Единственным недостатком хороших книг является то, что обычно они порождают много плохих
(Георг Лихтенберг)
Книгосфера
09.10.2008Украинская готика, или Как страшно жить!
В наше время появление сборника «готической прозы» может свидетельствовать только о том, что у именитого писателя в столе «завалялись» не печатанные ранее тексты...
(Цитируется по: Татьяна Трофименко. Валерий Шевчук «Сон ожидаемой веры»: готика или не готика?)
Валерий Шевчук. Сон ожидаемой веры. Готично-притчевая проза. — Львов: Пирамида, 2007Как известно, возникновение готического романа в конце XVIII – в начале XIX века в западноевропейской литературе сигнализировало о кризисе проблемно-философского романа эпохи Просветительства. Появление в украинской советской литературе «химерного» романа, типологически напоминавшего готику, сигнализировало о кризисе соцреализма. В наше время появление сборника «готической прозы» может свидетельствовать только о том, что у именитого писателя в столе «завалялись» не печатанные ранее тексты. Ну а в каком литературном произведении не идет речь о том, «как страшно жить»! Кажется, именно так появилась книга Валерия Шевчука «Сон ожидаемой веры. Готично-притчевая проза».
Новый сборник рассказов сложно сравнить со знаковым романом Шевчука «Дом на горе» — лучшим произведением украинской «химерной» прозы. «Готическое» в нем выражалось во всех характерных для этого литературного жанра аспектах: потусторонние силы и посещение со злой целью, явление призрака и странная болезнь, загробные появления, живые мертвецы, возвращение из могилы, исполнение клятвы, неупокоенная душа, загадочное предначертание. Что ж до сборника «Сон ожидаемой веры», то в нем готическое явно уступило место притчевому...
Впрочем, кое-что демоническое в текстах Шевчука есть — это женщины. Причем реальные образы, как водится, ужасают иногда больше, чем «показательно» потусторонние: например, мать из рассказа «Зеркало», вынудившая женщину, у которой возникло чувство к ее парализованному сыну, уехать из города, — чтобы потом они оба не страдали. Обрекая сына на вечное осознание того, что «она не придет», мать предстает в более зловещей роли, чем «полуразбитый, будто потусторонний образ женщины с закрытым лицом» из зеркала.
Есть в книге и Баба Яга, и просто загадочная баба с собакой: «И повернулась она к Алексею, и засмеялась вдруг, дунув на него ярким огнем глаз. Он ждал грома, но грома не было; наконец, исчезла и та старая, а остался большой белый пес, который тоже оглянулся на Алексея и тем-таки голосом засмеялся». (с. 83) (это типичный пример создания «страшного» в книге).
При этом женщины у Шевчука остаются активным и творческим началом. По крайне мере, они способны принимать решения и что-то менять в своей жизни — например, пластическую операцию, перечеркивая прошлое, делает героиня рассказа «Под синтетический перезвон», а вполне демоническая женщина-змея попросту использует мужчину-рыболова для того, чтобы родить сына — «мудрого и ядовитого». (с. 281). Свою жертву она выбирает не за его выдающиеся личные качества, а только потому, что он — лучший из худших:
«— Ты не такой! Другой, умный, хотя, может, и слишком. Но слишком потому, что из-за своего ума становишься бездеятельным или кволым...
— Бездеятельным к чему?
— Да к жизни... А это значит, к борьбе со светом. Все куда-то бежишь, прячешься, смешной... Все что-то придумываешь, усложняешь, играешься в одиночку.. Но ты не дебил...» (с. 277)
Впрочем, остальные описанные Шевчуком мужчины также не выходят за пределы определения «не дебил, но бездеятельный»: они откровенно скучают, произносят пессимистические монологи в духе пьес Подеревянского («Простые вещи... Мир, говорю, — бардак, а люди — звери. И пожирают друг друга, и мир пожирает их. Вот что я понял...» (с. 106). Выразительную метафору «неспособности» встречаем в рассказе «Поглотитель запахов», где главный персонаж теряет способность чувствовать запахи — то есть ощущать вкус жизни.
Сексуальная потенция, если она имеет место, растрачивается зря (если не вмешивается кто-то вроде женщины-змеи) — так в повести «Двери настежь» директор школы при жизни изображается местным донжуаном, который при смене любовниц руководствуется народной поговоркой «хоть корова, лишь бы новая». Не стоит сомневаться, что его дальнейшая судьба будет очень печальной, и даже в качестве живого мертвеца его победит... простая украинская учительница Валентина Заклунная. Бывшая любовница, конечно.
Отдельную группу составляют рассказы, в которых Шевчук пишет об украинских религиозных деятелях периода барокко — Лазаря Барановича, Димитрия Туптала, Стефана Яворского — монахов, таких же неуверенных в себе, растерянных перед лицом смерти или деморализованных каким-то удивительным мистическим происшествием. Рассказ «Павел-дьякон» показывает нам длительные сомнения Димитрия Туптала, который знает, что неумышленно перешел дорогу карьерного роста загадочному диакону. И когда Димитрий уже делает вывод, что этот образ является чисто условным — «у каждого из нас свой Павел-дьякон», — он встречает незнакомого монаха, который «вдруг пронзил Дмитрия острым взглядом, обдал такой волной ненависти, что парень оторопел» (с. 414), и понимает, что это он и есть — тайный ненавистник.
Очевидно, что изображение символического «поединка» да еще и с победой женщины в финале, не может быть основной проблемой Шевчука (заметьте, я не обвиняла его в женоненавистничестве). Реальные люди в сборнике «Сон ожидаемой веры» олицетворяют скрытые инстинкты, сомнения и «бездеятельность». К сожалению, тексты Шевчука в данном случае скорее поучают, чем пугают, и утомляют, чем держат в напряжении...
| ← Предыдущая | Следующая → |
10.10.2008 | 08.10.2008 |
Читайте в этом же разделе:
08.10.2008 Инструкция для папиков
08.10.2008 Век живи — век люби
07.10.2008 Хакамада в большом городе
07.10.2008 В Канаде издали поэтов Балтии
06.10.2008 За пределами фантазий
Комментарии
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
