Тот, кто первым назвал женщин прекрасным полом, хотел, быть может, сказать этим нечто лестное для них, но на самом деле выразил нечто большее
(Иммануил Кант )
Книгосфера
30.10.2010
Кибиров порадовался
Перед нами помимо всего прочего и, может быть, даже в первую очередь своего рода манифест разумного умеренного консерватизма и традиционной христианской морали...
Тимур Кибиров. Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви. — Время, 2010
Поэт Тимур Кибиров после 20-ти лет постмодернистских упражнений на поприще изящной словесности написал свое первое прозаическое произведение. Слагаемые «Лады»: сентиментальная тема, классическая торжественность интонации, традиционная кибировская игра цитатами, аллюзиями и прочими коннотациями, обилие поэтических вкраплений в прозаический текст, мягкая ирония по отношению к современным отечественным реалиям, а также гнев (я бы даже сказал — злость) там, где Кибиров атакует «экстремитстов» от культуры, воздев хоругвь с гуру многих консерваторов Гилбертом Кийтом Честертоном. Наконец, happy end. И мораль, без которой, как известно, не обходится ни одна басня. А в «Ладе» и в самом деле есть кое-что от басни: «в главной роли» — животное, прочие персонажи ярко выражено типизированы. Среди них деревенский алкоголик, старушка – божий одуванчик, мент, его жена-стерва, бродяга-гастарбайтер.
Небольшого объема книжка описывает приключения собаки по кличке Лада в почти совсем вымершей подмосковной деревеньке и житье-бытье ее обитателей, которых можно пересчитать по пальцам рук. Забавно, что если и искать в тексте альтер-эго автора, то единственным претендентом может быть только алконавт Жорик, этакий сельский шут вроде деда Щукаря, только совершенно в другом роде, постмодернист par eхellence — разговаривает он исключительно цитатами.
Вообще, как свидетельствуют коллеги, чья начитанность превосходит мою, текст не просто насыщен, а перенасыщен отсылками ко множеству других текстов, прямыми и скрытыми цитатами, перефразированными либо оставленными в первозданном виде. «Отзвуки, отголоски и отражения», как написал когда-то Генри Миллер по другому поводу.
Сюжет щедро прослоен разнообразными лирическими отступлениями. Автор частенько заигрывается в своих отступлениях и многочисленных монологах, обращенных к читателям. В этом проглядывает некоторая нервозность, которую логичнее всего отнести на счет дебюта поэта в непривычной ему прозе. Видно, что Кибиров уже в тексте самой книги пытается заранее дать ответ на возможную критику или хотя бы угадать, с какой стороны в него могут полететь стрелы. Но, несмотря на это, в целом «Лада» выполнена с изрядным стилистическим изяществом.
Лада в романе как бы представляет весь собачий род, который у Кибирова вырастает до метафоры всего самого верного, надежного, простого, чистого, светлого, а также старого и доброго. Освящает это все фигура ревнителя всего опять-таки старого и доброго — Честертона с его «Человеком, который был Четвергом».
Простые человеческие радости, верность, любовь, дружба, человечность, мягкая ирония по отношению к жизни — вот тот набор вечных и простых ценностей, которые Тимур Кибиров вложил в эту трогательную историю о приключениях собаки и одновременно — оду ей.
Все это очень мило. Если что и звучит диссонансом в этой сентиментально-классическо-постмодернистко-иронической мелодии, так это аккорды неподдельной злобы, с которой автор обрушивается, во-первых, на приснопамятную советскую власть (и тут стилиста-постмодерниста можно принять за какого-нибудь, мягко говоря, ограниченного и брызжущего желчью публициста-обличителя времен перестройки и начала 1990-х), а во-вторых, на тех, кого условно можно назвать «экстремистами» от культуры.
Маяковский у Кибирова — «горлопан и главарь»; также от него достается Блоку, Ходасевичу, Горькому, одним словом — условному коллективному «Байрону». Еще помянут недобрым словом «свихнувшийся немецкий поляк».
«...Вековое отвращение некоторой части моих коллег... к добру, к мирным обывательским радостям и добродетелям, порядку и иерархичности, презрение к срединному пласту бытия, который дан нам в удел и который мы обязаны возделывать и доводить до ума, к нормальной человеческой жизни, горацианской “золотой середине...”», — с осуждением пишет Тимур Кибиров о собратьях-пиитах, одновременно перечисляя все то, что так ему дорого и на страже чего стоит его верная Лада. И далее: «Все это манящее и блазнящее Великое и Ужасное оказывается на поверку очередным обманом...»
Таким образом, перед нами помимо всего прочего и, может быть, даже в первую очередь своего рода манифест разумного умеренного консерватизма и традиционной христианской морали.
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.