Писатель пишет не потому, что ему хочется сказать что-нибудь, а потому, что у него есть что сказать
(Фрэнсис Скотт Фицджеральд)
Здравствуй, принцесса!
07.08.2024ФРАНЦУЗЫ НАСТУПАЛИ
Безухов заглянул в стоявшую на столе коробку, издал радостный возглас и выудил патрон. Кажется, он собирался застрелиться...
<...> Я сильнею день ото дня и уже жонглирую стиральными машинами. Я написал книгу «Как трахнуть компьютер» и перевел ее на семнадцать языков. Я смотрю телевизор и крепко сплю. Балкон открыт, и по вечерам в комнату вползает густой запах сирени, от которого подкашиваются ноги. Город провонял сиренью. Потом несколько дней в моде был тополиный пух, и аллергический кашель вывел из строя всех близлежащих соловьев. Ты слышала когда-нибудь, как соловьи ка́шляют (или кашля́ют)? Вот так: тюрлюлю-кх-кх-фу-чёрт. Фрукты здесь дешевле, а молоко в одной цене. «А тыквы вырастают такие большие, что их сдают под дачи. Дачники и живут в тыкве, и едят ее. Пробовали арбузы сдавать, но в них жить сыровато».
Я, так сказать, счастлив. Натюрлих. <...> Наступает лучшее время этого края — под знаком солнца и острых взглядов. Голуби оккупируют балкон и выводят кучи ужасных на вид существ. Рыба молотит хвостом по реке. Пляж приглушенно взвизгивает. Черт знает что такое. Горячий песок. Ух ты. Впрочем, вот и все прелести. Но и они могут доставить немало удовольствия, если не смущает возможность получить в качестве сувенира пулю с противоположного берега. Вообще же многие местные достоинства можно оценить только после продолжительного знакомства с Большим городом. Григориополь — типичная южная провинция; его ленивые братья по духу рассыпаны по приморским захолустьям Италии, Греции и Франции.
Уж ты поверь мне, которому уже опротивели путешествия по семи континентам. Или их восемь? Нынешний год я всё что-то числа путаю. С тобой такого никогда не случалось? Досадное обстоятельство. Из-за него легко попасть в неловкое положение.
Кстати о положении. Рассеялись ли опасения Елены Ивановны? Если нет, пусть рожает. Я буду крёстным отцом, а ты, разумеется, мамашей. Ты подаришь дитяти ту огромную неваляшку, а я привезу автомат.
<...>
И ещё. Ты чертовски самонадеянна, если решила, что ты «самая и единственная». Смирись. Насколько я знаю, выбирая между женщиной и свободой, мужики выбирают свободу, даже если выбирают женщину. См. Микки Рурк, Ретт Батлер и пр.
Вот и все, что я успел написать до сегодняшнего дня. После обеда я пошел в магазин за молоком. Привозят его немного, и если не успеешь, быстро расхватают. Машинально взглянув на дырки своего почтового ящика, я затормозил. Недоверчиво приблизился, затрясся и, обдирая пальцы, принялся взламывать ящик. Так и есть. Танька, кто ж еще. Я торжествующе чмокнул конверт и, размахивая сумкой, помчался в магазин. Нагрузился сметаной. Пришел домой. Положил под язык таблетку валидола и вскрыл конверт.
<...>
А-ха, я знал, что компьютер тебе понравится. Бедняжка, если ты пытаешься натолкнуть меня на мысль о деятельности в этой сфере — для заполнения мозгов, — оставь надежду всяк сюда входящий. Я уже увлечен, и очень давно.
Знаю не то чтобы очень много, но порядочно.
Конечно, такие игры, о которых ты говоришь, мне не осилить; над ними трудятся целые корпорации; авторские права и всё прочее. Да и потом программисту это и не нужно. Игры ведь зачем? Хорошо работает тот, кто хорошо отдыхает. Но вот недавно мы с моим научным руководителем отгрохали программу, которая, будучи введена в компьютер, заставляет его задавать человеку всякие неожиданные вопросы, вроде «Часто ли вы мечтаете?», или «мучают ли вас кошмары?», или «бывают ли у вас мысли, которые вы хотели бы скрыть от других?»; анализирует ответы и выдает авторитетное заключение о степени психологической устойчивости объекта, о том, к какому типу — интравертному или экстравертному — он близок; если человек был не совсем искренен, отвечая на вопросы, машина извещает его об этом, показывает кукиш и вырубается. При моем скромном участии составлены также программы для... Если меня не оборвать вовремя, я готов разглагольствовать на эту тему часами, что само по себе неприлично, поскольку такое поведение вопиет: «Восхищайся мною!»
Вот отчасти и из-за этого я отбрыкивался от твоего указания «в совершенстве изучить что-либо». Знавал я таких интеллектуалов. Нетушки.
<...>
Стихов, посвященных тебе, ты, видно, уже не дождешься. Мне и самому печально. Иссяк.
Письма твои я читаю куда как внимательно, и, раз уж мой интеллект не справляется с их смысловой нагрузкой, будь любезна — попрозрачней как-то, что ли. Ответ готовлю немедленно. Счастье мое, как хорошо, что ты есть. Мой обычный день так обычен, что я сомневаюсь, стоит ли тратить время на его описание.
Ну, я продираю глаза, зеваю, по положению солнца определяю, который час. Потом нащупываю собственные часы и сверяюсь с ними, приятно поражаясь собственной сообразительности. Потом вскакиваю с дивана. Три отработанных движения — и постель убрана. Иду к зеркалу, которое стоит у меня на книжных полках. Ощупываю щетину, — сколько бы ее там ни было, — разглядываю мешки под глазами. Всё на месте, можно идти умываться. После ванной бреюсь, жую таблетки (или не жую, если определил день мученичества — время от времени я воздерживаюсь от приема медикаментов, чтобы перерыв усилил их слабеющее действие), включаю приемник и под бодрую песнь «Маяка» ожесточенно измочаливаю протестующее тело. Хрустит позвоночник, скрипят суставы, пищат связки — музыка ада. Не знаю, как для теля — для духа очень полезно. Повышает самоуважение. Так. Потом готовлю и ем завтрак. Дальше по обстоятельствам. В зависимости от дня недели: в компьютерный класс, в поликлинику на уколы, можно в магазин, в библиотеку, иногда на речку, или там на почту, в сберкассу — паразитировать, так уж в поте лица. Прихожу домой, обедаю. Если есть свежая книжка — я потерян для этого мира. Шекспир, Хемингуэй, Торнтон Уайлдер, Ирвин Шоу. Если нет — слоняюсь по квартире. Залезаю в ванну, потом стираю. Потом ужинаю. Иногда — очень редко — смотрю телевизор. Могу часами лежать и думать. Вожусь с магнитофоном, стираю старые записи, делаю новые, наговариваю что-нибудь через микрофон, пою — развлекаюсь, как умею.
Это уже вечер, да? Если уж совсем невмоготу, откупориваю бутылку. Недостаток вина в том, что его нужно много. А водку я не переношу. Но это очень редко я напиваюсь. Песня есть такая: «Грех одному пить. Грех холостым быть. Без подруги, без супруги грех на земле жить». И еще песня есть: «Не лукавьте, не лукавьте, эта песня не нова; ах — оставьте, ах, оставьте, всё — слова, слова, слова». Завожу часы, стелю постель. Три отработанных движения. Если удается, засыпаю. Нозепам, натыренный еще в эндокринологии, расходую экономно. Оставшийся рогипнол лежит на крайний случай в тайнике. О, пардон, обмолвился: на всякий случай.
Вот тебе мой день. Что-то я наверняка упустил, что-то — имей в виду — мог и присочинить, но в общем довольно верно описано мое городское существование. В селе я давно не был. Справляются там и без меня. Вообще с родителями отношения так себе. Видишь ли, в их глазах, в их присутствии моментально обесценивается то, что важно для меня. Ну ладно.
Над цитатами я еще подумаю, ладно? Спасибо за утешение. Но я был очень разочарован, не уловив знакомого запаха. Из прошлого письма он уже выветрился.
Французы наступали. Я запихивал в карман пачку патронов. В опустевшую комнату ворвался Пьер Безухов и вежливо осведомился, не найдется ли у меня одного заряда. Я показал рукой: вон там вроде еще были. Безухов заглянул в стоявшую на столе коробку, издал радостный возглас и выудил патрон. Кажется, он собирался застрелиться. Я не мешал ему и поспешно вышел из комнаты.
Зал был полон. Я внимательно разглядывал этих людей. Они сидели группами, полуоборотившись друг к другу. Они пели старую революционную песню, невпопад раскрывая беззубые рты. Сверкали парчовые галстуки, стекла пенсне и квадратные метры орденских планок. Мундиры на генералах сидели как влитые, с иголочки. Это был их последний парад. Они напоминали механические игрушки, у которых вот-вот остановится пружина, и они с бесстрастными лицами повалятся друг на друга, как кегли.
Раздался шум. По проходу шел Ленин с графином в руке, ласково улыбаясь во все стороны. Я встретил его возле трибуны. Он суетливо налил в стакан вина из графина и быстро выпил. Стакан был один; я отобрал его у Ленина и налил себе. Вино было слабое, терпкое и кисловатое. Мы быстро опустошили графин. Я поднялся и объявил, что Ленин сейчас будет выступать, радостно улыбнулся и захлопал в ладоши. В гулкой тишине получилось сиротливо. Зал оцепенел в страхе и ненависти. Ленин вышел к рампе, и я в отчаянии снова захлопал. На этот раз аплодисменты нестройно подхватили. Пока Ленин говорил, ко мне подкрался верзила-ефрейтор, сволочной хохол из учебки. Он по-братски обнял меня за плечи и горячо зашептал на ухо. Вот этих трех евреев к вечеру надо арестовать. Ты уж не забудь, подойди после собрания к капитану, он сделает все как надо. Я задрожал. Я вложил в свой ответ всю силу убеждения, которой обладал. Послушай, подожди еще немного, они еще полезны, ты же знаешь, у меня мечта, когда придет время, и мы уничтожим всех черненьких, и будут миллионы настоящих русских людей, но этих еще можно использовать... Он пытливо вгляделся в мое честное лицо, потом широко улыбнулся и хлопнул по плечу. Ладно, молодец. Я перевел дух. Он не поверил мне; значит, все кончено.
После официальной части начался концерт. Певица медленно шла вдоль рядов. Я сидел в зале и отрешенно смотрел на нее. Светлый парик — стиль середины двадцатых; обнаженная грудь хорошей формы; усталые глаза. Она пела, глядя на меня. Я посмотрел на грудь, в глаза, снова на грудь и снова в глаза. Она поняла.
За кулисами она согласилась переспать со мной за приличные деньги, на городской квартире и только один раз. Мне было все равно.
Она встретила меня на крыльце — это был ее собственный дом. Без парика она оказалась совсем юной. Клетчатая рубашка и какие-то тренировочные брючки по колено. Я пригнулся, чтобы не задеть занавеску над дверью, и пошел следом за ней. В домике стоял полумрак, но я заметил ее заплаканные глаза. Она быстро пошла в спальню, потом передумала и вернулась: сначала вот сюда. На столе стояла сковородка с кусочками кровяной колбасы, еще стакан чая и хлеб. Она указала мне на стул, а сама отвернулась и подошла к окну, пряча лицо. Маленький беспокойный огонек, который мужественно тоскует в одиночку. Я стоял, глядя на ее плечи. Мне ли, чернявому, практически уже мертвецу, утирать чужие слезы? Я вздохнул, подошел к ней сзади и обнял:
– Что с тобой?
Она всхлипнула:
– Там...
Кажется, она сказала именно так:
– Защити меня!
Впрочем, я не уверен. Сгорбленный старик бесшумно возник из стены, пересек комнату, не замечая нас, и исчез. Я снова склонился к ней. В зеркальце, стоявшем на подоконнике, отражались наши скрещенные руки.
– Это твой отец?
Она кивнула, вытирая глаза.
– Это всего лишь тень... он умер. Не бойся... теперь ты не одна.
Я зажмурился и глубоко вдохнул запах ее волос. Голова закружилась.
– Молись, чтобы никто не видел, как я к тебе пришел, потому что завтра меня расстреляют.
Она рывком повернулась ко мне.
Мы лежали в прохладной полутьме. Она занималась важным делом. Она промывала ваткой, смоченной в холодном чае, мой воспаленный глаз, время от времени торжественно целуя его. Тогда я терял терпение и сам набрасывался на нее с поцелуями. Она хохотала и снова заваливала меня подушками.
Это всего лишь сон. Удивительно реальный и похожий на правду, но все же не настолько, чтобы быть ею. Последнее время мне часто снятся такие вещи, красивые и жестокие. Но все-таки это лучше, чем армейская тематика. И жаль, что в них нет никакого смысла.
«Сколько я себя помню, я всегда зависел от других. И говорю-то я, что люблю детей, только потому, что это единственно зависящие от меня существа. И на огороде-то я пропадаю только потому, что это живое царство, в котором я могу проявлять вдохновение безраздельной власти. И готовить-то я научился не потому, что голодал, а потому, что власть извращенной фантазии придает неповторимый вкус самым несъедобным блюдам, вышедшим из-под моих рук. Ни с чем не сравнимое наслаждение приносит сознание того, что от тебя кто-то зависит. Иногда просто поражаюсь себе, до чего я скотина и эгоист... Но это ненадолго. Нет такого устойчивого состояния, в котором я мог бы продержаться более двух часов. Эти перемены чрезвычайно изматывающи. Я с легкостью вхожу в роль, хохочу и прыгаю, но так же легко впадаю в отчаянье от некстати пришедшей в голову мысли. Такое холодное, тупое, ледяное отчаянье, что хоть бери его и выставляй в витрину, и будет там сверкать и дымиться».
Ну, птичка, пока. Вроде все твои «хочу» я выполнил. Требуй еще, а я уж расстараюсь. Ты и правда моя звезда. Люблю. Не сердись. Как сестру. И тому, что ты принадлежишь мне, тоже можно найти вполне невинное объяснение. Кто может отнять тебя у меня? Ты — солнце, музыка, море; ты моя. Здесь идут дожди. Влажность воздуха составляет девяносто восемь процентов. Новолуние. Будь счастлива, птичка.
Андрей.
| ← Предыдущая | Следующая → |
07.08.2024 |
Комментарии
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
