Ничё нипонил ((( может, потомушта мне знака не было? ikki
Признак эпохи: покидая этот мир, мы оставляем после себя все меньше бумаги — провожать ушедших теперь принято виртуальными свечками в цифровых комментах. На интернет-страничках, о существовании которых лет через десять мало кто и вспомнит. На сайтах, существование которых зависит от наличия электричества в розетке, питающей сервер, и настроения владельцев. Что, увы, лишь усиливает ощущение бренности мира и нашего в нем существования.
О Саше Мудрике, известно, в общем, не так уж много. Родился 17 февраля 1975 года. Жил в Медногорске (Оренбургская область). Руководил бюро экономического планирования. Сочинял славные стихи, замечательные экспромты, мастерские пародии и виртуозные оборотки — смешные и грустные. В совершенстве владел олбанским. Публиковался на старом Решете, на Решетории, на поэтическом форуме «RC-MIR.com» и, наверное, где-то еще. В Сети известен в основном как ikki и hm. Ушел незаметно — 26 апреля 2016-го. Фото не обнаружено.
Здесь мы попытались собрать то, что осталось из его стихов. Даты под каждым из них являются датами опубликования на сайте-источнике. Коллекция далеко не полная, поэтому если у кого-нибудь из зашедших в этот раздел есть что добавить, будем рады.
в моей семье народу куча — три таракана, мухи, мышь. народ немножко зло*бучий, но, в основном, всё гладь да тишь. и всё б отлично, но в кошмарах я извожусь и в прах и в пух — что мухи съели тараканов, а мышь потом сожрала мух. я вызываю неотложку, включаю свет везде и жду. и тараканам сыплю крошки а мышке свежий сыр кладу. и вот, загнавши страх в ломбарде, сижу, курю — ласкает слух сильней, чем музыка вивальди, настырное жужжанье мух.
Я напишу тебе письмо, слегка горчащее обидой, а впрочем, я обид не выдам, но ты увидишь все равно, как сковывает землю лед, хрустящий и не очень чистый, и в прописях избитых истин стоит пометка «идиот». И ты почувствуешь все тот же сладковатый запах серы, которым, бают староверы, укутан город Эсгарот. Да и у нас его полно, в забытых наших палестинах, и голуби несут на крыльях его в открытое окно. А за окном темнеет день, и по привычке входит в ступор. День на событья очень скуп был, и ночью — тоже та же хрень. И жалит скорпион-тоска, как убивает Скарпью Тоска, и, убедительно и просто заходит в душу пустота. И старой-старой сукой месть скулит о выкупах и платах, шагами меряя палату, мою палату номер шесть. Опять я пялюсь в монитор, выискивая в нем кого-то, пока унылая суббота пересекает мой забор, оставив крошки на столе и лужицы обид в прихожей, слегка краснеющие кожей скелетики идей-калек, мечты, засевшие в углу в обнимку на моем диване... Я напишу, но не отправлю тебе письмо. Ну не смогу.
22.03.2008
Sarah. ПИСЬМО В
Эх, была- ни была ;)
«В нашем городе дождь, мон ами. Небо тускло, как плащ сарацина, на подходе запасы глицина, и, наверное, прав Соломон: все проходит. Тогда отчего мелкий зверь, что во мне поселился, этой ночью метался и бился, и скулил непонятно о ком? Я хотела его приручить, подарить на твои именины, но боюсь, что и присно, и ныне, ты не справишься с этим зверьем. Вечереет. Большая луна смотрит в окна невидящим глазом, и обрывки несказанной фразы повторяют дыханье мое. Я могла бы ее написать и отправить постскриптума вместо...
В нашем городе дождь, мон ами. Остальное — неинтересно».
Я напишу тебе письмо, что пахнет медом и тоскою почти нездешнею такою, что плакать хочется, ИМХО. Горчит ледок спокойных фраз невысказанной нежной страстью, весенней пьяною напастью... и пыл мой вовсе не угас, я не забыл тебя, красотка! Но такова моя судьба — давить по капельке раба, прыщом вскочившим. Сумасбродка! Твой терпкий запах отдает почти что сернистым, уверен, сам Дон Гуан до смерти верен одной тебе. Я идиот! Зачем на поиски руна златого бросился? Химерой баранья шкура станет. Серый закат стемнеет дыбой сна, выкручивая мне суставы, а сожаленье (мой палач) садистски кожу трет «наждач-кой» обвинений... Пустота... в палате номер шесть зависла вонючим смогом сигарет. И день почти что равен «нет». А в строчках не имеет смысла искать, словами не помочь смягчить убийственную ночь — «оставь надежду...» — крыса сгрызла рожденный только что послед... навязчиво изгиб шнура напомнит твой изгиб бедра, белье, небрежно на столе забыто, совершенство тела... и магнетическую связь, животную рождая страсть... О, как ты истово хотела!.. Хотел забыть бы, память зла — создал же Бог такое чудо, хочу и маюсь, гадом буду! И вижу в зеркале осла...
22.03.2008
Sentyabrina. Я НАПИШУ ТЕБЕ ПИСЬМО...
Спасибо hm, Мау и Sarah за вдохновение...
Я напишу тебе письмо... А ты... ты вправе не ответить...
Опять весна на белом свете пленит стыдливостью мимоз.
Весна с грустинкой на губах. Всего лишь март... Снега по пояс...
А я... я твой забыла голос, и убежал песок в часах.
Я напишу тебе письмо о том, что жду и дни считаю...
В тебя корнями прорастаю, перечеркнув, что было до,
до этой девственной весны... Сыграв с судьбою в чет и нечет,
я буду рада, если встречу нам уготовит серп Луны...
Добра растущая Луна. И снам ее я верю свято.
От глаз твоих с оттенком мяты пьянею, не испив вина...
Ах, да... о снах... Мне снишься ты... И рана снова кровоточит...
Мечтаю под покровом ночи, и льются чувства на листы...
Я напишу тебе письмо, что жизнь, как пустоцвет, бесплодна...
А я, как прежде, старомодна, люблю с ванилью эскимо.
Неровным ритмом полуфраз, прелюдией полупризнаний
не воскрешу воспоминаний... Слезою, хлынувшей из глаз,
оставлю скорбное пятно под тихий траур Альбинони...
Жизнь — всполох, слепок на ладони... Я верю — все предрешено!
Неровной ниткою судьбы нас разбросало не случайно...
Мы пьем до дна Эль-Риша тайну под небосводом голубым.
Я напишу еще про то, что день и ночь молила Бога...
Пусть будет легкою дорога... твоя, и счастье, как итог!
Я напишу... хотя, как знать, быть может, безнадежно поздно...
Уже весна, но так морозно... И я забыла, как летать...
Как мало нот. Их семь всего, но плачет Солвейг на рассвете...
Я напишу тебе письмо... А ты... ты вправе не ответить...
Помню, помню дядю Арли С голубым сачком из марли: Образ долговяз и худ, На носу сверчок зеленый, Взгляд печально-отрешенный – Словно знак определенный, Что ему ботинки жмут. Э. Лир
понимаешь... когда все плохо, когда душу из темноты, извививаясь, щекочут лохмы опротивевшей суеты, когда смотришь предельно тупо в оквадраченное вчера и на вечер похоже утро (вот такие здесь вечера), когда слякоть начала марта словно вытекла из ноября и со страхом встречаешь завтра, понимая, что тоже — «зря», когда призрачный свет просвета если виден, то лишь едва, когда пофиг, что скоро лето и когда каждый год — за два, когда копишь в себе проблемы, не решаясь их разрешить (понимаешь, не то чтоб лень, но... я ведь знаю — получишь пшик), когда пьешь из стакана накипь, успокаивая аппетит, потому что звонили с банка и просили вернуть кредит, когда нет для опоры кисти (а не то чтоб, сказать, плеча), когда очень охота выпить, но на выбор — кефир и чай, когда крепко зажмурив глазья (не влезают в размер «глаза»:), ты мечтаешь все кончить разом, хоть и знаешь, что — нет, нельзя, и спросонок идешь по цеху на работу — опять «за страх», и мечтаешь закончить «веху», а выходит привычный «вах!», когда горечь во рту привычна, когда тушишь подушкой свет, усмехаясь: «вот только с личным... только с личным — сплошной привет», когда бродишь по сайтам, сидя, ногу на ногу положив, понимаешь, что ты обидел этот мир, потому что жив...
"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.