Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него; прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой
(Винсент Ван Гог)
Обзоры
05.03.2014Внимание! Говорит и показывает «РешTV». Выпуск — зима 2013/2014. Декабрь, январь, февраль. Часть II
В эфире научно-развлекательный тележурнал «Больше слов»...
Стрекоза: А вот и я... Заждались?
Муравей: Явилась — не запылилась! Хотя... Припудрилась, — говоришь?
Стрекоза: Да, припудрилась. Много ты в этом, Муравей, понимаешь, я посмотрю!..
Обозреватель: Ну, вот и хорошо, Стрекоза Музовна! Отлично выглядите, кстати!
Муравей: Ага, отлично от других.
Стрекоза: Спасибо, Тим!
Обозреватель: Продолжим нашу программу?
Стрекоза: С удовольствием!
Обозреватель: Напоминаю нашим зрителям и читателям, что в эфире телеканала «РешTV» — зимний выпуск научно-развлекательного тележурнала «Больше слов», посвященный обзору произведений, опубликованных на Решетории в декабре, январе и феврале 2013 и, соответственно, 2014 года. Итак, мы продолжаем...
Afina-Pallada. Перед иконой...
.jpg)
Спаситель мой, прости меня, мою обидчивость и смелость,
прости, что мне убить хотелось уже два раза за три дня.
Прости — смиряться не могу, прощать и миловать устала —
я опускаюсь с пьедестала и становлюсь под стать врагу.
Прости, что кончилось добро, мой белый парус, щит и знамя,
что выжгло мне обиды пламя осатаневшее нутро.
Прости, что бешеная злость, слепая ярость, месть, досада —
устроили душе засаду, при восхожденье на погост.
Прости, что нет на мне креста, что верить — просто не умею,
что сердце, с горя каменея, сочится бранью, чрез уста.
Что не раскаявшись ни в чем, дерзаю править наказанье,
за грех и грязь перед глазами, и суд мой гневный обречен
на скорострельный приговор возмездья ненавистным людям,
что озверевшим правосудьем я сею злобу и раздор...
Ты, завещавший нам любовь, зачем же за нее карая,
ввергаешь в Ад, а благо Рая сулишь под крышками гробов?
Зачем блаженствовать в Раю расплатой за уродство жизни? —
чрезмерная дороговизна — путевка в ангельский приют.
Зачем мне в этой жизни боль а в небесах земное счастье,
чтоб к небу с болью обращаться, иль с неба плакать над собой?
Жизнь тех, кто походя грешит — ты созерцаешь безучастно,
но искушаешь ежечасно наивность праведной души.
Зачем ввергаешь в новый грех смятеньем разума и духа,
ужель покой мой резал ухо, сквозь покаянный пустобрех?
Ужели скуден хор мольбы и просьб юродивых и нищих,
но глух ты к тем, кто милость ищет, они и так твои рабы.
Весь их достаток — труд и пот, и дань тебе — рабовладелец,
а сборщики в парчу оделись, на эту дань, за этот счет.
Ты рабству господин и Бог, и все в твоем кругу — прислуга,
Недоглядишь — распнут друг друга, за место у пречистых ног.
И каждый вынужденно прав, ждет, как возлюбленное чадо
не отпущенья, а награды, тебя в своей душе поправ.
И сходит Божья благодать на каждого его же меркой,
жиреет медью бедных церковь, приумножая нищих рать.
Зачем ты учишь нас терпеть, обуздывать себя для рабства,
врагов любить и покоряться кощунству, славящему плеть?
Ведь ты, пославший этот день, в добре и правде так всесилен,
так что же днем ты слеп, как филин, а ночью глух, как старый пень?
Ты, попустивший зло в миру, за что винишь его творящих?
Твоей же волей грех обрящут, тобой ведомые к костру.
За что же их карать потом — в непротивленьи Злу насильем?
Твоей же волей храм сносили, втихую осенясь крестом!
А сколь больных, слепых, калек, они, что — жертвы преисподней?
Воистину, стези Господней не разумеет человек...
А тем, кто не минул борьбы, встал на дыбы за справедливость,
не дал рогов ты за бодливость, чтоб расшибали всмятку лбы!
Чтоб вера — пряный фимиам — смиряла волю, как оковы, —
кому тут мыслить бестолково о справедливости — рабам?
Чтоб, подчиняясь господам, все утешались тайной местью,
ведь сказано же в провозвестье: «Приидет день, и Аз воздам!»
И плавится страстями мир — воруют, лгут и убивают,
да к милосердию взывают, от крови выстирав мундир.
Все верят — Царствие грядет, где все поруганное вспрянет,
и «в руце Божьей всем достанет» и всех возмездие найдет.
Канонизируют, кто свят, хотя, кто нынче свят меж нами?
Возможна ль святость меж рабами... Все — грешники! Так всех... казнят?
Приидет Суд и будет Ад — сплошная казнь! но, Боже правый,
ты сам был жертвою расправы, и сам был на кресте распят,
и смерть витала над тобой, но ты, не видя мать скорбящей,
молил отца простить казнящих, сквозь человеческую боль!
Любил ли ты убийц своих, страданье вытеснив любовью?
Но мать земную, плоть сыновью — не пожалел, молясь за них.
Так неужели ты не мог избегнуть этой страшной жертвы?
Выходит грех был предначертан, ведь ты же знал его итог?
Ты ведал в таинстве своем, свой крест, предательство, удары,
знал всем предписанную кару, и... не избавил от нее?
Ни Бог-отец, ни Дух Святой — не помешали злодеянью,
ужель их власть не в состоянье была пресечь людской разбой?
Какой же Высший смысл предрек вам — ипостасям триединым —
самопожертвованье сыном, чтоб исцелить земной порок?
И только ли такой ценой возможно было исцеленье,
иль Провидение Вселенной не знает ценности иной?
Выходит — смерть от рук раба настигла Бога — господина,
так повелела сверхпричина — Ее величество, Судьба?
С непостижимой высоты она диктует миру роли,
и все мы под ее контролем, от муравья и до звезды.
Мы все обречены страдать, смирясь в безволье и бессилье
и ты, ниспосланный Мессия, и горестная Дева-Мать.
И каждому из нас дано испить до дна, по полной чаше,
само существованье наше Судьбой предопределено.
И ты, рожденный на земле невольником своей задачи,
был на закланье предназначен с венцом терновым на челе.
Святую человечью кровь пролить с креста во искупленье
людских грехов и преступлений — за светозарную любовь.
Ты всех учил, что человек — богоподобен, хоть и грешен,
что лишь любовью будет взвешен его земной недолгий век.
Учил, как ближних возлюбя, прервать порочный круг насилья,
учил бежать от изобилья, во всем мирском смирять себя.
Но что ученье принесло, помимо христианских казней —
дар веры в райские соблазны за торжествующее зло?
Одних крестовых войн — не счесть, а фанатизм конкистадоров!
Средь бедствий в сундуке Пандоры едва ль кровавей беды есть.
А сколько душ еретиков с костров и пыток инквизиций
к тебе летели, словно птицы, из средних сумрачных веков?
За истинность твоих идей шли насмерть ордена и секты,
Боголюбовь — мрак интеллекта, тебе поверивших людей.
Мир раскололся пополам и раздробился на теченья,
и ссорятся вероученья, косясь на Будду и Ислам.
Все гибнут в праведной борьбе — и варвары и иноверцы,
границы вер идут по сердцу, где каждый молится тебе.
Когда же Судный день придет, ужели сыщутся святые?
Глас вопиющего в пустыне кого для райских кущ найдет? —
пускай хотя бы одного — кто более тебе угоден? —
кто убивал за гроб Господень, иль тот, кто защищал его?
Что вообще изменит суд? — опять расправа по заслугам?
Твоей же пастве, чадам, слугам смиренным — головы снесут?..
Всё — кровь!.. — а заповедь твоя? — нарушишь собственным деяньем?
Как совместить тогда в сознанье, что ты — палач+любовь+судья?
Воздать добром за зло — вот суть всего божественного смысла,
и если верить Божьей мысли, то должен всех простить твой суд?
И тех, кто убивал и жег, и тех, кого и жгли и били,
и тех, кто крест не возлюбили, и тех, кто за него полег,
и подлецов и сволочей, и согрешивших ненароком,
убийц, сроднившихся с пороком, преступников и палачей.
Тогда какой же это Суд? — Бал — именины милосердья!
И грешники с душой бессмертной обречены на Рай? — Абсурд!
О, Господи, прости меня — я каюсь, я прошу прощенья
за стиль, за слог несовершенный, за то, что логику ценя,
пишу крамольные стихи, — мне жребий выпал несчастливый,
прости мой разум нечестивый, и все невольные грехи...
О, Боже, скорбен образ твой, но зрит душа за светлым ликом
стенанье о грехе великом, и промысел Любви святой.
Глаза твои — любовь и боль, на части сердце режут взглядом,
и тянется душа быть рядом, со-чувствовать во всем с тобой.
Припасть к израненным ногам, унять иль разделить мученье,
и со всезнающим прощеньем смотреть в лицо твоим врагам...
Но я не знаю как любить людские подлости и дрязги,
давно мы в мерзости погрязли, и лучше не стремимся быть.
Как разорить своих детей — все раздарив больным и нищим,
а дети пусть по свету ищут таких же праведных людей?
Но даже церкви не спешат расстаться с золотым убранством,
чтоб перестала побираться армада нищих прихожан.
И Доброта, как абсолют, как сущность христианской веры,
всего наглядней на примере — сколь Храм богат, столь беден люд...
Сколь сложен мир, столь прост завет, но как же следовать заветам?
Уйти от мира, стать аскетом? а миру для чего аскет?
Так вразуми смущенный ум, от лживых истин ограждая,
я не сужу, я рассуждаю, блуждая меж мятежных дум...
В ответ — глаза в глаза глядят из всуе писанной иконы,
и эхом отдаются стоны с былого ада в этот ад...
О, был бы волен ты, мой Бог, не говоря уж о Мадонне,
то в милосердные ладони никто бы гвозди вбить не смог.
Прости меня, ведь я права, — суди, я приговор приемлю,
а что потом, как лягу в землю — всего лишь вырастет трава.
Прости, что снова повторю с креста оброненную фразу:
Прости не ведающий разум — ибо не знаю, что творю...
.jpg)
Глубокомысленно ронять обрывки фраз,
загадочно молчать с улыбкой, чтобы
сойти за мудреца,
хотя б средь тех из нас,
кто даже на такое не способен.
.jpg)
Угол первый
Так как же появляются слова?
А очень просто. Их роняют звезды.
То искупав в росе. То окунув в туман.
Чтоб говорить. Пока еще не поздно.
И рано поутру собрав в траве слова
Я пришиваю к ним все знаки препинания.
Мои восторги и сомнения. И даже отрицания.
На рифмы накупив у тишины права.
Мозаикой из слов украшу наш рассвет.
Скажу тебе любовь. Добавлю тихой ласки.
Неправда, что слова бессильны и напрасны.
Они — стихия, им предела нет.
Угол второй
Откуда я беру любви слова?
Подставлю руки и поймаю. Словно звезды.
Порой игривые как тысячи котят. А вдруг — серьезны.
Какие я дарю тебе слова?
Из жемчуга и слез. Из радостных материй.
Колючие, как ветки роз. И мягкие, как от фламинго перья.
Зачем нам украшения из слов?
Чтоб плотно оплести доверчивые души.
И на язык земной перевести любовь, добавив прелесть чуши.
Угол третий
Откуда склонность к пламенным речам?
Все просто. Раскачайте в небе звезды.
И в сети правды попадет обман
Святой поэзии и грешной прозы
К ним знаки крепят чувствами. Порой
С вопросом или жарким восклицанием.
То ставят точку. То из многоточий рой густой
Рассыпанных мгновений, что принес цунами.
И строю пирамиды я из слов,
И вышиваю ими блузки и нарядные перчатки.
Из слов в прекрасный веер сложена любовь
И все слова — следы. И правды отпечатки.
.jpg)
В городе N узкоглазые лица,
Воды бушуют артезианские,
Если ты добрый, дай мне напиться,
Дай мне попробовать рай азиатский!
Часто знобит. Лихорадка сенная?
Или твои недомолвки, причуды?
Столько вопросов к тебе возникает,
Если вокруг не такси, а верблюды.
Пыль, как песок, а песок, как вода.
В городе N носят бабы шальвары,
Я не надену штаны никогда,
Клянусь твоим сочным восточным базаром!
.jpg)
Внимание, это не про мышь!
В шляпе, на дне, притаился усталый кролик.
Кипа цветастых платков согревает уши.
Шляпа — не крепость, легко из неё героем
взять, да и вынырнуть к публике простодушной.
Чванно кивнув нераспознанным vip в партере,
верной галёрке послать поцелуй воздушный.
Можно дать дёру на пике своей карьеры.
Но предстоит только дрыганый вис за уши.
.jpg)
Ночь проходила сквозь нас. Не раз.
Лодка качалась. Нелепо и любо.
Быть бы спасенной, но лунный глаз
на/ворожил ледяную остуду.
Снова и снова дрожать дождем
в хлипком молчании. Ты отпустил бы…
Чтобы не биться в сердце твоем
серым воробышком. В синей гостиной
ночь проходила сквозь нас. Вчера
было все просто. Твоя Маргарита
не улетела…
Пылится метла.
К синему небу гвоздями прибита.
.jpg)
Я одеваюсь Бродским и выхожу
во двор, на простор, в собор на свиданье к богу…
В бога не верю, просто его прошу:
не царствия твоего мне — дай написать эклогу,
дай подышать Вергилием воздух весь,
тронуть свирелью вздохи последних листьев,
дай, только раз прошу, мне не надо днесь,
этого хватит, чтоб краски мои и кисти
не были дряблы, сухи, чтоб сновал уток,
зная, каким должен быть узор, в основу,
чтобы в ажурной ткани из тысяч строк
я хоть в одной строке отыскал бы Слово.
.jpg)
Не нужно музыки. Когда уйдут слова
И улетят задумчивые совы
Искать ночлег, я, кажется, сама
Не захочу потерянное слово
Искать среди обломков января,
Когда зима ложится на лопатки.
У тишины — повадки дикаря,
Она опять навязывает прятки.
И я — молчу, играю в поддавки.
Но где-то там, за кромкой невесомой,
На берегу невидимой реки
Родится звук и музыки и слова.
В хрущевке тесной, воздухе густом,
Среди ковров и кухонной разрухи,
То, что назавтра сбудется стихом,
Коснется языка. Но прежде — слуха.
.jpg)
я тебя понимаю
мне не трудно тебя понять
собираются птицы в стаи
год из года
а мне опять
сквозь погоды и непогоды
одному без тебя
... летать
я тебя принимаю
как же просто тебя принять
в октябре январе и в мае
днем и ночью
не ждать
и
... ждать
.jpg)
Нас разлучить никто не сможет.
Крепка невидимая нить.
Ни расстоянием, ни ложью —
ничем нас не разъединить.
Судьба и Время, два убийцы,
гремят бочонками лото.
Но знай — с тобою не сравнится
Никто на свете... И ничто
***
Никто на свете, и ничто
Не сможет властвовать над нами,
Но в отражении мостов
В реке с крутыми берегами
Мелькнут два наших силуэта
И пропадут... Помилуй, боже,
Как боль невыносима эта!
Один лишь день в разлуке прожит.
***
Один лишь день в разлуке прожит...
В чужих пространствах и веках
Душа блуждает осторожно,
С твоим фонариком в руках.
В осеннем вальсе бесконечном
С деревьев сорванных листов
К тебе тропинку не замечу,
А кажется — их было сто...
***
А кажется — их было сто —
Дорог и троп, ведущих к Богу,
Но опечаленный Христос
Не стал показывать дорогу.
И дьявол не смотрел мне вслед.
Ведь жребий мой намного горше,
Ведь мне тебя искать сто лет.
Но нет, не сто... Намного больше.
***
Но нет, не сто... Намного больше
Сносить осталось башмаков,
И дров на ратушную площадь
Для инквизиторских костров.
Тобой навеки околдован,
И избавленье не придет.
Сто тысяч дней накаркал ворон,
И каждый день — длиною в год.
***
И каждый день длиною в год...
И к морю вечности и мрака
Рекой забвения плывет
Любовь, как дохлая собака
И веры сломано весло.
Надежды компас где-то брошен.
Мне в настоящем тяжело,
Мне лучше оказаться в прошлом.
***
Мне лучше оказаться в прошлом,
В пустом мирке забытых грез,
Где все обыденно и пошло
Воспринимается всерьез.
Где нет тебя, где нет разлуки,
Где сердце холодно, как лед.
Где не коснулись наши руки,
Там, где меня никто не ждёт.
***
Там, где меня никто не ждет,
Там мне не жить... Хотя едва ли,
То жизнью кто-то назовет...
Ни в рай, ни в ад меня не звали.
Хоть веры я лишен давно,
Меня раскаянье не гложет.
Мне оправдание дано —
Нас разлучить никто не сможет.
*****
Нас разлучить никто не сможет
Никто на свете, и ничто
Один лишь день в разлуке прожит
А кажется — их было сто
Но нет, не сто... Намного больше
И каждый день длиною в год
Мне лучше оказаться в прошлом
Там, где меня никто не ждет.
.jpg)
Выходила в город, где фрукты и транспорт росли в цене.
Где не верилось в смысл жизни и, главное, — в право голоса.
Где она научилась дышать любовью своей, а не
Выхлопами проспавшихся алкоголиков и автобусов.
Возвращалась в дом, где за стенами пряталась пустота.
Где скучала кошка цвета ее зимы и уставших мыслей.
Где она научилась дышать любовью своей, а та
Научила ее скучать по его словам.
И менялись числа...
И менялись кадры: кино/реклама/кино/финал
И лечились: нервы, стихи, поступки, простуда, тело.
А она умела дышать любовью своей, он знал.
А она хотела дышать.
И любить — хотела...
.jpg)
Закат лазорев, розов и багрян
И час двенадцатый беспечно тиховеен.
Он мимолетен, как нечаянная радость:
Лишь несколько мгновений, полупьян,
Внимаешь ей, так безоружно легковерен,
Что тают мысли горьким шоколадом,
Когда-то брошенным в карман...
И слышится распев благоговейный,
Торжественно звучащий где-то рядом
Совсем негромко. Беззащитно ломкий,
Кристально-изумрудный голос феи
Мне напевает ионийским ладом
Ноктюрн таинственный. И тонким
золотым лучом восходит день, алея...
.jpg)
for Adell
Музыкальное сопровождение Земфира «Гора»
(http://www.youtube.com/watch?v=IO6Im_o0E1c)
— Врете, вы всё врете!
— И гора говорит: «Нет» (с)
сердце...
в клетке ребер, как птица, колотится...
гулко-гулко.
в трубке гудки,
будто со дна колодца:
— алло, Бог? здравствуй... как ты?
я тоже. не очень. похоже устала
кормиться молчаньем,
набившимся в комнату, как стекловата —
под потолок, под завязку, по горло —
дышать... получается тяжело.
каждый день — собираю себя, словно паззл,
и всегда, знаешь, не хватает одной детали,
я чувствую, как в этой дыре гуляет сквозняк.
слышал, Бог? ушел снег.
сказал, ему холодно с нами...
а на всех полосах газет —
вранье на развес;
кругом так много героев:
руки в крови, а грудь в орденах;
вспышки на Солнце, в автобусах —
взрывы;
и синоптики всё никак не договорятся с погодой;
годы мелькают, мельчают годы —
ты будто бы попадаешь в беличье колесо:
так сосредоточенно крутишь педальки,
словно в Тур де Франс хочешь победы.
любой ценой.
порой, знаешь, очень жалею, что не пью,
не курю,
не схожу с ума по Джоржу Клуни или по Васе Петрову —
не могу отвлечься.
вижу, как запросто гибнут люди и
неизлечимо болеют дети —
и чувствую, как во мне остервенело гуляет сквозняк...
ты, наверное, любишь его —
этот мир с синдромом Дауна,
просто нужно принять его таким, как есть.
ведь он улыбается. сквозь слезы печали
в тебя улыбается щербато
и вдруг перестаешь думать,
что засыпан он аммоналом —
что поводом может быть какой-то пустяк —
и шарахнет,
как в плохом кино,
вроде «Войны миров»...
я
каждый
день
деталь
недостающую
ищу.
— Я не понимаю, почему всё именно так?
— Что?
— Это Бог?
— Вы не туда попали.
гудки...
.jpg)
Замороженный день прокатился и выпал во дворик,
он там умер, бедняга, не нужно о нем сожалеть,
он был пуст и бесформен. А я бы хотела дворнягу
завести на четвертый этаж, приласкать и пригреть.
Я дала бы ей миску с едой, назвала бы Дакотой,
постелила бы коврик, чтоб было уютно лежать,
ждать меня, возвращенную в вечер с постылой работы
только ради того, чтобы выйти во дворик гулять
посреди детских горок, песочниц и прочего сюра,
чтобы окна смотрели на нас, и завидовать им,
их теплу, занавескам, оранжевому абажуру,
тем, которые знают, что нам тут неплохо двоим.
Замороженный день, возвращенная я и дворняга —
вот такой натюрморт, вот такая пастель и коллапс.
Ночь скрывает свои абажуры под плотные флаги,
и в канал Грибоедова смотрит подсвеченный Спас.
.jpg)
Я люблю... Это так, что немеет в повздошье,
Только в 40 известно, как надо любить —
До стальной синевы, до осенней пороши,
До мгновенья, когда перережется нить.
Я люблю... Это так, что тревожно созвездьям.
Им, холодным, не знать, как бывает, когда
Ни словес и ни фраз, только вдох, только песня.
Мир сбегает с ума. Замерзает вода.
Наплевать, сколько там, может, градусов сорок,
Невпопад, несуразно, но ломит виски.
Почему только так, почему только в сорок,
Но хотя бы сейчас — я... любовь... — мы близки.
Я уже понимаю — пусть злость и усталость,
Пусть морщины и возраст, и много прошло.
Даже эти слова — размалюхая малость,
Чтоб сказать — я люблю, чтоб понять — отлегло.
... Я к себе монолог обращаю, к любимой.
К самой теплой и самой... Любуюсь, любя.
Только в 40 пришло понимание мира.
Я люблю разделенно, без боли, себя...
.jpg)
Куда ни кинь — все клин.
Ледовый плен, мороз, жестокий ветер.
Что скажешь, друг?
«Дождись весны, дождись…»
Ах, старый тополь мой, лунатик и мечтатель —
простужен ли, недужен? — спишь,
позвякивая мерзлыми ветвями,
и видишь сны.
Какие?
Не припомнишь?
Вот так и я не помню снов,
лишь слов
обрывки,
шепот, шорох, шелест,
неясный свет в разрывах облаков,
порой,
серебряную мелочь —
лучистую, сияющую пыль…
Я ухожу,
прощай,
когда очнешься,
тогда — в три дня —
твои мохнатые, душистые соцветья
созреют и повалятся обильно —
на жирных гусениц похожие —
с опаской
их станут трогать дети.
А потом
листвой укроешься —
заговоришь,
со звездами и облаками.
И я, быть может, вернусь к тебе,
притронусь,
может быть…
Что скажешь, друг, тогда?
«Весны, дождись…»
.jpg)
Мы с Гришей купили вина и на сотню минут
на снежной скамейке устроились. Стало темно.
Мы с Гришей в Абхазию летом хотели рвануть,
чтоб было дешевле нам пить на скамейках вино.
Кружил пешеход, как задумчивый альбатрос
над пенным двором, где был снег бесконечен и дешев,
снежинки садились ему на пальто и на нос;
он зыркал на нас предприимчиво, как на рыбешек.
К подъезду приехала скорая. Время текло.
Весь вечер вершилась на улицах снежная стройка.
Мы думали с Гришей, что в скорой, наверно, тепло
и что безлошадна совсем эта белая тройка.
И вот мы прикончили в спешке сухое вино.
И тройка умчала больного, больного всерьез.
Смотрел альбатрос через кухонное окно,
как мы убегали, ведь Гриша ужасно замерз.
.jpg)
как много в мире одиноких душ...
Он вновь пришел сюда из-за нее.
Она вздохнула. Тихо села рядом.
Стонали чайки, вилось воронье
Над старым, голо-почерневшим садом.
Тоскливо стлался над землею дым
И вис на стеблях трав, сухих и ломких,
Клоками сизой, грязной бороды;
И полз к пруду, ложась у самой кромки
Студено-черной, сумрачной воды —
Как будто жаждал холода напиться...
То заметали осени следы:
Сжигали листьев сморщенные лица.
Тянулся долгий, густо-серый чад,
Но горьких нот они не замечали:
Молчали рядом, как всегда молчат
В конце пути. Или... в его начале?
Уже давно она была одна —
Скиталась тенью прошлого забытой,
И он достиг своих страданий дна:
Один, как перст — судьбой и жизнью битый.
Осенний храм двух одиноких душ
Развеял в них седые тучи мрака...
Седой старик ступал по ямкам луж.
Он шел домой. И с ним — ЕГО собака.
.jpg)
Твой взгляд прокалывает оболочку мне —
воздушно-нежную души субстанцию.
Я рассыпаюсь вспыхнувшими точками —
и больше нет меня, есть отблеск глянцевый
такого тонкого, в чешуйках, панциря,
где вдохи-выдохи лежат построчечно,
и между фразами — строга дистанция,
где буквы — стразами, пробелы — клочьями...
Как будто в медленном вращаюсь танце я,
и мне все кажется, что он не кончится.
Ты смотришь ласково. «Реанимация».
Я возвращаюсь в жизнь из одиночества...
.jpg)
«Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи...»
И. Бродский
Суета нас, друзья, незаметно замучила, —
вроде люди, присмотришься — чучела.
Только ведь не всегда мало было,
чтобы времени — скользкий обмылок.
Мы в тетрадках поля под линейку чертили,
алфавит с букварем, а не с «клавой», учили.
Мы не мерили жизни свои на минутки, —
от с небес журавля и до утки
подкроватной, чебучили, куролесили,
и без маршей шагали мы весело,
и дрались, не шутя, а до первой кровянки,
«просыхали» от пьянки до пьянки.
Без оглядки подруги нам верили,
приходили к нам в окна ли, в двери ли,
в мире преданней не было девочек,
были песни они, не припевочки.
Юность вечной была, не кончалась,
(жаль, она лишь об этом не знала).
Созидая фирму и вязанками — веники,
мы не парились сильно нехваткою денег, и
каракули брали за божий почерк, —
(лист пустой безысходнее всех одиночеств),
знали радость и стон, также хрупкость, струны,
пели в мирных походах, не знали войны.
Мы дружили со звездами, знали, как пахнет ветер,
расцветали стихами средины столетья.
Пусть и спутав, нельзя где и можно,
не спешили мечи доставать из ножен,
нам хватало вина, мы в кухонный наш век
обнимали друзей, прилетевших на свет.
Дураков отличали иванов от грозных.
Мы хотели сейчас, а чуть позже — нам поздно.
Обитая с хозяином в общей берлоге,
не жалели мы крови, — у нас было много.
Мы рожали детей, — сыновей и дочек,
и, у внуков учась, у своих многоточий,
даже зная, — со временем склеим ласты,
мы не рвались во власть, ненавидели касты.
И неплохо б теперь потрепаться с Богом,
так, за жизнь, не всерьез про итоги,
что, порой, дальше носа родного не видели,
но упрямо молчит Он в роскошной обители.
В прошлом всё! А от жизни — лишь эхо!
Мы летали, сидели, остались, уехали,
кто-то сыром по маслу, кто мучился,
кто-то душу сберег, кто-то ссучился...
Фейерверки, шампанское, лик — в салат, но
после бала с утра — на корабль обратно.
Мы не твердо себе назначали цену,
преступали ее, на ресницах соленая пена
закипала. Линяли, лысели, седели щетиной,
занимали места на печальных погостах
и готовились в землю — компостом,
перегноем счастливым для дочки и сына.
Философски в зубах сигаретку мусоля,
поминали со смехом старуху с косою,
не хотелось лишь сдохнуть в холодной постели…
Наплевать. Нам не страшно. Ведь мы так хотели.
А нальем-ка, друзья, да попросим-поплачем-ка,
чтоб свернулись невзгоды румяным калачиком.
Счет любой, то ли в лоб, то ли по лбу, —
мы оплатим сполна и отчалим надолго.
Отзвучав на земле, под землею, на небе ли, —
были былью, и не были небылью!
P. S. Мы были! Мы больше не будем.
.jpg)
У каждого в крови своя беда,
Судьбой зови ее, иль ДНК.
Вон тот богат, но не хватает теплоты.
Те двое счастливы — чердак, любовь, холсты.
Вдовец живет еще сто тысяч лет.
Его болезнь похожа на стихи —
Вот нет ее, как приоткрылась дверь:
Похожий свитер. Плачь или молчи.
Прохожий ветер мне наврал февраль.
Не мерзнут ноги. Лужи. Песни. Try.
И все как будто вертится спираль:
А-Ц-Т-Г рекомбинаций даль.
.jpg)
Наша разность потенциалов равна нулю,
Я стою на балконе и просто курю.
Ночь прекрасна — ни люменов нет, ни ментов.
Дети люмпенов где-то пугают котов.
Ты во сне сохраняешь часть моей теплоты.
Энтропия растет. Улыбаешься ты.
Солнечный леопард в одуванчиках,
Ты прекрасен, как тягучее лето,
Благоговеен, как ужас пред силой
И красой неотвратимого тела,
Прян, как навязчивый запах мускуса,
Взболтанный с желтым нектаром,
Беспомощен, как цыпленок, и
Грациозен, как выросший кутенок.
Убийственно живая
Игра света в глазах и
Тени среди одуванчиков.
Кать, глянь, посетителей там нету?
Ой, пойду я в окно погляжу.
Гложет сердце кручина,
Давит грудь подоконник…
Юрий Исаков. «Настоящий полковник»
Как магнитом тянет к окну,
как когда-то тянуло к вину
потушить им благую вину,
что без спросу я в этом свете
Нет, страдалец, не те времена —
уж ни чувства вины, ни вина
Ничего уже, кроме окна,
за которым дворником ветер
Он листву мгновений и лет
пепелит в осеннем огне
Я за ним в волшебном окне
в бабьих грезах о бабьем лете
наблюдаю. Мое кино
год от года всегда одно
И стегают мое окно
ветви ивы — тугие плети
Я ж испробовал все до дна —
зла, добра, суеты и сна
Что ж из жизненного окна
я в пейзажах тех не заметил?
Может близко уж, за углом
самый светлый мой Управдом?
Он появится под окном
и отпустит меня из клети?
больше некуда встрепенуться —
стрелки смерзлись к руке рука.
на стене остывает блюдце
с номерами у ободка.
не выжить здесь — живи в календаре.
расчерчен свет на точки и тире —
теперь полгода поклоняюсь им я.
четвертый день метет наискосок,
сдувая в обветшалый адресок
последние отметины предзимья.
слова вмерзают в прочий неформат,
пока Создатель учит сопромат,
сгибая спины и корежа трубы.
покуда снег — пора читать с лица.
прогнется все под милостью Творца.
«прежде чем влюбиться — научись ходить по снегу, не оставляя следов»
(когда авторство фразы не известно, говорят: восточная мудрость)
предновогодье дождями хлещет,
у предчувствия контур резче,
на предсказанном-предугаданном
верить в искренность трудно.
надо бы.
перед белым темнеет прошлое,
переделать себя, хорошего,
не спеши, не проси у неба
непокоя. смолчи.
а мне бы
научиться смотреть сквозь лица,
нашептать tunne mua в ключицу,
обрекая слова к побегу
по реке, по губам.
по снегу
многоглавен и огнедышащ
танцевал Tunnemua. ты слышишь,
под нагим и беспечным бегом
таял след, что ему
неведом.
Я видела, как главное шоссе
толкает пробки, замедляя время.
Как домик из цветных карандашей
переживает смену поколений
за тот февраль, который виноват.
Где окна выставляя, как мишени,
горели лампы в сотни киловатт,
но не спасали. Вечер на колени
набрасывал то платье, то ладонь.
Мне думалось, что все вокруг напрасно —
и эта затянувшаяся боль,
и детская иконка под матрасом.
Я видела, как главное шоссе
колесами замешивает зиму.
Ползет февраль, на корточки присев.
Неотвратимо. И невыносимо.
Купите собаку.
Это единственный способ купить любовь за деньги. (с)
Янина Ипохорская
Краски дня разбавляет ночь,
сушит кляксы в черновиках.
У тебя подрастает дочь,
я купила себе щенка.
Дочка умница, ты сказал,
учит азбуку в букваре.
Щен тоскливо глядит в глаза,
лужу делая на ковре.
Поумнеет, мне говорят,
будет преданным, а пока —
разогнал во дворе цыплят,
выпил мисочку молока.
Сгрыз два тапочка и сапог
(понимает, что виноват).
Дочка с мамой печет пирог,
любит кукол и шоколад,
как все девочки. Бьют часы,
чертят стрелками колесо.
У тебя появился сын,
мой щенок стал красивым псом.
Нерушима твоя семья —
браки связаны в небесах.
Ты хороший отец, а я...
Я всего лишь хозяйка пса...
Невозмутимее, чем Будда,
Еще не Бог, но божество,
Косматый снег прощает чудо
И отрицает волшебство.
Отсюда, с высоты синицы,
Видна затейливая сеть,
В которой заново родиться
И без остатка умереть —
Равно во всем. Нерезки лица,
Но можно просто написать:
Черны — деревья, люди, птицы.
Белы — земля и небеса.
Пробелы, буквы — одинаков
Баланс: конечное число.
И где ты: телом в черных знаках
Или душой в белым-бело
И снежной молью от погони
Едва уйдя, глядишь в просвет:
Уже смыкаются ладони,
Вот-вот прихлопнут этот свет.
Песок, намытый морем, плавит зной,
прибой, шумя, сознание качает.
Иная жизнь за Тендровской косой,
куда не долетают мантры чаек.
Здесь часто под негромкий ветра свист
ковыльной степью плавно волны мчатся,
и тот, кто окрылен, взмывает ввысь,
делясь со всем окрест восторгом счастья.
Мы встретились, ведомые судьбой,
в краю, где ширь небес в себе открыл я,
увидев, что и ты имеешь крылья,
хотел взлететь, тебя забрав с собой.
В полетах тех не видя смысла, ты,
земная, отреклась от высоты...
Друг не приходит. Зови. Хоть умри,
не докричишься. Окраины дряблые
спят, и качаются в них снегири,
как перезревшие яблоки.
Плач нескончаем, молитва тиха.
Просто идти от потери до боли.
Не переехать и не распахать
насквозь промерзшее поле.
Не завести в минус тридцать авто.
Не заморозить растаявший стих.
Ты застываешь, но чувствуешь, что
надо идти.
Обозреватель: Дорогие зрители и читатели телеканала «РешTV», уважаемые эксперты, Дамы и Господа, на этом очередной выпуск научно-развлекательной программы «Больше слов», посвященный обзору произведений, опубликованных на Решетории в декабре, январе и феврале, подошел к концу. К сожалению, в связи с ограниченным лимитом времени, отпущенным телеканалом на нашу программу, мы не смогли охватить в полной мере некоторые другие произведения решеторян, написанные ими минувшей зимой, в том числе — стихи и прозу, опубликованную в рамках пятого, юбилейного «ОтверткаФеста». Напоминаю, что с ними вы можете ознакомиться в замечательно оформленных, красочных анонсах, пройдя по ссылкам, представленным в первой части нашего зимнего выпуска. А сейчас, по сложившейся традиции, эксперты тележурнала «Больше слов» Стрекоза Музовна Вдохновенная и Муравей Муравьедович Скептиков от своего имени отметят памятными призами-книгами те произведения решеторян, которые произвели на них наибольшее впечатление. Стрекоза Музовна, Муравей Муравьедович, вы готовы?
Стрекоза: А сколько книг я могу подарить?
Муравей: А я?
Обозреватель: Ну, обычно вы в месячном Обзоре дарили по одной книге, верно?! В этом же обзоре мы охватили сразу три месяца. Соответственно, вы можете презентовать авторам Решетории по три книги каждый. Я логично рассуждаю? А впрочем, кто и когда вас ограничивал в этом вопросе, позвольте полюбопытствовать?
Муравей: Никто...
Стрекоза: Никогда...
Обозреватель: Вот и замечательно. Так с кого начнем? Стрекоза Музовна?..
Стрекоза: С меня так с меня... В первую очередь, я бы хотела подарить книгу Валерия Гаркалина «Катенька» нашей несравненной Розе за стихотворение «Монолог о любви». Очень уж мне понравился этот ее многослойный стих. К тому же, накануне этой программы, я лично встретилась с Валерой, и он собственноручно подписал свою книгу Марине с пожеланием ей удачи. Зная же о самозабвенной любви Марины к театру, я очень надеюсь, что эта книга придется ей по душе.
Смерть жены побудила актера Валерия Гаркалина рассказать историю любви, пронесенную через всю жизнь. Этот рассказ и о профессии, о перепадах актерской судьбы. Откровенный. Без примеси глянца: горести и радости, падения и взлеты чередуются здесь в реальных пропорциях.
Стрекоза: Также я хотела бы презентовать автору Luchika за стихотворение «Два одиночества» аудиокнигу «И. С. Бах — история одного прозрения» в исполнении Сергея Чонишвили. Мне почему-то кажется, что эта книга должна понравиться Наталии. Во всяком случае, мне хочется на это надеяться...
Аудиокнига создана в стиле фэнтези и рассказывает о реальном событии — как ослепший Бах прозрел перед смертью. Это фантастическая мистерия о его последних часах, которые стали для великого мастера квинтэссенцией понимания сути своего пребывания на Земле. Вся постановка пронизана гениальной музыкой великого композитора в классическом и оригинальном исполнении молодых российских музыкантов.
Стрекоза: И еще один подарок от меня — автору Shimaim за стихотворение «Паргелий» — книга Вячеслава Малежика «Понять, простить, принять...» с автографом этого известного поэта, музыканта и исполнителя. Лара, вы замечательная!
Этой книжке не нужно предисловий. Малежик — всегда открыт, всегда распахнут. Редко кто умеет так щедро любить мир и людей. Редко кто смог пронести по жизни такую юношескую романтику, такую высокую ноту тепла, широты, светлой нежности и трепетной надежды...
Обозреватель: Спасибо, Стрекоза Музовна за ваши призы и за высокую оценку творчества Марины, Наталии и Лары. Муравей Муравьедович, а каков же ваш выбор?
Муравей: Прежде всего, я хотел бы презентовать собрание стихотворений И. А. Бунина в 2-х томах автору natasha за ее «Тополь». Это стихотворение поразило меня своей многогранностью, образностью и искренностью. Спасибо.
Данное издание представляет собой наиболее полное собрание поэтического наследия И. А. Бунина (1870—1953). Впервые печатается ряд незавершенных набросков автора. Издание основано как на материалах российских архивов, так и на материалах Бунинской коллекции Русского архива в Лидсе (Великобритания). Издание сопровождается очерком биографии и поэтического творчества Бунина, а также полным текстологическим анализом его стихотворного наследия. В примечаниях указаны все значимые прижизненные публикации, приведены все пометы и правка из авторских экземпляров всех сборников и томов собраний сочинений (всего около сорока книг), уточнена датировка множества стихотворений, процитированы наиболее интересные отклики критиков, а в разделе «Другие редакции и варианты» собраны все разночтения, кроме вариативной пунктуации.
Бунин остро переживал то, что современники чтили в нем прежде всего прозаика, и сам себя считал в первую очередь поэтом. Настоящее издание призвано устранить эту до сих пор сохранившуюся деформацию восприятия, расставить более точные акценты и заново открыть творчество одного из лучших лириков рубежа XIX — начала XX вв.
Муравей: Также мне хочется отметить книгой Кира Булычева «Убежище» автора mysha за стихотворения «Облако-рай» и «Усталый кролик».
Кир Булычев написал удивительно молодую книжку — мальчишескую именно, вихрастую и глазастую, с непременным желанием в каждую интересную дырку залезть и там себе что-нибудь придумать. Как этому пожилому человеку удалось написать безо всякого высокомерия «накопленного опыта» и «высоты прожитых лет» — непонятно. Талантище. Та простота и свойская незатейливость, с которой Булычев обращается с волшебным миром, те интимные секреты, которые он с легкостью выдает, то бесконфликтное соединение в книжке (а прежде того — в своей голове) полузабытых волшебных древностей с острой современностью в этой уверенности только укрепляют.
Муравей: И наконец, в заключение, мне очень хотелось бы поблагодарить автора Helmi за стихотворения «Метеодействительность», «*** (название не родилось пока)» и «Танцующий на снегу». А также выразить Лене искреннюю признательность за прямое, непосредственное участие в зарождении нового, но уже весьма популярного конкурса, проводимого на Решетории в рамках ОтверткаФеста — «Охота на оборотня». И на память об этой программе подарить ей две книги: «Анна Ахматова. Первый бег времени. Реконструкция замысла»,
О том, что последняя прижизненная книга Анны Ахматовой «Бег времени» была не первой попыткой издать сборник ее стихотворений, а так называемому первому «Бегу времени» не суждено было появиться в печати, известно очень малому кругу почитателей поэзии Ахматовой. В 2013 году исполнилось пятьдесят лет невыхода задуманной и тщательно составленной самой Ахматовой книги «Бег времени», куда были включены не только антисталинские стихи, но и «крамольные» строфы «Поэмы без Героя» и «Реквием».
В 1963 году в издательстве «Советский писатель» книга «Бег времени» была "зарезана" по распоряжению сверху.
Спустя пятьдесят лет издательство «Лениздат» выпускает книгу «Первый Бег времени. Реконструкция замысла», полностью воссоздающую первоначальный замысел Ахматовой. Здесь рассказана также история невыхода книги в том виде, в котором она была задумана поэтом.
В книге впервые воспроизводится факсимиле авторских планов невышедшего «Бега времени».
а также книгу историй, вошедших в «Цикл Незримого» Эрика-Эмманюэля Шмитта «Оскар и Розовая дама». Мне почему-то представляется очень важным, чтобы Лена прочла именно эту книгу одного из моих самых любимых современных авторов.
Эрик-Эмманюэль Шмитт — мировая знаменитость, это один из самых читаемых и играемых на сцене французских авторов. В каждой из книг, входящих в Цикл Незримого, — «Оскар и Розовая Дама», «Мсье Ибрагим и цветы Корана», «Дети Ноя», «Борец сумо, который никак не мог потолстеть», а также в новой повести «Десять детей, которых не было у мадам Минг» — блистательная интеллектуальная механика сочетается с глубокой человечностью. За внешней простотой, граничащей с минимализмом, за прозрачной ясностью стиля прячутся мудрость философской притчи, ирония, юмор.
Обозреватель: Спасибо, Муравей Муравьедович, вы, как всегда, необычайно щедры и дальновидны. Я же от своего имени и от имени редакции телеканала «РешTV» хочу еще раз поблагодарить всех авторов Решетории, чьи произведения прозвучали в сегодняшнем выпуске, и объявить, что наша программа подошла к концу. Спасибо и вам, дорогие зрители и телечитатели, за то, что все то время, пока шла наша программа, вы не отрывались от экранов своих мониторов и оставались с нами. Спасибо за любовь к Решетории и ее авторам. Будьте здоровы! До новых встреч!
Титры: Редакция телеканала выражает особую благодарность автору Volcha за представленные в обзоре в качестве иллюстраций к произведениям фотографии из своего частного альбома «Чусовое».
Автор: Владимир МИТИН («Решетория»)
| ← Предыдущая | Следующая → |
04.03.2014 |
Читайте в этом же разделе:
04.03.2014 Внимание! Говорит и показывает «РешTV». Выпуск — зима 2013/2014. Декабрь, январь, февраль. Часть I
02.11.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — октябрь 2013
28.10.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — сентябрь 2013. Итоги
17.10.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — сентябрь 2013
01.09.2013 Лето. Решетория. Стихи
Комментарии
| 05.03.2014 20:16 | Shimaim Володя, спасибо большое!Очень лестно! |
| 05.03.2014 23:02 | Ириха Шикарный обзор! Шикарнейшие подарки! |
| 06.03.2014 01:50 | Helmi перечитываю зимние стихи с удовольствием. спасибо за отбор и оформление. |
| 06.03.2014 06:36 | mysha Ой, как неожиданно и даже не сам факт награждения, сколько выбор книги. С кем консультировался господин Муравей и кто сдал, что роман "Посёлок" практически одна из моих настольных книг?))) Спасибо, обожаю ум Булычёва. |
| 06.03.2014 10:28 | мау тим, ты такой внимательный, выбирая книги, в который раз это поражает. Пусть &;митинские шкафы&; будут для тебя долгим выражением благодарности) |
| 06.03.2014 12:52 | кэт Хорошо как, ёмко). И Тим молодец, и Володя). |
| 07.03.2014 15:27 | natasha Спасибо. Это - круто!) |
| 08.03.2014 17:07 | OsedlavMechtu Ого )) Спасибо за обзор, а удачливым и талантливым обладателям призов - ура! )) |
| 11.03.2014 14:35 | MitinVladimir Спасибо вам! Всем-всем-всем авторам Решетории! Мне было приятно читать вас и делать этот обзор. |
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
