Программистка она у меня. Итоги турнира № 47

 

Провоевав всего лишь три дня и три ночи на сервизах, китайских вазах и диванных валиках, королевская чета ШурА и Наташа мирно уселась за столик у камина.

 

 

 

                white-snow. Она заговорила

  

                она заговорила, а перед этим долго молчала

                почти на чистом русском без эпилога

                пришла в красивом платье после бала

                и говорит невнятно, очень строго:

                «я танцевала с офицером, он безногий,

                а на лице нет глаз усов и носа

                не мыт давно, погоны сорваны и толстый

                и верил в карму, мантру, дальнюю дорогу

 

                мы пили вместе алое мартини

                чуть-чуть добавив пару откровений

                ложилась музыка, свет становился синий

                не зная имени, меня назвал Елена

                пытался трогать грудь и целовал мне шею

                потом он стал на якобы колено

                и непрерывно жалобно заблеял

                зачем-то спрятался за мой дырявый веер.

 

                сквозил шершавый воздух, пахло рвотой

                мой офицер мне становился папой

                его не кесарили,

                живот комдивы был распорот

                малыш на славу — три кило двенадцать граммов

                в пелёнку завернули с крапом

                он вскрикнул тихо, называя меня мамой

                и снегом голубым проник за ворот

                декабрь прошел навылет, без соплей и драмы

                она заговорила, а молчание золото.

                или.

 

 

 

                MitinVladimir. Небылица ли, быль ли, кто знает...

 

<...> Поскользнулся он. На ровном месте поскользнулся. Да и шмякнулся со всего своего двухметрового (ну или почти двухметрового) роста прямо лицом в снег. Да так упал, что искры из глаз посыпались. И горячие такие искры, раскаленные, что аж снег в том месте, где голова Ванькина приснежилась, весь сразу и потаял. Покряхтел, поохал да поахал Ваня, но поднялся-таки на ноги, снег с бровей стряхнул, щеки варежками обтер, проморгался и, глядь — а в проталине-то, что от его лица образовалась, образок лежит... Обронил, небось, кто. Еще по осени. Смотрит Иван на образок, во все глаза таращится-удивляется, а с образка лик святой аккурат на него глядит: мягко так, по-доброму, с любовью. Поднял Ваня сакральную вещицу с земли, и так ему вдруг захотелось ее к сердцу прижать, что и прижал, не раздумывая. Так и пошел домой — и шапку забыл прихватить, что слетела с него, пока падал, и варежки не надел. А образок, как живой, всю дорогу будто бы говорит с ним, спрашивает все — о мечтах сокровенных, желаниях. Ваня ему и отвечает-рассказывает, ничего не таит — так, мол, и так. Делится, значит, искренним. За беседой душевной дорога домой, как один миг, и пробежала. Вот уже и ворота родные видны. Да только что это? Весь двор Ванин светом залит, будто и не ночь сейчас, а день солнечный. А во дворе-то евонном ведь даже фонаря-то куцего отродясь никогда и в помине не было. Задрал Ванька голову, да так и ахнул: на небе-то — звезда огромная, одна-единственная. Низкая и яркая. И прям на дом его только и светит. Хотел было Ваня испугаться не на шутку, но прижал образок к груди пуще прежнего, и не страшно ему вовсе сделалось, а очень даже наоборот — спокойно-преспокойно, и даже уютно как-то. А от образка такое тепло чадит, что аж душа Ванькина согрелась, это в кои-то веки. <...>

 

 

 

                IRIHA. Сказка и ничего, кроме сказки

 

<...> «Все равно ведь встала, какой теперь сон?» — Девушка накинула на плечи бабушкин подарок, напоминающий паутину — невесомый, но невероятно теплый платок, и неторопливо побрела из комнаты. Уже подходя к двери, Варвара вновь услышала звук, разбудивший ее. Динь-динь, динь-динь — стук раздавался от окна. Она оглянулась, и увидела в оконном проеме между двух половинок неплотно задернутых штор странные мерцающие огоньки — они переливались всеми цветами радуги, искрились и радовали взгляд неповторимой сказочной явью.

 

Как завороженная, Варя подошла к окну, не в силах оторвать взгляд от этих огоньков, отдернула шторы и застыла в изумлении. Было отчего застыть. Там, за стеклом, происходило нечто странное, можно даже сказать, фантастическое, напоминающее скорее сказку, чем явь. Огоньки кружились перед Вариным окном на первый взгляд в беспорядочном танце, то неожиданно взмывая вверх, то падая на окно пучком яркого света, разбиваясь и растекаясь разноцветными дорожками по стеклу. Малютки казались живыми существами: они, словно дурачились, шаловливо толкаясь и мешая друг другу. Придя в себя и приглядевшись внимательнее, Варвара вскоре заметила синхронность и даже стройность в движении чудо-звездочек, как мысленно окрестила она огоньки <...>

 

 

                Afina-Pallada. То было... (сказочная быль)

 

                Так макраме Судьба плетет,

                из узелков и промежутков

                узор случайностей... И вот —

                мы влезли лишними в маршрутку.

 

                Свиданье глаз, вопрос и зов,

                ресниц неосторожный выпорх,

                в крови очнулся мезозой —

                и твой, и мой бесстыжий выбор.

 

                —  У всех — свой Мир. Все — острова,

                где правят личные законы —

                пеняла сердцу голова,

                — остынь, вы даже не знакомы...

 

                Расчет резервных средств и сил

                гасил пожар адреналина,

                но тщетно — всё инстинкт сразил

                влечением неодолимым...

 

                Так случай нас приговорил.

                Меж пауз, слов и междометий,

                твой взгляд — магический берилл,

                околдовал и не заметил,

 

                как сам попал под волшебство

                моих черешен с поволокой,

                их встречный вызов озорством

                дразнил, пленяя биотоком…

 

                Шик платья свадебного, загс

                да уйма проволочек прочих,

                но наконец-то день погас,

                настала одурь первой ночи…

 

                И нас природа повела

                по тракту прежних поколений,

                инстинктом жгла и добела

                калила чувства, до плавленья,

 

                до трепета, рождая дрожь,

                что гибла в лаве поцелуев,

                стада мурашек наших кож

                шли напролом, напропалую

 

                блужданьем рук ландшафтом тел,

                рельефом гор, по лабиринтам —

                табу исчезли — беспредел,

                наглея, властвовал инстинктом.

 

                Над единеньем половин

                флюиды реяли в истоме,

                витала магия любви

                и восходила сладким стоном,

 

                как музыка, под облака,

                крещендо гасло, на мелизме...

                —  была божественно легка

                душа зачатой новой жизни.

 

                Природа — женщина сама,

                из пустяка, из ниоткуда

                её внедряла в закрома,

                как свыше явленное чудо,

 

                и снизошедшей благодать

                осталась тайной, зреть до срока,

                и эту тайну разгадать,

                как тайну вечности — что проку...

 

                Мы остывали на заре —

                змеился локон в алом свете,

                но что-то новое гореть

                вовнутрь вошло, как эстафета,

 

                и проносились мимо нас

                пространства, времена, событья,

                а мы не опускали глаз,

                в гипнозе взглядов, в их соитье...

 

                То было сорок лет назад,

                нас нынче взросло судят дети,

                а я все вижу этот взгляд,

                когда он моему ответил...

 

                И до сих пор мне не понять

                код магнетизма, код Сезама,

                когда, нечаянно, опять

                глаза целуются с глазами...

 

                

 

                Keeper-of-heaven. О рождественской ночи

 

                Глаза закрыла, время мчится прочь...

                В мечтах о встрече сказочного принца

                тебе, безгрешный ангел мой, не спится

                в чудесную рождественскую ночь...

 

                Бессонницу терпеть уже невмочь,

                стыдясь вопроса, в сумерках рассвета

                ты просишь о рождении поведать...

                Ну, что ж, пора настала... Слушай, дочь...

 

                Мерцаньем звезд во тьме сияла жизнь

                и две души, вне всяких форм витая,

                влекомые на чувственное пламя,

                однажды в этом мире родились...

 

                Мы встретились с отцом твоим, когда

                постигли жизни суть, созрев телами,

                друг в друге наяву себя узнали,

                и шанс к соединению Бог дал...

 

                Потоком время бытия течет...

                Семья — от цифры семь... Нас было двое...

                Но вдохновленным к бытию любовью

                так хочется продолжить этот счет!..

 

                Однажды… Нет, я лучше помолчу...

                Смотри, как мы вдвоем, представ свечами,

                своим огнем совместным зажигали

                тебя, родная, — новую свечу...

 

                Светясь душой, иди тропой своей...

                С теченьем лет ты встретишь в этом мире

                свою судьбу... Промолвив: три, четыре,

                добавите к семье своих детей...

 

                Уснула, ликом ангела нежней,

                чудесная прекрасная сильфида,

                во сне своем предутреннем не видя —

                в подсвечниках пылают семь свечей...

 

 

 

                tamika25. Тилли

 

<...> Тилли был быстрым и ловким, его хвостик — упругим и сильным, что позволяло бамсику хорошо отталкиваться перед прыжком. Старый Гилиней рассказывал Тилли о тех трудностях, которые предстоят в борьбе за внедрение, и молодой бамсик всё больше и больше тренировался и все реже выходил погулять с друзьями.

 

Однажды Тилли почувствовал еле заметное движение воздуха, которое нарастало, и через какое-то время превратилось в приятный теплый ветер. «Началось», — подумал бамсик. И действительно, началось! Их галактика и галактика с Ваокой стали приближаться друг к другу. Потом нежно прикасаться, ласкаясь и шепча какие-то особые слова. А в это время на Белой планете проносились горячие ураганы и холодные ливни, вода выходила из берегов и затопляла окрестности. Бамсики стали готовиться к внедрению. Сигналом к вылету на задание должно было послужить максимальное сближение двух галактик, что сопровождалось сильнейшим порывом ветра, который подхватывал бамсиков и мощным толчком выводил их за пределы своей галактики, давая быстрее добиться цели — войти в пушистую сладкую Ваоку...

 

...Они собрались на главной площади планеты. Расправляли хвостики, шутили, подбадривая друг друга. Они знали, что скорей всего умрут, но все-таки, в глубине души надеялись, что станут внедренными. Вся беда заключалась в том, что проникнуть в Ваоку мог только один единственный бамсик. Кто станет этим счастливчиком, заранее никому и никогда не было известно. Все остальные были обречены на смерть.

 

И вот наступил главный момент их жизни. Галактики сблизились! Мощный поток горячего ветра захватил, закружил бамсиков и толкнул их вперед, к цели, к заветной Ваоке. Тилли оказался где-то в середине всех бамсиков, но старался изо всех сил побыстрее шевелить хвостиком, чтобы опередить товарищей. Недалеко от него двигался Гилиней, который, прежде чем отстать, успел крикнуть: «Сальто! Тилли, делай са-а-альто!» Тилли, приободренный учителем, сделал свое коронное сальто и оказался в тройке лидеров. Уже впереди виднелась желтая поверхность Ваоки, а Тилли все еще отставал. Оставалось совсем немного до цели, а силы были на исходе <...>

 

 

 

                ole. Сказка

 

<...> После ужина менестрель поблагодарил хозяев, взял гусли, ударил по струнам и запел. Он чередовал грустные и веселые песни, бабка вытирала слезы, дед притоптывал. И так полюбился им парень, что, переглянувшись, сказали старики хором:

— Оставайся у нас, милый человек. Сыном будешь, последние денечки скрасишь.

Менестрель улыбнулся и ничего не ответил. Под утро старики задремали, а когда проснулись, парня уже след простыл. Только во дворе на лавке у колодца стояли два берестяных ведерка с водой. И на том спасибо. Бабка хвать ведерко, а поднять не смогла. «Совсем обессилела моя старуха», — подумал дед, взялся за другое ведерко — и тоже не смог поднять. Удивились они, обошли лавку вокруг, взялась старуха за дедово ведро и легко подняла, никакой тяжести не почувствовала. А второе ведро уже в руках у деда, и тот, как пушинку, его с руки на руку перекидывает.

«Не простая, видать, вода, а именная, — поняли старики, — нужно ее в особенное место вылить».

Недалеко от дома на горе, заросшей шелковистой травой, на самой ее макушке, росла огромная ива. Старик частенько сидел в тени кроны, глядя на резвящихся в небе птиц. Туда он и отнес ведерко, вылил воду у самых корней. Тотчас в этом месте забил родник, а из родника вырвался ручей и, журча, побежал с горы. И показалось старику, будто в звоне ручья звучит песенка:

 

                Да на горке крутой

                Ивушка стояла,

                Поросла лебедой

                Горка небывало.

                По-над горкой крутой

                Ласточка летала,

                Я сапожки стачал

                Мане чернобровой,

                Говорю ей: постой

                Посмотри обнову.

                Бровью повела

                Манечка печально,

                А потом примерила...

                Начинай сначала.

 

Старуха понесла свое ведро в другую сторону от дома, на лесную поляну, окруженную старыми высокими елями. Был там замшелый пенек, на котором она любила отдыхать во время сбора ягод и грибов, слушая стрекот кузнечиков и наблюдая за бабочками, порхающими с цветка на цветок. Под корягу, что рядом с пенечком, она и вылила воду из своего ведерка. Тут же из-под коряги забил родник, а из родника вырвалась узкая речушка и побежала в лес. Прислушалась старуха, и показалось ей, будто поет речушка песенку:

 

                Как бросала я венок во холодну реченьку,

                До утра ждала-ждала, что веночек выплывет.

                А молва тем временем с ветром опрометчиво

                Разносила весточку под ночными крыльями.

                Как коснулось то крыло суженого милого,

                Чёрной вестью донесла, что его любавушка,

                Не дождавшись бела дня, утонула, сгинула,

                Не гулять ей, а лежать под холодным камушком...

 

С этого дня старики почти не виделись — он с самого утра уходил на горку к своему ручью, а она — на лесную поляну к своей речушке. И до самой ночи сидели и слушали. <...>

 

 

 

                Ptenchik. Назидательное чтение для детей пубертатного возраста

 

<...> И вот однажды налетела страшная гроза: огород градом побило, щиты рекламные сами упали и забор повалили, Москва в пробках встала. Ближе к вечеру старик услыхал звонок домофона. Оказалось — страховой агент, до нитки промокший, на ночлег просится.

Ну, старик незлобивый был, дверь открыл. Агента на кухню провел, за стол усадил, знакомиться стали. «Серега – Никита».

Глядел агент Никита на деда Серегу и диву давался. Дед Серега по кухне на электрическом кресле ездил, на кнопки нажимал. Нажмет одну — кресло газу дает и вокруг плиты пируэт выписывает. Нажмет другую — кофеварка шипеть начинает. Нажмет третью — тарелки из шкафчика выпрыгивают, на лету яичницу принимают и на стол приземляются.

Поинтересовался Никита осторожно, почто Серега в кресле перемещается, неужто инвалид. Оказалось, нет, просто ходить не хочется Сереге, ноги переставлять. Гораздо прикольнее в кресле разъезжать. Да и готовить Серега не любит, даже чай заварить — и то лень. Вот и наизобретал он всяких штучек, чтобы самому ничего не делать. С кресла третий год не встает.

— А что жена поделывает? — не унимался Никита.

— А что жена, — удивился дед Серега. — Жена как жена. Сейчас спрошу, что поделывает.

Подкатил Серега к ноутбуку, в Сеть вошел, в почту и письмецо двумя пальцами натюкал: «Катька, подь на кухню, у нас гости».

«Вот это да, — подумал Никита. — Муж с женой, живя в одном доме, почтой переписываются».

Вошла Катерина. В одном ухе наушник, смартфон подмышкой. Рукой за стенку держится. От слабости.

— Чего, Серег, — спросила, — прогу какую вырубило? Сейчас переинсталлирую.

— Программистка она у меня, — Серега с умилением объяснил.

Глядел на них Никита, глядел и спрашивает:

— А детишки-то есть?

Какие детишки? Не понимают его супруги.

— Детишек ведь аист приносит, — предположила Катерина.

— Не, детишек в «Озоне» заказывают, — сказал Серега. — С доставкой. Но нам-то зачем? Мы уже старые <...>

 

 

 

 

                Условия турнира от Его Величества Виталия, именующего себя скромно: Божией милостью Король Решеторяндии, великий герцог Дуршлаг-Паштетский, великий князь Сковородяндии, Кастрюляндии, Мультиваркондии

 

 

 

В помощь:

 

                Ристалище

                Правила