Февраль 2017

В январе (но не как некоторые думают, а 28 января — восточный новый 2017-й) пришел вместе с китайцами и их товарами Огненный Петух. То-то именно в этот день многие чувствительные люди ощущали себя как-то не так: то голова закружится, то кровь носом пойдет, то давление скакнет. А это, оказывается, восточная птица прилетела и клюнула кого куда попало. Вот ведь гадкая какая! Для китайца любая назначенная тварь — воплощение природных сил и духа — и тут надо либо задабривать, либо отпугивать. А нам, славянам, что делать с их зоопарком?

 

Вообще, у них в Поднебесной новый год — это Праздник Весны и начало посевной (везет же людям, зимой рис закапывают, а не в мае, как у нас картошку). Все собираются за семейным столом. Подарков, заметьте, не дарят, ибо нерационально это. Но зато сразу после НГ родители в красном конвертике подносят детям деньги — «на богатство и благополучие». И весь Китай окрашивается в красный цвет (исключительно для острастки злого духа — Нового года!), то есть в любом случае новый — злой и непредсказуемый, поэтому его прогоняют (!) фейерверками, смехом (обязательно громким), красными фонариками и особыми «добрыми» свитками. Затем переодеваются в новое, чистят дома, украшают их восемью мандаринами и едят пельмешки в форме слитка золота. Странные они люди, как можно гнать что-то неподвластное влиянию? И как можно ожидать хорошего от того, кого с самого начала прогоняли? Не поэтому ли восточная политика такая непостоянная — если уж они со Вселенной так обращаются, то что говорить о соседях?..

 

У нас не Китай, здесь климат иной. И наши люди привыкли встречать путников добром. Хотя могут ли птицы считаться прохожими, британские ученые еще не выяснили. А петухи в деревнях были обыкновенными будильниками, ну, и немножко, производителями, часто имеющими вздорный, драчливый характер. Да еще эта аналогия со столетним юбилеем революции накладывается. Огонь, петух, революция — как-то не очень спокойно. Зато не скушно и острастка на весь мир. Стращать, так с размахом!

 

 

И вот для некоторого успокоения нервишек давайте лучше припомним имена творческих личностей живших и живущих. Человек велик делами своими и памятью в потомках. Время оставит для себя только некоторые песчинки имен, что не мешает творить остальным, тем, кто еще не зацепился за гранитную плиту, а продолжает резвиться по мере сил. Но есть личности, которых в феврале хочется выделить особо.

 

В далекие дни начала века, когда путешественники открыли новую землю — Интернет, — и активно начали ее осваивать, когда новое было всё, а люди  — общительными и еще не потерявшими интерес, деревья, естественно, большими, а реки — полноводными, мне посчастливилось обрести в сети хороших знакомых и друзей. В честь одного из них проводится ежегодный ОтверткаФест, а вот второго хочется вспомнить в день его рождения.

 

 

 

 

 

Конспект: ОБЪЯВЛЕНИЕ. МУДРЕЙШАЯ ИЗ ЛИНИЙ. ПОЭМА.

Я просто списываю — слово в слово — то, что сегодня напечатано в Государственной Газете:

«Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах — быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытываем слово.

От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства:

Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства.

Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ.

Да здравствует Единое Государство, да здравствуют нумера, да здравствует Благодетель!»

 

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Да: проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение. Да: разогнуть дикую кривую, выпрямить ее по касательной — асимптоте — по прямой. Потому что линия Единого Государства — это прямая. Великая, божественная, точная, мудрая прямая — мудрейшая из линий...

Я, Д-503, строитель [Интеграла], — я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет — верю и знаю.

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом — с болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.

Но я готов, так же, как каждый, или почти каждый, из нас. Я  готов...

 

 

 

Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке.

Он поднял чашку перед собою и возгласил:

— Introibo ad altare Dei.

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

— Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку. Обернувшись по сторонам, он с важностью троекратно благословил башню, окрестный берег и пробуждающиеся горы. Потом, увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой. Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

— По казармам! — скомандовал он сурово.

И пастырским голосом продолжал:

— Ибо сие, о возлюбленные мои, есть истинная Христина, тело и кровь, печенки и селезенки. Музыку медленней, пожалуйста. Господа, закройте глаза. Минуту. Маленькая заминка, знаете, с белыми шариками. Всем помолчать.

Он устремил взгляд искоса вверх, издал долгий, протяжный призывный свист и замер, напряженно прислушиваясь. Белые ровные зубы кой-где поблескивали золотыми крупинками. Златоуст. Резкий ответный свист дважды прозвучал в тишине.

— Спасибо, старина, — живо откликнулся он. — Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата, покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах...

 

 

 

Любезный друг! Зима пришла и к вам:

Побиты льдом все маковки у башен,

Вздыхает пробками тяжелый автобан,

И, говорят, что вы венчались с Машей

В английской церкви пятого числа.

И Машенька теперь поёт с акцентом:

«Май диа, диа хасбенд, все дела...»

И тает рафинад. А помнишь, летом,

Две ласточки плацкартных, мы с тобой

Стремились к югу. Пыльные вагоны

Тянулись бесконечной чередой.

Соседи пахли пивом и беконом.

Смотрело солнце в тряпочный порез.

И мы в тот день (хоть это и не ново)

Спасались от жары росой поэз

То Рыжего, то Вани Зеленцова.

Ну, что еще... Как Маша? Хороша?

Глинтвайн ли сладок? Горяча ли пицца?

Я тоже — гуд. И, память потроша,

Совсем не тороплюсь тебе присниться.

Зима кругом. Сугробы на спине

Пустых аллей. И с будущим не споря,

В закрытой комнате, на самой глубине,

Я больше не прислушиваюсь к морю.

 

 

 

Тиха украинская ночь. Спит село. На небе сияет месяц и горят звезды, будто боженька начистил горсть серебряных монет, да и рассыпал их нечаянно на черном покрывале.

 

Ганна открывает очи. Сладкий дух степи влетает в окно, колышет края рушников на стенах. Ганна приподнимается на постели. Ей страшно. Но девичий огонь не дает покоя, и вот она уже на крылечке хаты. «Ой, мамо!» — стучит в сердце Ганны. Решимость начинает покидать ее, но тут снова приходит вчерашнее видение, и Ганна ступает в ночь.

 

В степи поют, не смолкая, цикады. Сонные лошади редко и неслышно переступают копытами, и мягкий ковыль ласково гладит их по стройным ногам, щекочет крутые бока. Нахлобучив соломенные крыши, дремлют на просторе белые хаты. Сохнут крынки на тынах, в хлеву спросонья мычит корова, кочет возится на своем насесте, не видя в темноте курочек и ожидая времени, когда нужно будет ему возвещать приход зари.

 

Ганна зари не ждет. Оборачиваясь поминутно на темную открытую дверь, откуда, чудится ей, вот-вот выйдет изумленный и рассерженный батько, бежит она босиком по росе двора. Быстрей, быстрей! Мимо освещенного луной журавеля, застывшего тонкою стрелою, мимо огородов пана Свербыгуза, где так вольготно рослось громадным тыквам, через выгон, через рощицу. К Днепру!..

 

 

 

Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не хуже есть, — и чем-нибудь отведет.

Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить; но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения. А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и тем славиться, — Платов сказал себе:

— Ну уж тут шабаш. До этих пор еще я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или не сумею говорить, а своих людей не выдам...

 

 

 

Собрались мои инвалиды, Чувиляевы, Разумник, Зиминкины, Петя, Павловна и здоровые только Лева с Галиной. Жгли в кумирне арчу и загадывали, у меня в загаде вопрос: «Крестик» или «Приди!» И мгновенно, как на охоте стрельба по взлетающей птице, я сказал: «Приди!»

В Марте надо перезаказать газеты еще на три месяца (а на журналы даже и вовсе не принимают подписки). «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва». «Правда» и «Вечерняя Москва» — в Москву, «Известия» и «Комсомольская правда» в Загорск.

Поди, разбери-ка «Войну и мир», как песню «Приди!». А между тем и это непременно... или... взять Тургенева, там все только и есть, что «Приди».

Ждали 10-го номера трамвая целый час и не дождались, Павловне пришлось остаться в Москве до утра. Тем и кончился праздник наш, и в последний раз мы поели пельменей и улеглись.

 

Установилась зима. Работа над «Неодетой весной» вошла в берега, и теперь уже наверно знаешь, что выйдет, и уже ясно видишь конец: «Живая ночь»: «Приди!», выражающая песню всей моей жизни.

Решил пригласить К.*, чтобы документировать мою работу, начиная с последней — «Неодетая весна».

Сегодня продвинул до «Ящериц» и можно будет после описания «говорливой ночи» (Бубнило, Звонило, Говорун) взяться за «Уток и охоту». «Утиная охота» переходит в лосей и от лосей «Живая ночь».

Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну и сказала:

— Будет война!..

И так объяснила мне о <зачеркнуто: войне детей>. В прежнее время, бывало, старики заговорят о войне и детям до того становится страшно, что долго не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать: война пойдет, но к нам не придет, нас война побоится. Мало-мальски успокоят, и уснут дети, и все-таки снится страшное и не хочется войны.

— А теперь, — сказала Аксюша, — дети играют в войну и так охотно, стреляют чем-то друг в друга, падают, будто раненые, их поднимают, уносят. И все в охотку. И если детям не страшна война, то значит будет война.

Жалко мне этих писателей, которых вы разложили по кирпичикам...

 

 

 

Я люблю свою лошадку,

Причешу ей шёрстку гладко,

Гребешком приглажу хвостик

И верхом поеду в гости.

 

 

 

Крупнейшая социальная сеть в мире. Была основана 4 февраля 2004 года Марком Цукербергом и его соседями по комнате во время обучения в Гарвардском университете — Эдуардо Саверином, Дастином Московицем и Крисом Хьюзом.

Первоначально веб-сайт был назван Thefacebook и был доступен только для студентов Гарвардского университета, затем регистрацию открыли для других университетов Бостона, а затем и для студентов любых учебных учреждений США, имеющих электронный адрес в домене .edu Начиная с сентября 2006 года сайт доступен для всех пользователей Интернета в возрасте от 16 лет, имеющих адрес электронной почты.

Facebook входит в пятерку наиболее посещаемых веб-сайтов мира. На июль 2016 года аудитория Facebook составила 1,71 миллиарда пользователей — это те, кто заходил на сайт хотя бы раз в месяц или за указанный промежуток времени был зафиксирован с помощью кнопки Like и следящих cookie. Суточная активная аудитория в марте составила 720 миллионов человек — столько фиксируется следящей сетью Facebook ежедневно. 24 августа 2015 года число посетителей социальной сети Facebook впервые составило один миллиард человек. 1,03 млрд человек в месяц используют мобильное приложение Facebook. Каждый день в социальной сети пользователи оставляют 6 миллиардов «лайков» и комментариев и публикуют 300 миллионов фотографий. На сайте зафиксировано 200 миллиардов «дружеских связей». Количество просмотров страниц сайта в октябре 2011 года составило 1 триллион, количество просмотров видео на сайте достигло в 2015 году отметки в 8 миллиардов в день.

Благодаря этому сайту Марк Цукерберг в 23 года стал самым молодым миллиардером планеты... (Wiki)

 

 

 

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,

Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, —

День возврата у них он похитил. Скажи же об этом

Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.

Все уж другие, погибели верной избегшие, были

Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой

С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком

Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной

Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.

Но когда, наконец, обращеньем времен приведен был

Год, в который ему возвратиться назначили боги

В дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей он

Всё не избег от тревог), преисполнились жалостью боги

Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,

Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны...

 

 

 

Калам! Ты нашей мысли скороход.

Превысил ты высокий небосвод.

Конь вороной воображенья! Нет, —

Быстрей Шебдиза ты, но мастью гнед.

Неутомим твой бег, твой легкий скок,

А палец мой — державный твой седок.

Гора иль пропасть — как чрез мост, несешь.

Ты скачешь — и, как знамя, хвост несешь.

Нет, ты не конь, а птица-чудо ты:

Летать без крыльев можешь всюду ты.

Из клюва мелкий сыплешь ты агат.

Нет, не агат, — рубинов щедрый град!

Сокровищницу мыслей носишь ты,

О птица человеческой мечты!

Так рассыпал сокровища в стихах

Тот, чей в Гяндже лежит священный прах.

Он мир засыпал жемчугом своим, —

Как звезды, жемчуг тот неисчислим.

Но не растопчет грубая нога

Великого гянджинца жемчуга...

 

 

 

 

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

 

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

 

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

 

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

 

 

 

на семи холмах покоится город

в горле города странная песня

песня, будто сотканная из лести

городу зим, приблизительно, двести.

поперек улиц проложены жизни —

и те облачены в обязательства

и даже мысли в небесной выси

крепко стиснуты обстоятельствами.

квартира обычная — капилляр города

полумрак разжижен светом бра

за письменным столом «Она»

перебирает, как четки, поводы

для письма.

в оборотной стороне реальности

рассеивая расстоянье на ветрах

«Он» ищет тот самый повод,

чтобы навестить город

на семи холмах...

 

 

 

Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:

— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружье. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.

Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружье и пошел в лес.

В лесу старик долго искал медведя, но не нашел даже и следа его.

Устал старик и присел на пенек отдохнуть.

Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.

Немного погодя опять: «Дзенн!..»

Старик удивился:

«Кто же это в лесу на струне играет?»

А из лесу опять: «Дзенн!..» — да так звонко, ласково.

Старик встал с пенька и осторожно пошел туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.

Старик подкрался из-за елочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил ее. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна запела.

Медведь наклонил голову и слушает.

Старик тоже слушает: хорошо поет щепка.

Замолк звук, — медведь опять за свое: оттянул щепку и пустил.

Вечером знакомый колхозник еще раз проходил мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дергал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!..»

Колхозник спросил старика:

— Ну что, убил медведя?

— Нет, — ответил старик.

— Что ж так?

— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?

И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщепленном грозой дереве.

 

 

 

— Он в сознании? — спросил Анджели.

— Да. Каких трудов нам стоило удержать его в постели, — она повернулась к Макгрейви. — Он все время говорит, что хочет вас видеть. Они вошли в шестиместную палату. Сестра показала на угол, отгороженный ширмой. Джад полулежал на подушках, бледный, с широкой повязкой на голове и гипсом на левой руке. — Я слышал, с вами произошел несчастный случай? — заметил Макгрейви. — Это не случай, — ответил Джад слабым и слегка дрожащим голосом. — Кто-то пытался меня убить. — Кто? — поинтересовался Анджели.. — Я не знаю, но все сходится, — он посмотрел на Макгрейви. — Джон Хансен и Кэрол Робертс — случайные жертвы. Убийцы охотились за мной. — С чего вы это взяли? — удивленно спросил лейтенант. — Хансена убили, потому что он надел мою желтую куртку Должно быть, они видели, что я пришел в ней на работу. Хансена приняли за меня. — Это возможно, заметил Анджели. — Конечно, — согласился Макгрейви и, повернувшись к Джаду, добавил: — А когда они поняли, что убили не того, пришли к вам в кабинет, сорвали с вас одежду и, обнаружив, что вы негритянка, озверели от злости и забили вас до смерти? — Кэрол убили потому, что нашли ее там, где надеялись найти меня. Макгрейви полез во внутренний карман и достал несколько листков бумаги. — Перед тем как ехать сюда, я поговорил с капитаном участка, на территории которого произошел инцидент...

 

 

 

• В породе и в чинах высокость хороша, Но что в ней прибыли, когда низка душа?

• От радости в зобу дыханье сперло.

• Но глупым, что глухим разумные слова.

• Хоть видит око, Да зуб неймет.

• А Васька слушает, да ест...

• Не презирай совета ничьего, Но прежде рассмотри его.

• Беда, коль пироги начнет печь сапожник, А сапоги тачать пирожник.

• Как счастье многие находят Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

• Важнейшая наука для царей: Знать свойство своего народа И выгоды земли своей.

• Кто про свои дела кричит всем без умолку, В том, верно, мало толку.

• А где пастух дурак, там и собаки дуры.

• Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!

• Орлам случается и ниже кур спускаться, Но курам никогда до облак не подняться!

• Если голова пуста, То голове ума не придадут места.

• Ай, Моська! Знать она сильна, что лает на Слона!

• Когда в товарищах согласья нет, На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука.

• Лучше верного держаться, Чем за обманчивой надеждою гоняться.

• Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам, Да только воз и ныне там.

• Скупой теряет все, желая все достать.

 

 

 

Мы попробуем выйти на берег

и одежду свою обнаружив,

удивимся, что не приглянулась

никому, или не подошла.

Нарисуем босыми ступнями

на прибрежном песке запятую,

как рисует волна, набегая,

запятые на наших ступнях.

Мы откроем бутылку мадеры

охлажденную, из океана,

а, точнее, залива, который

называется морем. Вино

будет пахнуть просоленной рыбой,

якорями больших пароходов,

или золотом из галеонов,

сотни лет как ушедших на дно.

Мы пригубим его, улыбаясь,

как когда-то и нас пригубили,

оставляя себе напоследок

шелест ветра и моря тоску.

 

Мы обломки.

Вдоль берега кромки

босиком побредем по песку.

 

 

 

 

а вчера просыпаясь днем я подумал что мы вдвоем пересаживаем гранат — мал вазон ему, время в сад. Ямку двадцать на двадцать два, приговариваю слова — два с окалиной здесь гвоздя, не прижиться тебе нельзя. Я подумал еще вчера что гранату уже пора — выгнуть спину да листья врозь, чтоб задуманное сбылось, чтобы взял он и корни — вниз, зацепился чуток за жизнь, да и выкинул первоцвет через несколько теплых лет, через несколько белых зим — его цвет так необходим нам, что высадили гранат для потехи чужих ребят. потому что своих нам нет — из пластмассовых роз букет не выращивает корней, не вынашивает детей. Старший был бы — пятнадцать лет, младший — синий граната цвет.

Я, вчера, просыпаясь днем. Вдруг подумал, что мы — вдвоем

 

 

 

YouTube (МФА: от англ. you — «ты», «вы» и tube — «труба», жарг. англ. — «телевизор»; произносится как «Ютуб» или «Ютьюб») — видеохостинг, предоставляющий пользователям услуги хранения, доставки, показа и монетизации видео. Пользователи могут загружать, просматривать, оценивать, комментировать и делиться теми или иными видеозаписями. Благодаря простоте и удобству использования YouTube стал популярнейшим видеохостингом и вторым сайтом в мире по количеству посетителей. В январе 2012 г. ежедневное количество просмотров видео на сайте достигло 4 млрд. На сайте представлены фильмы, музыкальные клипы, трейлеры, новости, образовательные передачи, а также любительские видеозаписи, включая видеоблоги, слайд-шоу, юмористические видеоролики и прочее. По данным «Российской газеты», в апреле 2013 года 2 процента аудитории сервиса, или 51 миллион человек, составляли россияне. На сайте есть различные топы видеороликов (например, по количеству просмотров или по рейтингу)... (Wiki)

 

 

 

Как трудно, трудно расставаться, зная,

Что никогда не встретишь друга вновь.

А у тебя всего-то и богатства —

Одна лишь эта дружба да любовь!

Когда душа с душой настолько слиты,

Что раздели их — и они умрут,

Когда существование земное

В разлуке с другом — непосильный труд, —

Вдруг от тебя навек уносит друга

Судьбы неумолимая гроза.

В последний раз к губам прижались губы,

И жжет лицо последняя слеза...

Как много было у меня когда-то

Товарищей любимых и друзей!

Теперь я одинок... Но все их слезы

Не высыхают на щеке моей.

Какие бури ждут меня, — не знаю,

Пускай мне кожу высушат года,

Но едкий след слезы последней друга

На ней я буду чувствовать всегда.

Немало горя я узнал на свете,

Уже давно я выплакал глаза,

Но у меня б нашлась слеза для друга, —

Свидания счастливая слеза.

Не дни, не месяцы, а годы горя

Лежат горою на моей груди...

Судьба, так мало у тебя прошу я:

Меня ты счастьем встречи награди!

 

 

 

 

коли звали — я приперся!

я не наглый! только вот...

есть во мне такое свойство:

причинение забот. :)

 

я не буду лезть к вам в душу!

я не подлый! только, вот...

если честно, малость скушный,

и немножко — идиот.

 

я не буду ставить двойки!

я не жадный! только, вот...

впрочем, Бог с ним, с этим «только»!

видно будет наперед.

 

появился, коли звали...

а прогоните — уйду!

как тут быть — решайте сами.

я злопамятный, но славный!

добрый, скромный, в общем самый

лучший стихоплет в аду.

 

 

Ковыряясь в носу, я всё жду в позе лотоса Дня —

В перекрестьи прицела пупок созерцающий будда —

Вдруг случится Событие? И на заре с перепугу

Свистнет рак-на-горе и клешнею поманит меня...

 

Снизойдет благодать, и бесплатный всем выдадут сыр,

И забьется Кассандра в припадке: «я вам говорила!!!»

И по трапу сойдет, величаво держась за перила,

С веткой мирта и фляжкою спирта,

Мессия?..

Мессир?..

 

И в дождливый четверг наконец-то уйду я в загул,

И вдохну на заре с перепою зарин Асахары,

Я не зря ковырял! Я дождался! Всё было недаром.

И теперь только эхо меня окликает: «ау?»

 

 

На колени перед Господом встав,

я скажу ему, почти зарыдав:

«Ты прости меня, я старый балда,

Но не верил я в Тебя никогда.

 

Мне хотелось бы поверить, проблем

было много, Ты ведь знаешь и Сам.

Ты же, вроде, всемогущий? Меж тем,

очень хитрый, посмотрю по глазам.

 

Я бы верил, мне ж не жалко: а вдруг?

Вдруг зачтется, когда время придет.

Только помнил, как погиб глупо друг,

И не верил я в Тебя, идиот...

 

Только видел я — убогих калек,

Только слышал — об убийствах детей,

И не верил, вот какой человек...

Если ж верил  — разве только в чертей.

 

А теперь, вот, помер я, стало быть...

И, колени преклонив (надо так),

Мне за всё Тебя охота простить,

Зарыдавши у Тебя на руках.»

 

 

Помню — был маленьким вовсе и верил в сказки

Быть хотел взрослым, и слыл во дворе тихоней...

Не сомневался: принцессы — всегда прекрасны..

Вроде бы, даже, хотел поразить дракона.

Помню, с фонариком под одеялом... не спится...

Дивная сказка — словно назло моменту.

Мамочка, я заболел! Да не гриппом — Принцем.

Принцем, который так любит свою планету...

Да, я наивный был... Как умеют лишь дети.

Помню: салют, красный галстук повязан гордо.

Много прошло с тех пор, и не лет — столетий

Что-то не нравится, зеркало, мне твоя морда...

Утро, станком по щеке проведу брезгливо,

Сыро в душе... Читаю — не верю Шварцу...

Крем для бритья превращает меня в мима,

Морщится мим, и становится вдруг старцем.

Вот и побрился... Зачем — непонятно... В угол

как за провинности, брошено вновь полотенце.

Помню... хоть смутно... вчера приходила подруга,

Помню, что просто лежали — сослался на сердце.

Что-то она приносила, в пакетике, помню...

Шаркая тапком дырявым, открыл холодильник...

И засмеялся... наивно.. и стало огромным

счастье при виде двух яблочек молодильных.

Так что сейчас, полысевший, почти очкастый,

Нервно курю на балконе сырую осень...

Очень не хочется веру терять в сказки...

И неохота мне вновь становиться взрослым.

 

 

 

— Как же она хороша, как же хороша, — думал мужчина стоя в очереди в строительном супермаркете на Тверской.

Молодая обворожительная брюнетка стояла у кассы и пробивала.

Много женщин было у мужчины в его жизни, но такой богини он еще не встречал, она была просто умопомрачительна, ее темные вьющиеся волосы сводили его с ума.

Еще совсем недавно он мечтал о другой женщине, и ему казалось тогда, что только она и всё.

Но сейчас увидев в супермаркете эту красотку, он буквально растаял перед ней. Губы красотки были накрашены яркой помадой и излучали блеск, ресницы темные и длинные, подчеркивали красоту ее глаз, в которых утонул мужчина.

За такую женщину можно отдать всё, она влекла и манила, она соблазняла покупателей. Обладать такой женщиной, эта мечта всей его жизни.

Женщины ему казались всегда очень доступными, но эта была такая неприступная...

 

 

 

Вновь, словно темень дюралайтом,

сомненьем разум сокрушен...

А если не был брошен зайка?!

А если зайка сам ушел?

 

Не вынес бытовых аллюзий,

«позора мелочных обид»,

и социально — тяжким грузом,

бастуя под дождем сидит?

 

И мокнет плюш ушей и шеи,

и виснет ус, и меркнет взгляд,

и всё никак не хорошеет,

а люди по делам спешат.

 

Судьба — пустая портупея, —

нет ни орала, ни меча,

но в зайце всё мизантропеет,

и зайцу хочется кричать,

 

но он молчит, и матереет.

Прожить — не с лавочки сползти.

Мазая нет, и батареек,

и не считают до пяти...

 

 

 

Человек — такое существо — не может без идеи он,

хотя бы без простейшей.

Коллекционировать ли что,

горы покорять,

стихи писать,

дом себе построить,

чемпионом мира стать,

детишек вырастить...

Ну, и так далее — идей, желаний, интересов много.

Желательно при этом, чтоб достижениям его

признание людьми другими было,

пусть и совсем немногими...

 

 

 

Тут играть, а тут маслом залито, не играем

некий возмущенный писк женской природы

 

Ну что ты из меня

деготь вытаскиваешь,

когда я вся нектаром брызжу?

 

 

 

Доктор Матвей Карев к пятьдесят четвертому году своей жизни устал от славы, от работы, от самого себя. Он был профессором, но не любил ни этого звания, ни самого слова «профессор». После обхода своего отделения в громадной, безнадежно грязной от ветхости больнице, после занятий со студентами, после визитов к больным он возвращался домой. И тут, почти всегда, — в сумраке большой, увешанной картинами приемной комнаты, — возникала перед ним зыбкая человеческая тень, и голос, исковерканный страхом, надеждой и лестью, падал ему навстречу:

— Профессор, ради бога!..

Тогда он горбился, голова его тяжелела, в серой мути сумерек еще снежнее делалась его седина, и он в двадцатый раз за день шел к умывальнику мыть руки.

Несколько лет подряд он складывал в книжный шкаф бювары, папиросницы, ножи для разрезания книг — золотой и серебряный мусор, исчирканный граверами, — складывал так, чтобы не попадалось на глаза слово профессор, засовывая вещи поглубже на книжные полки, за книги и альбомы.

Но все-таки на его столе громоздился нескладный письменный прибор с мемориальной доской из золота:

В день двадцатипятилетия ученой деятельности профессора… — и на крышках чернильниц сидели корявые, непохожие на живых, божьи коровки из рубинов.

Иногда его вызывали в Москву, на консультацию к какому-нибудь больному, жизнью которого дорожили. Приезд его в Москву делался скоро известным, и два-три дня его возили по сутулым мостовым на извозчиках, и он так же, как дома, часто и подолгу мыл руки…

 

 

 

З вітром весняним сосна розмовляла,

Вічно зелена сосна.

Там я ходила і все вислухала,

Що говорила вона.

Ой, не «зеленого шума» співала

Вічно смутная сосна...

Ні, не «зеленого шума»!

Чулася в гомоні тяжка зимовая дума.

 

Ранком зимовим діброва мовчала,

Наче замерла сумна,

Тільки рясним верховіттям шептала

Вічно зелена сосна;

Там я ходила і все вислухала,

Що говорила вона, —

Та не веселая дума

Чулася в гомоні того «зеленого шума»!..

 

 

 

 

Мне, увы, не стать уже моложе

ни душой, ни телом, ни умом.

Бледную мою в морщинах кожу

зарумянит добрый, крепкий ром.

 

Превратятся в царские чертоги

старый дом и вечно спящий сад.

Вот беда — не ходят мои ноги,

(этому, действительно, не рад).

 

Буду пить я, вспоминая диво,

что любил когда-то в прошлом тот,

кто сейчас сидит, шепча брюзгливо,

гладя свой округленький живот...

 

Говорят мне: «В старости полезней

сочинять свои пророчества».

Вы не правы, истина железней —

как ужасно одиночество!