|
Затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны не правы (Вольтер)
Анонсы
22.07.2014 Шорт-лист недели 16–23.05.2014: И небо на всех одно прозрачное и густоеПосле прочтения такого стихотворения хочется с кем-нибудь душевно помолчать...
СТИХОТВОРЕНИЕ НЕДЕЛИ 16–23.05.2014:
(Номинатор: Kinokefal)
(4: yaguapard, Kinokefal, Katrin, SukinKot)
(2: ierene, Rosa)
А.К.
http://polutona.ru/books/pechat_kolchev.pdf
бывает
не видишься с человеком
но он таки есть
и оттого спокойно
и небо на всех одно
прозрачное и густое
а встретишь случайно
молча
ладонями трешься трешься
не зная какое слово
к месту
и думаешь
как прекрасно
когда ничего не надо
произносить
***
и вроде бы
всё как прежде
слова прилипают к нёбу
а помолчать
и не с кем
бывает
приходят люди
бывает
уходят люди
а небо ни сном ни духом
прозрачное и густое
Shimaim: После прочтения такого стихотворения хочется с кем-нибудь душевно помолчать. Чтобы только локти соприкасались или пальцы рук, да сердца перестукивались. И какое это неоценимое (или поздно оцененное) счастье, когда ты осознаешь, что есть человек, который поймет тебя без слов, с которым можно начистоту... помолчать, и не нужно выискивать, выуживать слова, чтобы объяснить чувства. Он все равно услышит... Это называется «свой» человек.
И как горько, когда такого человека нет... Когда этот «свой» уходит, рассеивается предрассветной дымкой над гладью озера, и мир сразу меняется, хотя небо над головой все такое же — «прозрачное и густое».
Это стихотворение — «Лунная соната» Бетховена.
ole: Я понимаю, что мое мнение не популярно. Но оно есть. Читаю-перечитываю стиш Ловца «бывает» — торкает. Но не он, и даже не эпиграф, а «небо на двоих» Вани Зеленцова. Каждый раз, каждое прочтение.
CicadasCatcher: Друзья, спасибо за выбор! Сначала мне было как-то неловко, что стих этот попал в шорт, и я даже было хотел просить исключить его из шорта, ведь он по сути — что-то вроде эпитафии. Да и от Лешки Колчева в нем больше, чем от меня. Но потом я подумал, что так даже лучше. Больше людей узнает о нем, больше прочитают его. Поэтому, друзья, не поленитесь, пройдите по ссылке на Лешкины стихи, воспользуйтесь поисковиком и найдете их еще больше. Спасибо!
MitinVladimir: Дим...
ФИНАЛИСТЫ НЕДЕЛИ 16–23.05.2014:
(Номинатор: tamika25)
(4: Shimaim, tamika25, ole, Helmi)
(1: mysha)
Shimaim: Мой голос Снегу. Прошу прощения у авторов (а также номинаторов), рецензии на произведения которых не написаны.
ole: Стиш white-snow театрален, зрим и слышим. Может быть, театральщины меньше, чем обычно у нее. Но зато больше психологизма. «а ранним утром так хотелось выть ей и даже голой на дорогу выйти» (Помните сериал «Оттепель» Тодоровского?) Да только за эти строчки нобелевка полагается. А еще кот ЛГ, «любитель точного набора редких нот».
Я не зря назвала стиш театральным. В нем есть сюжет, есть точное описание каждой сцены. Есть предыстория, развитие и финал. Конечно, стиш — шифровка, но я уверена, что автор отвечает за каждое слово, как всегда.
Форма интересна и выдержана, рифмы не всегда точные, но почти всегда интересные.
В общем, я рада, что стиш появился и что он опубликован на решке.
(Номинатор: Ptenchik)
(4: pesnya, Ptenchik, Skorodinski, kim-ono)
Shimaim:
Развязывает пояс
Снимает длинный шнур
Еще хранящий тонкий аромат
Вот зыбкий мост
Между двумя мирами
(Рубоко Шо)
по морю неба пену снов гоняет ветер
рассвет пугая темноту флиртует с солнцем
а в замке старые ворота сдувает с петель
маркиза в повара взяла умелого японца
готовит суши он как бог и стейки из индюшки
и ходит в тонком кимоно оттенка сливы
печет из риса чудо-торт и травит душу
такой коварный как любовь такой красивый
ей завтрак подает в постель с пунцовой розой
и пишет танка о вине и странах дальних
маркиза просит на обед меню из грезы
а по ночам... Рубоко Шо читает в спальне
Отсутствие знаков препинания мешало восприятию стихотворения, но сие — причуда автора, которая имеет право быть. А что имеем мы? Красивое начало: «по морю неба пену снов гоняет ветер», а дальше — действо, которое для меня так и осталось тайной. Я себя чувствовала товарищем Алексеевым, который любил восклицать: «Не верю!». Например, я не совсем поняла, что сдувает с петель старые ворота в замке (боюсь предположить, что это — маркиза). И с японцем как-то все запутано: он повар, который подает завтрак в постель и пишет танка, коварный, как любовь, ходящий в кимоно оттенка сливы — и этим травит душу, поэтому маркизе ничего не остается, как одинокими ночами читать эротические танки Рубоко Шо:
Привлек несчастную
К себе вплотную
Увы, любовь служанки —
Недолговечная росинка
На острие листка бамбука
pesnya: Мечусь между «Камнями» и «Японцем»... Однако хочется позитива и мужчин, поэтому выбираю второе.
(Номинатор: kim-ono)
(1: natasha)
Shimaim:
Вся сеть разделилась на троллей и няшек,
а люди в миру — на паяцев и бук,
на темных и светлых, на ваших и наших
со свистом и визгом, под лай и пальбу.
Присядь на дорожку.
Смелей, я подвинусь.
Кусаться не буду.
Споем натощак?
«Тебе — половина и мне — половина»,
полцарства,
полмира,
полпесни...
Прощай.
Для всего приходит свой черед: для разбрасывания камней, для собирания или для их же дележки. Несмотря на то, что стихотворение было создано двумя годами ранее, оно как-то точно вписалось в нашу чудовищную действительность. Действительность, которая разделила всех на ваших и наших, на светлых и темных. И знать бы кто красные, а кто белые, ибо на зеленом поле все серые...
Итак, значит-ца, достаем бензопилу «Дружба» и приступаем к дележу. По-честному? По совести? По-братски? ЛГиня предлагает найти компромисс: «присядь на дорожку», «споем натощак» (!) (время натощак отличается тем, что в этот период организм еще сравнительно спокойно относится к отсутствию пищи, еще способен терпеть, и потому не вступают в действие рефлекторные, внутренние и особенно секреторные защитные силы организма), а потом уже делить камни (надеюсь, что драгоценные, иначе смысл?) поровну: «тебе половина и мне половина, полцарства, полмира, полпесни», а уж право противоположной стороны принять такой расклад или... Прощай!
Стихотворение бесхитростное, правдивое и этой самой правдивостью подкупает. (Правду говорить легко и приятно, как говорил некто Иешуа). Первая часть мне показалась слабее второй. После нескольких прочтений почему-то всплыли строки из песни:
На двоих один беpег, на двоих один лес,
На двоих одно моpе, на двоих один кpест.
На двоих целый месяц, и бyтылка вина,
На двоих «Паpабелyм», если война.
(Чиж и Ко)
(Номинатор: rash79)
(1: rash79)
(Номинатор: mysha)
(1: mysha)
mysha: Уважаю аскетичную полноту малых форм.
СТАТИСТИКА НЕДЕЛИ: 16–23.05.2014:
Номинировано: 6
Прошло в Шорт-лист: 6
Шорт-мэн: CicadasCatcher
Чудо-лоцман: Kinokefal
Голосивших: 15 (+3)
Воздержантов: 1 (CicadasCatcher)
Чадский-Буквоед: Shimaim
ВПЕЧАТЛИЛО:
Я понимаю, что мое мнение не популярно. Но оно есть (ole)
Да только за эти строчки нобелевка полагается (ole)
Однако хочется позитива и мужчин, поэтому выбираю второе (pesnya)
Я себя чувствовала товарищем Алексеевым, который любил восклицать: «Не верю!» (Shimaim)
Уважаю аскетичную полноту малых форм (mysha)
И знать бы кто красные, а кто белые, ибо на зеленом поле все серые... (Shimaim)
Автор: Владимир МИТИН («Решетория»)
Читайте в этом же разделе: 21.07.2014 Шорт-лист недели 09–16.05.2014: С виду — простенький конверт, и все дела 20.07.2014 Шорт-лист недели 02–09.05.2014: Ты говори, я буду слушать 18.07.2014 Шорт-лист недели 25.04–02.05.2014: Попробуй зажмуриться и — раз-два-три!.. 14.07.2014 Шорт-лист недели 18–25.04.2014: Земляничку, мама, я сорву твою 13.07.2014 Шорт-лист недели 11–18.04.2014: Слились. И оба — недвижимы...
К списку
Комментарии Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.
1975 - 1976
* * *
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать "впусти".
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, "прощай".
1975 - 1976
* * *
Узнаю этот ветер, налетающий на траву,
под него ложащуюся, точно под татарву.
Узнаю этот лист, в придорожную грязь
падающий, как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету, осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И, глаза закатывая к потолку,
я не слово о номер забыл говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи, как ярлык в Орду.
1975
* * *
Это - ряд наблюдений. В углу - тепло.
Взгляд оставляет на вещи след.
Вода представляет собой стекло.
Человек страшней, чем его скелет.
Зимний вечер с вином в нигде.
Веранда под натиском ивняка.
Тело покоится на локте,
как морена вне ледника.
Через тыщу лет из-за штор моллюск
извлекут с проступившем сквозь бахрому
оттиском "доброй ночи" уст,
не имевших сказать кому.
1975 - 1976
* * *
Потому что каблук оставляет следы - зима.
В деревянных вещах замерзая в поле,
по прохожим себя узнают дома.
Что сказать ввечеру о грядущем, коли
воспоминанья в ночной тиши
о тепле твоих - пропуск - когда уснула,
тело отбрасывает от души
на стену, точно тень от стула
на стену ввечеру свеча,
и под скатертью стянутым к лесу небом
над силосной башней, натертый крылом грача
не отбелишь воздух колючим снегом.
1975 - 1976
* * *
Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с
плеч, подставляет их под огромную тучу. С мыса
налетают порывы резкого ветра. Голос
старается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла.
Низвергается дождь: перекрученные канаты
хлещут спины холмов, точно лопатки в бане.
Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами.
Одичавшее сердце все еще бьется за два.
Каждый охотник знает, где сидят фазаны, - в лужице под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.
1975 - 1976
* * *
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос,
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум - крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.
1975
* * *
Что касается звезд, то они всегда.
То есть, если одна, то за ней другая.
Только так оттуда и можно смотреть сюда:
вечером, после восьми, мигая.
Небо выглядит лучше без них. Хотя
освоение космоса лучше, если
с ними. Но именно не сходя
с места, на голой веранде, в кресле.
Как сказал, половину лица в тени
пряча, пилот одного снаряда,
жизни, видимо, нету нигде, и ни
на одной из них не задержишь взгляда.
1975
* * *
В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит, как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю, выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай, как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
1975, Мюнхен
* * *
Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
1975
* * *
Ты забыла деревню, затерянную в болотах
залесенной губернии, где чучел на огородах
отродясь не держат - не те там злаки,
и доро'гой тоже все гати да буераки.
Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,
а как жив, то пьяный сидит в подвале,
либо ладит из спинки нашей кровати что-то,
говорят, калитку, не то ворота.
А зимой там колют дрова и сидят на репе,
и звезда моргает от дыма в морозном небе.
И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли
да пустое место, где мы любили.
1975
* * *
Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое - на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Как поздно заполночь ища глазунию
луны за шторою зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую.
Как эту борзопись, что гуще патоки,
там не размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный, тихотворение?
1975 - 1976
* * *
Темно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит "ганнибал" из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до черной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась черной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл. Насчет параллельных линий
все оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось.
1975 - 1976
* * *
С точки зрения воздуха, край земли
всюду. Что, скашивая облака,
совпадает - чем бы не замели
следы - с ощущением каблука.
Да и глаз, который глядит окрест,
скашивает, что твой серп, поля;
сумма мелких слагаемых при перемене мест
неузнаваемее нуля.
И улыбка скользнет, точно тень грача
по щербатой изгороди, пышный куст
шиповника сдерживая, но крича
жимолостью, не разжимая уст.
1975 - 1976
* * *
Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серого цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечетного октября,
ежась, число округляешь до "ох ты бля".
Ты не птица, чтоб улететь отсюда,
потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда - взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.
1975 - 1976
* * *
Всегда остается возможность выйти из дому на
улицу, чья коричневая длина
успокоит твой взгляд подъездами, худобою
голых деревьев, бликами луж, ходьбою.
На пустой голове бриз шевелит ботву,
и улица вдалеке сужается в букву "У",
как лицо к подбородку, и лающая собака
вылетает из подоворотни, как скомканная бумага.
Улица. Некоторые дома
лучше других: больше вещей в витринах;
и хотя бы уж тем, что если сойдешь с ума,
то, во всяком случае, не внутри них.
1975 - 1976
* * *
Итак, пригревает. В памяти, как на меже,
прежде доброго злака маячит плевел.
Можно сказать, что на Юге в полях уже
высевают сорго - если бы знать, где Север.
Земля под лапкой грача действительно горяча;
пахнет тесом, свежей смолой. И крепко
зажмурившись от слепящего солнечного луча,
видишь внезапно мучнистую щеку клерка,
беготню в коридоре, эмалированный таз,
человека в жеваной шляпе, сводящего хмуро брови,
и другого, со вспышкой, чтоб озарить не нас,
но обмякшее тело и лужу крови.
1975 - 1976
* * *
Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
западного на восточный, когда замерзшая ветка
перемещается влево, поскрипывая от неохоты,
и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты.
В полдень можно вскинуть ружьё и выстрелить в то, что в поле
кажется зайцем, предоставляя пуле
увеличить разрыв между сбившемся напрочь с темпа
пишущим эти строки пером и тем, что
оставляет следы. Иногда голова с рукою
сливаются, не становясь строкою,
но под собственный голос, перекатывающийся картаво,
подставляя ухо, как часть кентавра.
1975 - 1976
* * *
...и при слове "грядущее" из русского языка
выбегают черные мыши и всей оравой
отгрызают от лакомого куска
памяти, что твой сыр дырявой.
После стольких лет уже безразлично, что
или кто стоит у окна за шторой,
и в мозгу раздается не неземное "до",
но ее шуршание. Жизнь, которой,
как дареной вещи, не смотрят в пасть,
обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
1975
* * *
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
1975-1976
|
|