Я колбасу люблю на слух. Итоги турнира № 53

 

амый сладкий сон приходил к маленькому привратнику под утро. Вязкий и тягучий, словно варенье или мед, сон прочно слеплял веки и подсовывал под голову подушку. Прогнать его можно было только специально обученным будильником. Или чем-то непривычным — запахом, звуком.

— Шшршшршшр, — привратник открыл глаза. Звук был похож на дождь, но какой-то странный. Зажмурившись, привратник прислушался, — шшршшршшр.

Звук шел снизу. Ну, понятно, это ночной ливень забрался в подвал и бродит теперь там, неугомонный.

— Мррмррмрр, — нет, это не ливень. Совершенно точно, не ливень. Тогда что? Или кто?

Сон улетучился. Привратник свесил голову и заглянул под кровать. Из темноты мерцали четыре глаза.

— Привет.

Конечно, он же сам вчера пригласил друзей на завтрак. Вот они и пришли. Каким образом проникли, не понятно, да и не важно. Друзья пришли на званый завтрак, а он тут спит и в ус не дует. Ой, как стыдно. Привратник вскочил, сунул ноги в тапочки и напялил халат.

— Прошу к столу!

Ёж и Кот неторопливо вылезли из-под кровати и степенно уселись на стулья.

Включив чайник, привратник поставил на стол чашки, нарезал булку и достал с полки банку с малиновым вареньем. Отвинтил крышку, вдохнул аромат, очень правильный аромат, и вспомнил, как летом собирал ягоды в прибрежных зарослях, перебирал их, сидя на крыльце, потом варил в медном тазу варенье, снимая пенку в блюдечко. Над тазом летали осы. Или это были пчелы? Кстати о пчелах. К банке варенья присоединилась баночка меда. Тут и чайник вскипел.

— Угощайтесь!

Кот фыркнул и отвернулся. Ёж поводил носом и недоуменно уставился на привратника.

Что-то не так? Ах да, конечно.

Колбаса, сыр и масло перекочевали из холодильника на стол, и друзья приступили к завтраку.

— Лучшее варенье — это колбаса, — изрек Ёж, сосредоточенно намазывая бутерброд.

— И можно без хлеба, — мяукнул Кот, подцепив когтем кусок сыра.

— Плюх, — раздалось за дверью.

— О, еще кто-то пришел, — обрадовался привратник, выходя на крыльцо. Но там никого не было, только лежал пакет с печатью местной почты. В пакете обнаружилась утренняя газета, на первой странице которой крупными буквами было напечатано сообщение Ее Величества Арины ПП: 

 

ArinaPP: Дорогие мои рыцари! Спасибо за участие. Мне понравились все работы. А больше всего стихотворение Аркадия. Итак, победитель — ChurA. Ура! Ура! Ура!

 

                

 

 

                Ну, что сказать за колбасу?..

                Чтоб не закапать пол слюнями,

                Пока к столу её несу —

                Благозвучащую СА-ЛЯ-МИ.

                Я колбасу люблю на слух,

                Её вкушаю словесами.

                Потом пощупаю глазами,

                Потом попробую на нюх.

                А вкус? А вкус — судите сами:

                Купите то, что вы хотите,

                коль есть в кармане тити-мити.

 

                Вот — б р а у н г ш в е й г с к а я. Звучит!

                Германскийschwains со шпиком белым

                И бюргерский холёный вид,

                И ус, повисший опьянело.

                А — м о р т а р е л л а? Не плоха!

                Сочна, остра, вкусна — до смака.

                А вот «г о р я ч а я  с о б а к а» —

                Как в белых тапочках блоха...

                В хорошей к р а к о в с к о й всегда

                Как будто слышу: "Проше, пани"

                И тянутся глаза туда,

                Где что-то польское шарманит.

                Л ю б и т е л ь с к а я — хороша.

                Любить всегда чего-то надо.

                При чем здесь только колбаса?

                Так в ГОСТ вписали — ну и ладно...

                Вот — д о к т о р с к а я — не годится,

                Название с запахом больницы.

                Поешь такой, и будут сниться:

                Бинты, поилки, судно, шприцы.

                А — л и в е р н а я? Что за дрянь?

                Кишечно-полостная бяка.

                (но ест порато эту с....нь

                моя любимая собака)

 

                И все ж...

                С далеких студиозных лет

                Колбасный помню я обед:

                не слишком толстый круг

                о т д е л ь н о й,

                погретый на сковороде,

                поверх осклизлой вермишели,

                нам брюхо заставлял балдеть.

                И желтоватый чай в стакане,

                иль «кофэ» палевая муть...

                А сколько хлеба пожирали!

                Но, дальше всё — уже не суть...

 

                 

 

 

 

Колбаса... Колбасить... Расколбас... Тульская электричка... Сколько ассоциаций, сколько смыслов...

 

Мои студенческие годы пришлись на конец восьмидесятых — начало девяностых, и, честно говоря, не помню я, чтобы колбаса присутствовала в нашем рационе. Мы жили в хорошей общаге-высотке блочного типа — две комнаты и санузел. Варили куриные супчики, жарили блины и картошку, мазали хлеб вареньем, пили много чая и ели очень много овощей и рыбных консервов в томате. В большом почете были кефир и бородинский хлеб. Обедали чаще в столовой, где на второе обычно подавали котлеты или тушеное мясо.

 

Не могу сказать, что мы фанатели от учебы, однако возраст был такой, что думали больше о мальчиках и нарядах, чем о политической обстановке. На четвертом курсе неожиданно узнали, что у нас, оказывается, был куратор. Он объявился на одной из лекций аккурат перед референдумом о судьбе Союза и вежливо, но с нажимом, потеснив преподавателя с кафедры, стал объяснять, как правильно голосовать. Он приходил ещё пару раз и после исторического голосования растворился.

 

Шок наступил чуть раньше, после реформы Павлова. В магазине «Диета». Раньше мы пятью рублями расплачивались за большую корзину продуктов, ту, что на колесах, теперь той же пятерки хватило бы на одну баночку бычков в томате. Посмотрев на ценники, потом друг на друга, потом на бычков, мы поставили корзину обратно и пошли в столовую.

 

Впрочем, продукты скоро исчезли. «Диета» стала представлять собой какой-то сюр: бесконечные белые пустые полки, слева от входа контейнер с кастрюлями, справа — с туалетной бумагой. Для чего то и другое без еды, было непонятно, но пока еще смешно.

 

Вообще, сейчас, когда мои подружки и я — сытые бюргерши с детьми, мужьями и квартирами, вспоминать те времена страшно. Сейчас мы знаем, то такое ЖКХ и кредиты, платная медицина и кружки, мы в большей степени одиноки и нам есть что терять. Повторись такое — будет восприниматься как крушение «Титаника». А тогда все было проще: отдал трешку за проживание и тяни до следующей стипендии. Кстати, я на свою хорошо питалась, легко покупала книги, обувь, ходила в кино, и только верхнюю одежду мне оплачивала мама. Так вот, в большой студенческой компании умереть с голоду просто не дали бы. Наши мальчики, например, изобрели следующий способ прокормиться.

 

Здание общежития было длинным, на этаже по двенадцать блоков с каждой стороны. Мальчики выходят из крайнего и стучат в соседний:

 

— Девочки, у вас пары картошин не найдется?

— Конечно, найдется. Вот, берите пять штук.

В следующий:

— Девочки, морковочкой не поделитесь?

— Держите две.

 

Конечно, не в каждом откроют и не в каждом поделятся, но к концу коридора суповой набор у мальчиков есть.

 

Тяжелее было семейным, которые с детьми. Дети студентов — это почти всегда младенцы. А младенцы требуют молока или смесей и, в отличие от нас, ни одного приема пищи пропустить не могут. В нашем блоке во второй комнате жила пара с ребенком. Его уже не кормили грудью, когда мамочка заболела какой-то особо заразной формой гриппа. Грипп, ребенок и девять метров жилой площади несовместимы, и она на две недели съехала к каким-то родственникам. А Ваня остался с дочерью и проблемой ее кормления. Рано утром, еще ночью, затемно, просыпаюсь от незнакомого звука: скребут в дверь. Подружки мои спят без задних ног, а я вся в ужасе: крысы, воры, насильники! Четыре утра, позади и впереди семинары, соображение включилось не сразу. Подхожу к двери. Оказалось, что это Ваня. Мы не знали, что его нет дома, и закрылись на задвижку, и он теперь не может войти. Ваня был на молочной кухне, занял очередь часов в одиннадцать вечера, а ближе к четырем получил заветный пакет молока. Мы потом рассматривали это молоко на свет. Не знаю, может, его везде так называли, но у нас точно: «жидкость Павлова».

 

Когда стало ясно, что в магазинах нам ничего не светит, мы переключились на поставки из родных деревень и столовую. Это невероятно, но в начале девяностых я вылечила гастрит. Дело в том, что родители присылали нам, в основном, картошку, мед и варенье. Девчонки по утрам ели хлеб с вареньем, а я разводила себе мед теплой водой, а с собой на занятия брала вареную картошку. В столовой еда была, но не вся по карману. Почему-то стало много красной рыбы, причем по цене пяти обедов за порцию, поэтому мы ежедневно брали гречку и винегрет. В библиотеку я тайком проносила термос все с тем же теплым медом, а на ужин мы ели обычно вареный рис или вареную же картошку с жареным луком. Диета оказалась вполне благотворной для моего желудка.

 

Институт наш, в силу своей специфики, привлекал и сейчас привлекает не москвичей, а жителей села, поэтому жили мы дружным интернациональным коллективом. А в голодные годы особым почетом у нас пользовались студенты с Кубани, с Крайнего Севера и с Кавказа. На Кубани росли лучшие в мире помидоры «бычье сердце» и прочие вкусности. Быть приглашенным на день рождения кубанца ранней осенью — это приглашение в рай. Я такого никогда не ела ни до, ни после. Да еще под рассказ с ленцой, как у них половину урожая бульдозерами в рвы закапывают, потому что девать некуда. На Крайнем Севере и на Кавказе водятся олени и бараны, соответственно. Ну, если честно, оленем нас угостили только один раз и таким маленьким кусочком, что мне и не досталось, а вот бараны, можно сказать, поддержали в нас жизнь. Потому что, на наше счастье, мало у кого в общаге были холодильники. Щедрые чеченские отцы привозили сыновьям барашков целиком. А где их хранить без холодильника? Конечно, в каждой комнате был специальный ящичек за окном, но работал он только до марта, да и маловат для барана. Поэтому тушку резали на довольно приличные части и раздавали всему этажу.

 

В нашу комнату барашек попадал уже в виде плова. Добрый Салтан таким образом расплачивался за то, что мы неутомимо объясняли ему азы неорганической химии. Кроме того, он считал, что женщина не может готовить по определению и доверить ей барашка — это испортить продукт. А нам что? Пусть думает, что хочет. Плов-то отменный.

 

В том же году зимой общагу перестали отапливать. То есть, чуть теплую воду подавали в трубы, чтобы они не лопнули, но мерзли мы отчаянно. На ночь собирали все одеяла и пальто, заворачивались во что только можно. Откуда-то в каждой комнате взялись обогреватели, но их, понятное дело, не выдерживали электросети. Сижу в библиотеке, в двух платках и валенках, смотрю сквозь окно на громаду общаги, она огнями в черноте сияет и вдруг —хлоп! — все гаснет. Значит, еще один подключился, и не выдержала спина осла последней соломинки. Что делать? Набивались побольше народу в комнату, анекдоты травили, под гитару пели, глядишь, и не так холодно.

 

А плиты, между прочим, тоже все электрические. Большие в так называемой кухне и маленькие в каждой комнате. Почему-то всегда на полу стояли. Однажды мы что-то варили, и за это время трижды отключался свет. Плитка долго остывает, свет дадут, мы посмотрим — не сварилось? — дальше варим. А не получится, так хлеб с вареньем всегда есть.

 

Правда, за хлебом очереди с каждым днём все длиннее становились. Однажды я попала в такую очередь, которая даже не уменьшалась. Хлеб стоил в тот день девяносто восемь рублей, абсолютно у всех в руках были сотенные бумажки, а у кассирши не было ни рубля сдачи. Кому была нужна та сдача? Но кассирша не имела права на подобное милосердие. Многие, как я, стали уходить, но были и такие, кто стоял насмерть.

 

Но я не помню, чтобы кто-нибудь из моего ближайшего окружения роптал. За других не скажу, но мы с подружками и с приятелями не жаловались. Переписывали сочинения Ленина, радуясь, что кто-то до нас подчеркнул все нужное, называли учебник истории ВКП(б) «серой лошадью» и никогда не открывали его, зубрили что-то важное, титровали, высунув язык от усердия, растворы, бегали на лыжах, много читали, спорили, возможно ли построить коммунизм или он принципиально нежизнеспособен, пели, любили и ездили домой на каникулы. Нормальная такая студенческая жизнь.

 

Ну, и о колбасе. В магазинах, доступных студенту, о ней, естественно, и памяти не осталось. Но молодая мамочка, чей супруг Ваня мужественно ухаживал за годовалой дочкой целых две недели, была из Днепропетровской области, из большого села. И в этом селе делали какую-то фирменную кровяную колбасу. Однажды осенью эта колбаса была торжественно внесена в нашу комнату и помещена на стол. Тут же на запах нарисовалась большая компания, закипел чайник, начали резать хлеб. Кому не досталось места суетиться у стола, забренчал позади на гитаре. Праздник поспевал. Ну, так скажем, хорошо, что кроме колбасы, было еще много картошки и варенья. Не понравилась она почти никому. Зато тем немногим, кто ее оценил, досталось поесть от пуза.

 

 

 

 

О, Королева, мне очень жаль, но, почему-то, непосредственно с «колбасой» не связались у меня никакие воспоминания о студенчестве. Может быть, в те времена колбаса была сравнительно «дорога и не сердита». Конечно, можно было бы присочинить, но осмелился Твой верный рыцарь припомнить настоящие, не выдуманные кулинарные радости того — счастливого и несчастного, роскошного и убогого — студенческого быта.

 

                Обед (на двоих).

 

                Очистить луковку, разрезать пополам,

                посыпать срез обильно крупной солью,

                разлить (к примеру)

                портвейн по стаканам,

                и, не спеша, прихлебывая в меру,

                съесть свою луковую долю,

                запить остатками портвейна,

                откинуться и…

                закурить блаженно.

 

                Десерт «эгоист» (на одного)

 

                Толсто отрезать от свежего «круглого» внутренний эллипс,

                неочищенным маслом, подсолнухом пахнущим крепко,

                смачивать хлеб осторожно, внимательно, чтобы

                всю пропитав его мякоть, не пролить ароматной приправы,

                пропитав же, посыпать обильно сахарным (сла-а-а-дким!!) песком,

                не запивая ничем, медленно съесть, читая хорошую книгу.

 

                Десерт «пододеяльный» (на двоих)

 

                Сделать в донышке банки сгущенки

                два отверстия диаметрально

                и с той, что по нраву девчонкой

                (или мальчишкой) компанию

                образовать. Почему?

                Да потому,

                что скучно и гадко

                сладкое

                есть одному.

                Теперь очередность важна:

                то один, то другой, переменно,

                высосьте банку до дна

                и.... покурите блаженно.

 

                Яешня з салом «явление Музы или лекарство от депрессии» (для мальчишника)

 

                Здесь технология тонка, считай, волшебна,

                яиц и сала свежесть — несомненна,

                зато просты приправы: хлеб да водка.

                Важнейшее: чтоб пищи было вдоволь,

                был «пыл и жар», а нежное скворчание —

                вообще, необходимый элемент.

                Вкушайте истово, и совершится чудо —

                на пол затоптанный ступив прелестной ножкой,

                сойдёт Она! Смешно наморщит носик

                и скажет ласково: «Как у вас пахнет салом

                и табаком, и водкой, мужики!»

 

                Рагу «походное» (на всех)

 

                Открыть ножом иль топором, иль чем придется

                тушенку из куриных лап, иль из свинячьих ножек,

                в сковороде, а можно, в чем найдется,

                на углях разогреть. Зеленый же горошек,

                также открыть, добавить в мясо, все смешать,

                пред тем, как выпить спирт, вдохнуть и не дышать,

                глотнуть до дна и выдохнуть, черпать блюдо степенно,

                столовой ложкой иль какой-нибудь заменой,

                поесть, откинуться и... закурить блаженно.

 

                 

 

 

Когда в глубоком дошкольном детстве меня спрашивали, что приготовить, я неизменно отвечала: макароны с колбасой. Только не ломай их, — напоминала я бабушкиной спине, когда та, пожав плечами, отправлялась на нашу коммунальную кухню. Впрочем, меня редко спрашивали, видимо, стараясь изменить мой плебейский вкус. Но ни жареная с луком картошка, ни винегрет, ни овощное рагу не шли ни в какое сравнение с длинными макаронами. Именно макароны, а не какая-то вермишель, и дырочка внутри каждой макаронины, и чтоб в неё затекло масло, и накручивать ее на вилку...

 

Лет примерно через семнадцать мы с мужем в сентябре урвали неделю на Черном море. За стенкой в маленькой комнатке на две койки жили два мальчика, тоже из Питера. Они только что закончили школу, никуда не поступили и морально готовились к армии. Родители, дабы вдохнуть в них оптимизм и силы, оплатили им полный пансион. Хозяйка заваливала их фруктами из собственного сада, а на завтрак, обед и ужин варила макароны. «Опять эти трубы ворочать», — ворчали парни, усаживаясь к столу.

 

«Трубы» становились особенно вкусными только с колбасой. Ни тушеное мясо, ни сосиски, ни сырная стружка, ни котлеты не могли заменить колбасу. И чтобы непременно «Докторская», и никакая другая. Её покупали по двести граммов, потому что на второй день она зеленела даже в холодильнике. Это теперь «Докторская», да и любая, лежит в холодильнике по две недели, и ничего.

 

В школе я изменила колбасе. Предметом моей новой страсти стали котлеты из школьного буфета. Я могла бы тогда за раз съесть десяток этих плохо прожаренных полуфабрикатов, но денег хватало на одну. Плюс винегрет. Или салатик из капусты. Нет, ума уже хватало, чтобы понять, что бабушкины — настоящие, а эти — чистый суррогат, но что-то в них такое было. Буквально было. Иногда мне казалось, что я понимала.

— Бабушка, может, перчику добавить?

Бабушка добавляла перец.

— Бабушка, может, чесночку?

Бабушка послушно добавляла чеснок.

Нет, все было не то. Их приходилось жевать, а школьные котлеты таяли во рту.

 

Став студенткой, я изменила котлетам.

Мы учились в две смены, год через год. Первая смена начиналась в 8:00. Это значило — встать в шесть, погулять с собакой, быстренько собраться и выбежать. Вторая начиналась в 13:50. Это значило — встать в шесть, погулять с собакой, доспать пару часов, не торопясь собраться и выбежать. Жизнь, конечно, вносила коррективы: первая смена заканчивалась не в 13:15, а на одну-две лекции позже, зато вторая начиналась не в 13:50, а в 11:40. Обычный перерыв — пятнадцать минут, а двадцатипятиминутный между сменами жаль было тратить на столовую или буфет. Тем более, в перерыве нужно было успеть отстоять очередь в гардероб, получить пальтишко, перебежать к другому корпусу, отстоять очередь в гардероб и сдать пальтишко. И, конечно, поговорить.

 

Однажды зимой мы поменялись пальтишками. У меня тогда было бордовое, у Таньки синее, у Оленьки клетчатое, у Аньки серое. Шапками тоже поменялись. Возникли в аудитории, и тут я увидела, как рушатся стереотипы у однокурсников. В обрамлении привычных пальто и шапки хохотало непривычное лицо. То есть, лицо привычное, но в непривычной цветовой гамме. В общем, что-то не совпадало и выпадало. «Девчонки, вы чего?» — отмерев, сказал кто-то. Кажется, смешно тогда было только нам.

 

После лекций просыпался зверский аппетит. Но вел себя тихо, пока мы не доходили до метро. Там, в подземном переходе, стоял лоток с пирожками. «Жареные с мясом» шло первой строкой на ценнике. Мы, не сговариваясь, становились в очередь, и этот жареный, горячий, был вкуснее всего на свете.

Впрочем, колбаса тоже не осталась за бортом студенческой жизни. Так получилось, что я с первого курса прикипела к походам. Зимой — на лыжах, летом — на байдарках или в горы. Тушенку и сгущенку с собой не брали — слишком тяжелые, а у нас каждый грамм был на счету. Сухое молоко тогда было не купить, но его прекрасно заменяла смесь для детского питания. Мясо пытались сушить самостоятельно, но что-то упустили в технологии. Короче, не получилось. Зато знали, что в Москве есть специальный магазин сублимированных продуктов. Все наши знакомые, командированные в Москву, были озадачены этим магазином. Иногда привозили.

Еще в раскладку входила сырокопчёная колбаса. В принципе, ее можно было купить, если бы позволяла стипендия. Выручил случай.

Как-то бабушка с пенсии купила варено-копченую колбасу на праздник, сунула её в морозилку, чтоб не испортилась, и забыла. Праздник прошел, а колбаса осталась. Когда её спустя долгое время достали, оказалось, что она усохла и стала твердая — именно то, что нужно. Народ оценил изобретательность и назначил меня бессменным завхозом.

 

В походах гастрономические вкусы странным образом менялись. Так выяснилось, что шоколад и орехи — не лакомство, а средство передвижения. Зимой я обязательно включала в раскладку сало, предварительно нашпиговав его чесноком. Если в обычной жизни этот продукт совершенно не пользовался спросом, то в походах он уходил влёт, даже без хлеба. Вернее, без сухарей. Зато настоящим лакомством в походах считались блинчики и килька пряного посола. Поэтому я всегда запихивала в рюкзак пакет «неучтенки» с блинной мукой и баночкой этих самых килек, чтобы потом, на днёвке, осчастливить народ настоящим угощением.

 

А бабушкины котлеты все-таки сыграли свою роль в студенческой жизни. И это была роль злодея, после чего я завязала с ними на несколько лет.

На первом курсе мы решили устроить нашим мальчикам праздник на 23 февраля. Сценарий и подарки были готовы, когда возник вопрос: чем будем угощать? Домашние заготовки, салатики — понятно. А на горячее? Не помню, кто предложил котлеты, но я зачем-то вызвалась их делать. Возможно, потому, что идея понравилась, а готовить их никто не умел. В отличие от меня, которая много раз видела, как это делает бабушка, что и в какой последовательности добавляет в фарш, как перемешивает, лепит, смочив руки холодной водой, звонко шлепает каждую котлету («для пышности»), обваливает в панировочных сухарях, потом жарит на сильном огне, переворачивает и дожаривает на слабом под крышкой. Разве я не справлюсь? Да легко!

 

Приехали в квартиру заранее. Девочки пошли в комнату ставить столы, украшать, сервировать и репетировать, а я осталась наедине с огромным количеством фарша и прочими ингредиентами. Нацепила фартук, засучила рукава, и дело пошло. Когда котлеты были слеплены, я позвала хозяйку и попросила пару сковородок и панировочные сухари. Сковородки получила, а сухарей в доме не оказалось. Ни панировочных, никаких.

 

— Ну хоть что-нибудь есть?

Хозяйка полезла в закрома и начала перечислять:

— Греча, манка, рис, крахмал, мука...

— Давай манку, — решила я.

Перевернув котлеты на сковородке, я поняла, что манная корка тверда, как камень. Но вместо того, чтоб спасти остальное, взяв хотя бы муку, я продолжала обваливать в манке. До сих пор не могу объяснить свои действия иначе, чем внезапно напавшим ступором. Снимая со сковородки камешки, я ощущала ужас от содеянного, но с маниакальной настойчивостью продолжала процесс.

Ребята приехали, все расселись за столом, я внесла тазик с котлетами. Выглядели они аппетитно. Вилки ударились об котлеты и отскочили.

— А как их брать?

— Очень просто, — не зря я считала Алика гением. Он протянул руку, взял котлету и брякнул ее на тарелку.

— А как их есть?

— Еще проще. Как черепаху — разламываешь панцирь и съедаешь брюшко, — и Алик наглядно продемонстрировал свои слова. — Вкусно! — Я его уже почти любила.

Праздничная атмосфера подействовала благотворно, к концу вечера я могла даже улыбаться. Но брюшко черепахи снилось в кошмарах еще довольно долго.

 

А любовь к докторской колбасе, думаю, передается на генном уровне. Иначе не знаю, чем объяснить тот факт, что мои дети, вскормленные на натуральных молоке, мясе и овощах, придя из садика домой, требовали на ужин макароны с... колбасой.

 

                 

 

 

                Постели на земле простынею листвяную осыпь,

                Разложи по оранжу зеленые стрелы травы,

                Исцелись пониманием — дарит спокойствие осень,

                И во тьму загляни, и со смертью общайся на Вы.

                Не дописан сценарий, и вряд ли захочешь в раздумьях

                До весны начеркать что-то новое в жизни своей.

                Принимай эту зыбкость горячим питьем полнолунья,

                Утоляйся волшебной бодрящей прохладой ночей.

                Недоснежные слезы во влажном застыли укоре,

                Недоеденный месяц, как в крошках, лежит в небесах.

                С чесноком — колбасу, и Улуном запей это горе.

                Нью октябрьский сплин на балконе — в шарфе и трусах.

 

 

 

                Условия турнира от Королевы Бухты:

 

 

 

 

                Ристалище

                Правила