Безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что увидишь ты нового?
(Марк Аврелий)
Шкатулка
29.08.2009Заглядывая в лицо шпротам
Пересчёт бутылочных орд – на исподнем поэзии или же исподнее поэзии? Архисложная задача для любителей критиковать…
«Не жизнь» – подобье лишь последней мили». Сколько остаётся до прекращенья воздухообмена, на сколько узелков завязываться в ожидании той, которую не ждут, действительно ли возможно «жить насквозь, жить навылет» между больничным раем и одним из наиболее кошачьих этажей? Лирический герой стихотворения HedgeHog вряд ли способен ответить на эти вопросы – он слишком занят, слишком переутомлен поиском в холодильниковых недрах бутылки (вот только не знаю, путинки ли?), слишком сосредоточенно вглядывается в лица шпротин. Единственное, что ему сейчас по плечу, – то ли, опять же, слишком, а, может быть, и на удивление точно фантазировать/вариировать/будущее-вспоминать прошлое, слагая откровенно-пошлые извинения «нерождённому сыну»…
HedgeHog
нерождённому сыну
1
мой сын, давно уже не желторот ты,
в далеком прошлом пройдена межа.
любому за мельчайшую банкноту
воткнешь ты в печень шило - не кинжал.
портвейн занюхав, давишься икотой,
мой сын, - ты повзрослел и возмужал,
и цвет лица подобен терракоту,
и сточены резцы зубов до жвал.
когда-то я так радовался пьяно
твоим молочным, лезущим упрямо,
а ты орал с алеющим лицом.
и доктор прописал какой-то дряни,
с презреньем на моё похмелье глянув,
меня считая видно подлецом.
2
меня считая видно подлецом,
(от даты к дате пил я вроде в меру,
но все-таки не лучшим был примером,
и точно - не заботливым отцом)
ты вырос беспризорным сорванцом,
летая над парижами фанерой,
накинув на худые плечи веру -
изношенное кем-то пальтецо.
надолго этой веры не хватило,
блюя закатной желчью и метилом,
сворачивался в рваное кольцо.
потом больница /выдали бахилы/
и жизнь забилась вновь в яремной жиле
назойливым и звонким бубенцом.
3
назойливым и звонким бубенцом
смеялся ты в ответ звончей капели.
а птицы по весеннему так пели,
червей несли в распахнутость птенцов,
стремилось время. и в конце концов -
больничный рай, больничные аллеи
вдруг стали потускневшей акварелью.
и мир стал снова тускл и свинцов.
лишь в памяти мираж иного мира,
а здесь опять вонючая квартира
на самом из кошачьих этажей.
подъезд усыпан блестками мокроты,
и ты себя почувствовал уже
затянутым в судьбы водовороты.
4
затянутым в судьбы водовороты,
кружил осенний бесприютный лист.
ты стал озлобленней и чуть скулист,
а лето затерялось на широтах
отличных от сибирских отчего-то,
и дни отчаянно не задались.
скучающе стоят у 'Интурист'
и глянцевые мокнут развороты -
"смотри, какой красивый мальчуган",
смеется - "подойди, чего-то дам",
гиеной заливаясь красноротой.
сначала опасался этих дам,
потом привык, но подходил когда,
не то чтобы стеснялся - с неохотой.
5
не то чтобы стеснялся, с неохотой
водил домой блондинистых девиц.
с утра не вспомнив ни имен ни лиц,
похмельно возвращался на работу,
где токарил, курил, и анекдоты
травил в курилке - бесконечный блиц.
привычно-скучно лапал крановщиц -
так заполняя времени пустоты.
и чувствуя ходячим мертвецом
себя, пил двести, заедая огурцом
и хлебом из вчерашнего обеда.
в угаре пьяном нахватав рубцов,
но в настроении хорошем от победы,
всегда меня ты называл отцом.
6
всегда меня ты называл отцом,
но больше из привычки, чем с любовью.
отцовской ласки не было - сыновьей
конечно выжимать заподлицо.
но я просил на водку с хрипотцой,
добавив в голос жалостливость вдовью.
на твое - "нет", бессильно сквернословил,
в гримасу сжав плаксивое лицо.
затем чадили, умирая, свечи.
и запах киселя и риса вечер
выплёвывал на шаткое крыльцо.
и ты молчал - клубком противоречий,
в недоумении прощальной речи
подыскивал какое-то словцо.
7
подыскивал какое-то словцо,
не находя - на мат переходил вновь,
знакомился с девицами активно,
одной из них купив-таки кольцо.
и свадьба заглушила близнецов,
их плач двойной сплетеный воедино.
приданое невесты - дочка с сыном,
усталый взгляд и налитость сосцов.
а утром констатировал удушье,
- "от крика захлебнулись", равнодушно
и неразборчиво отметил в справке врач.
извне жена тянула волчью ноту,
невырвавшийся, но безумный плач,
упрямо воздух сглатывая спёртый.
8
упрямо воздух сглатывая спёртый,
давясь его желейной густотой -
опять один, и снова холостой.
винить ли бога, иль молиться чёрту?
и хочется набить кому-то морду,
но вот кому? и ты лежишь пластом,
считаешь снова - три, четыре, сто.
нет, не слонов - бутылочные орды.
не вечны: горе, деньги, алкоголь
и день настал приема стеклотары.
похмелье перетерло эту боль
и страх, что ты останешься непарным
ненужным одиноким бобылём
в момент прихода той - кого не ждём.
9
в момент прихода той, кого не ждём,
и той, кого бессменно ожидаем, -
страшимся, что же будет там, за краем?
и более страшась что все враньё.
и ты, мой сын, вдруг начал день за днём
ходить к церквам. но до исповедален
не доходил, лишь собирались в стаю
с таким же бомжеватым мужичьём.
у входа ты, безногим инвалидом,
сидел и алкогольные флюиды
глушил, слегка запив нашатырём.
но подавали редко, били чаще.
ты ждал, что струйка мелочи звенящей
прольется нескончаемым дождём.
10
прольется нескончаемым дождём,
потом осядет придорожной пылью,
не жизнь - подобье лишь последней мили,
но по другому мы не проживём.
не нужно думать для чего рождён,
живи насквозь, живи всегда навылет.
судьба успеет петельку намылить,
и упадём в пуховый глинозём.
пропит, оброс - могильщик на кладбище.
ещё не дно, но в спину давит днище,
все дальше и тусклее солнца свет,
не солнце, а бельмо. и смотрит слепо
прищурившись, свидетелем сует,
обвисшее беременное небо.
11
обвисшее беременное небо -
набрякли тучи мёртвым молоком.
лежак и стол - единственная мебель
в подсобке и два шага до ларьков,
где в долг чекушку путинки и хлеба
ещё дают и цвета глауком
твоё лицо. ты истончён, исчерпан,
исчислен на тринадцать узелков.
она пришла - смотри, уже пришла,
её дыханье изморозь на стенах,
забвение - её последний шаг.
ты всё поймёшь, расправишь на мгновенье
все позвонки от шеи до крестца,
тотчас вдруг вспомнив своего отца.
12
тотчас вдруг вспомнив своего отца -
и вылезет наружу человечность,
но поздно - недостаточность, сердечность,
так неизбывно, что до пиздеца.
на службу отправляется швейцар,
он вечен, он молчания предтеча.
и чаевые так мешают речи -
немеешь от обола-леденца.
спеши сказать - пока осталось время
до прекращенья воздухообмена,
до участи словесного скопца.
и если бы сначала жизни ленту
пройти. и ты твердишь, что не успел ты,
твердишь, упорно веря до конца.
13
твердишь, упорно веря до конца, -
ещё чуть-чуть, я недожил, я недо..
а воздух, как цветочная пыльца,
сухой и сладкий, точно снова лето.
и снова шорты, безрукавка. ты - пацан,
на речку в непомерных сандалетах,
бежишь и закидушку на ельца
бросаете вы с Вовчиком-соседом.
звезда упала - август, не висят
сегодня звёзды, словно бы иссяк
им срок висеть, пришпиленными к небу.
помянут, благо повод удался,
и Вовчик скажет, выпив "стопсят",
о том, что алкоголиком он не был.
14
о том - что алкоголиком он не был,
что лето обязательно найдёт, -
настойчиво трещит приёмник, следом -
про иволгу и что растает лёд,
а я листы мараю буквобредом.
и сына нет, и не было, но вот
строчу, из холодильниковых недр
достав бутылку и балтийских шпрот.
шепчу, вместив привычно звук в курсив, -
прости отца, мой нерождённый сын,
а сам в лицо заглядываю шпротам.
опубликую, позабыв про стыд,
исподнее сонетов и касыд:
"мой сын, давно уже не желторот ты..."
Автор: Фиалка
| ← Предыдущая | Следующая → |
02.09.2009 | 28.08.2009 |
Читайте в этом же разделе:
28.08.2009 Само закланье, само-боданье, само-ад...
24.08.2009 Звездный блеск
21.08.2009 Трясина, которая… будет
20.08.2009 Город на скале
13.08.2009 Тишина на пушистых лапах
Комментарии
| 29.08.2009 22:33 | SukinKot Наконец то приличный венок сонетов. |
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
