Мало кто из сегодняшних писателей так глубоко чувствует единство нашей горькой — и отнюдь не завершившейся! — истории, как Андрей Волос. Дай Бог ему силы договорить до конца...
«Предатель» (М., «Эксмо») — вторая книга трилогии Андрея Волоса о закате советской эпохи. Первая — «Победитель» — увидела свет три года назад. И заставила меня долго чесать в затылке.
Сильное сочувствие к писателю, решившемуся осмыслить и воссоздать время, на которое пришлась наша с ним молодость (взросление), то и дело смешивалось с раздражением от исторических, психологических, композиционных неточностей. Книга была (и осталась!) очень «своей» — тем большую досаду вызывали авторские оплошности. (Или то, что таковыми видится.) Вот как заканчивалась моя рецензия во «Времени новостей»: «...вопиюще противоречивый роман — местами поверхностный, местами грациозно дрейфующий прочь от действительно трудных вопросов, местами откровенно ориентированный на голливудскую завлекаловку, местами просто неряшливый, но сущностно нацеленный на серьезное осмысление нашей истории. И потому требующий обдумывания и взывающий к спору».
Ныне слова эти украшают заднюю обложку «Предателя». С одной стороны, странно: я ведь о другом романе писал. Мало ли как за три года могло трансформироваться художественное мышление Волоса. Да и критики иногда меняются. (Что цитату используют без спросу — привычно. Всякому звонить — на редактуру времени не хватит.) С другой же... Правы издатели: все так и есть. И я, как барон фон Гринвальдус, все в той же позицьи (не думал, что такие прозорливцы в «Эксмо» работают!), и Волос на месте остался. Те же небрежности (ну, не так гнобила в начале 80-х гэбуха строптивых литераторов, и они не так себя вели), то же стремление впихнуть в текст все, от чего болит сердце, та же ставка на «исторический детектив», те же непрописанность второстепенных персонажей и излишество боковых (невнятных и неотыгранных) сюжетных линий, то же сопряжение времен (сталинского и позднесоветского)...
Сохранился и принцип «трехсюжетности». «Победитель»: история лейтенанта ГБ Плетнева, участвовавшего в штурме дворца Амина (пролог афганской авантюры кремлевских старцев), а по возвращении в отечество отправленного на десять лет в лагеря; история писателя Бронникова, выпихнутого из «советской литературы» и взятого на крючок «дорогими органами»; книга Бронникова о другом — 1929 года — опыте вмешательства большевиков в дела южного соседа (роман Бронникова издан в 1989-м, когда советские войска покидают Афганистан, а Плетнев — зону). «Предатель»: продолжение мытарств Бронникова (психушка, запущенный гэбэшниками и радостно принятый братьями-литераторами слух о сотрудничестве с охранкой); история бронниковского свойственника — художника Артема, что загремел в «ограниченный контингент» и к весне 85-го (началу горбачевского царствования) пропал без вести; роман Бронникова о его старшем друге Шегаеве, который якобы был посвящен в тамплиеры, долгие годы провел на островах ГУЛАГа, но сумел оттуда вернуться и дожил до 80-х.
Как бликует смысл заглавия в первом романе (кто здесь победитель?), так дразняще мерцает он и во втором (кто предатель — оклеветанный Бронников? его друг, издавший под псевдонимом книгу за бугром, а потому отправленный в лагеря? пропавший без вести сержант, на что «намекают» в военкомате? или..?). Загадок много больше, чем разгадок. И если «Победитель» виделся вещью законченной (допускающей развитие, но самодостаточной), то «Предатель» буквально взывает к продолжению. Будем надеяться, что Волос доведет дело до конца. Будем надеяться, что он станет экономнее работать с материалом («афганские» ретроспекции «Победителя» гораздо эффективнее работают на смысловое целое, чем иные — тоже страшные и с истинной болью написанные — исторические экскурсы в обоих романах). Будем надеяться, что символическая «многозначность» (часто соскальзывающая в многозначительность) уступит место исторической и психологической точности. Мало кто из сегодняшних писателей так глубоко чувствует единство нашей горькой — и отнюдь не завершившейся! — истории, как Андрей Волос. Дай Бог ему силы договорить до конца.
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.
И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою - нимб золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства -
основной механизм Рождества.
То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет - никому не понятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь - звезда.
Январь 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.