Где-то гулко хлопнули двери, и из-за сквозняка в открытое окно вырвалась тюлевая Занавеска, вообразившая себя парусом.
Такая молодая. Такая фантазёрка.
Она надувалась белым пузырём, упруго трепетала, билась и хлопала, пытаясь выбраться на морской простор.
Но кто-то невидимый, бормоча, и противно покашливая, прошаркал по далёким тёмным коридорам, и закрыл дверь на площадку.
Беспомощно опав и поникнув, молодая Занавеска покорно вернулась к исполнению своих прямых обязанностей.
Но что-то в ней переменилось в те недолгие мгновения, когда она была парусом, и теперь все дни и ночи напролёт(занавески ведь никогда не спят!) тюлевая Занавеска ждала, что вот хлопнет дверь, что-то плотное и упругое прокатится по коридору, по комнате, рванётся к окну, подхватит, и даст ей ещё раз стать парусом. Таким красивым, таким сильным, таким направленным вперёд, в моря, в океаны.
И Занавеска-парус будет надуваться, биться, трепетать, лететь, ловя вкусный ветер!
Да!
И ещё она конечно станет громко петь морские(может быть даже пиратские) песни...
...
Ах, сны, и закрытые двери.
В доме ни сквознячка...
А в дальней тёмной комнате, выходящей окном в тихий каменный двор огромного пыльного города, легонько шевельнув тюлевой складочкой, чуть слышно вздохнула повзрослевшая Занавеска.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
