки озарились голубым, и, ловко пнув метнувшегося из-под ног жирного кота, уверенно шагнул в портал, с треском раскрывшийся у него перед носом.
marko
Звезда в зените, серп под ней блестит,
Морозно в черном небе, гематит —
Кровавик сферы (вся в пылинках звезд),
Зачем, Титан, на Землю Бог принес?
В сетях бездонных путается мысль.
Раз звезды зажигают...
Есть какой-то смысл?
Положим, тот творец, устав творить миры,
Решил уснуть, проснулся чуть до темноты:
Мой Бог, нежданный вышел поворот игры —
Он в теле женском, часть игры, миры — мечты.
хлопотливый парень демиург,
лишнего хлебнул и не иначе,
он на землю грешную, что мячик
грохнулся в одно из светлых утр
и не то, чтоб сразу протрезвел,
и не то, что разум потерял он,
придавив в престранных одеяниях
пару человечьих хрупких тел.
кое-как на четвереньки — брык,
огляделся, зенками похлопал
и подумал: что это за жопа?
миль пардон, допился, брат, кирдык.
дело было утром во дворе
дворник тетя Клава шланг достала,
чтобы, как обычно, по уставу
летней противостоять жаре.
рядом с Клавой местный бомж Игнат,
подрядился в помощь за бутылку.
был Игнат мужик довольно пылкий
и до алкоголя жаден, гад.
Вдруг с небесной выси чудо зверь
прямо на асфальт и на Игната,
Клавку тоже придавил, рогатый
то ли змей, а то ли дикий вепрь.
Вмиг народ сбежался: кто погиб?
Вызвали полицию, пожарных.
бедный демиург от страха сжался
и издал такой душевный всхлип.
Два часа в толпе аншлаг, аврал,
слава Богу, все остались живы,
Демиург божился: пил, мол, с Шивой.
но его никто не понимал.
в общем все закончилось смешно,
бомж Игнат женился вдруг на Клавке,
Демиург обжился в зоопарке,
людям рожи строит, пьет вино
как наделала Тамила
из жиров крутого мыла.
встаньте, дети, встаньте в круг,
чем я вам не демиург?
Учусь быть лучше всех,
Я женщина, и точка.
Прекрасная мадам,
Умею кой-чего:
Скандал из ничего —
Поверьте, лишь цветочки.
Я в шляпке вам подам
Салат из ничего.
Приготовлю любовное зелье.
Напою я тебя им с похмелья
после ночи не сомкнутых глаз,
после ласковых гибельных фраз...
Я в напиток добавлю ромашек,
на которых гадала про наше
бабье «любит-не-любит-соврет-
поцелует-и-к-черту-пошлет»
А еще незабудок заброшу,
чтобы помнил меня мой хороший,
и в далекой чужой стороне
чтобы думал о ком? Обо мне.
Положу лепестки белых лилий,
чтоб лелеял меня друг мой милый,
воспевал в серенадах, стихах,
а еще бы носил на руках...
Я подсыплю крапивки и перца,
чтоб не мог на меня наглядеться,
чтоб желаний огонь не погас
а лучился из любящих глаз...
...Приготовила терпкое зелье.
Спи, мой сладкий, в уютной постельке!
Пусть остудит напиток луна.
Встанем рано — и выпьем до дна!..
1) Хроника семидесятая. О странностях астрологии
2) Хроника сорок третья. О связях с общественностью
3) Хроника сорок вторая. О лошадиных силах и ослином упрямстве
4) Хроника сорок первая. О Париже и парижанах
5) Хроника сороковая. О переломном моменте
6) Хроника тридцать девятая. О поисках себя
7) Хроника тридцать восьмая. О нелюбви к понедельникам
8) Хроника тридцать седьмая. О единственной функции
9) Хроника тридцать шестая. О житье-бытье
10) Хроника тридцать пятая. О потерянном и найденном
11) Хроника тридцать четвертая. О парадоксальности магии
12) Хроника тридцать третья. О решении всех проблем
13) Хроника тридцать вторая. О странностях общения
14) Хроника тридцать первая. О здравом смысле
15) Хроника тридцать первая (продолжение)
16) Хроника тридцатая. О любви и времени
17) Хроника двадцать девятая. О свободе и необходимости
18) Хроника двадцать восьмая. О преступлении и наказании
19) Хроника двадцать седьмая. О странностях ожидания
20) Хроника двадцать шестая. О сторонах и вариантах
21) Хроника двадцать пятая. О прелестях уличного пения
22) Хроника двадцать четвертая. О счастливом неведении
23) Хроника двадцать третья. О чудесах и возможностях
24) Хроника двадцать вторая. О преемственности
25) Хроника двадцать первая. О пропорциях и стандартах
26) Хроника двадцатая. О незваных гостях и новых землях
27) Хроника девятнадцатая. О бабочках
28) Хроника восемнадцатая. О фиалках и пошлинах
29) Хроника семнадцатая. О силе патриотизма
30) Хроника шестнадцатая. О силе иронии
31) Хроника пятнадцатая. О первом и последнем
32) Хроника четырнадцатая. Об истоках благодетели
33) Хроника тринадцатая. О городах и туманах
34) Хроника двенадцатая. О том, чего боится нечисть
35) Хроника одиннадцатая. О некоторых особенностях кошачьего характера
36) Хроника десятая. О том, как вредно оставаться замку без хозяина
37) Хроника девятая. О дальних дорогах и славных подвигах
38) Хроника восьмая. О парадоксах везения
39) Хроника седьмая. Об истоках фольклора
40) Хроника шестая. О селекции
41) Хроника пятая. Об отпущенном времени
42) Хроника четвертая. О том, как встречали лето
43) Хроника третья. О вечности искусства и свободном времени
44) Хроника вторая. Благочестивые рассуждения о почечной достаточности
45) Хроника первая. О парадоксах досточтимого сэра ХО-ХО
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
А.Т.Т.
1.
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
|
|