|
Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог (Лев Толстой)
Мейнстрим
21.10.2016 Трое и ЖанЖюри престижной французской литературной премии сформировало второй отборочный список сезона 2016 года… Жюри литературной премии «Жан-Жионо» (Prix Jean-Giono), присуждение которой намечено на 10 ноября, сформировало в среду 19 октября второй отборочный список сезона 2016 года, включающий в себя три романа из десяти, фигурировавших в списке номинантов от 28 сентября.
Следует отметить, что в тройку претендентов на одну из наиболее престижных французских книжных наград прошло среди прочих «Животное царство» Жана-Батиста Дель Амо — именно это произведение считается среди суеверной части экспертного сообщества самым вероятным кандидатом на звание обладателя Гонкуровской премии 2016 года (в начале сезона Дель Амо стал лауреатом литературной премии города Нанси, три последних обладателя которой, по странному стечению обстоятельств, последовательно побеждали затем в гонкуровских отборах соответствующих сезонов).
Еще один из финалистов «Жана-Жионо» — Ален Блотьер — одновременно продолжает рассчитывать на премию «Декабрь».
Полная версия короткого списка претендентов на премию «Жан-Жионо» выглядит следующим образом:
1. Ален Блотьер. Как умер Батист (Alain Blottière. Comment Baptiste est mort), — изд. «Gallimard»
2. Жан-Батист Дель Амо. Животное царство (Jean-Baptiste Del Amo. Règne animal), — изд. «Gallimard»
3. Стефан Хоффманн. Обеспокоенное и очень послушное дитя (Stéphane Hoffmann. Un enfant plein d’angoisse et très sage), — изд. «Albin Michel»
Размер призовых премии «Жан-Жионо» составляет 10 тысяч евро, которые предоставляет Фонд Пьера Берже – Ив Сен-Лорана.
Обладателем премии «Жан-Жионо» по итогам 2015 года был признан роман «Вилла женщин» ливанского писателя и публициста Шарифа Маджалани (Cherif Madjalani. Villa des femmes, — изд. «Seuil»). В сезоне 2014 года наградой были отмечены «Похождения последнего Сижильмаси» марокканца Фуада Ларуи (Fouad Laroui. Les tribulations du dernier Sijilmassi, — изд. «Julliard»).
КАЛЕНДАРЬ ОСЕННИХ ГРАН-ПРИ ФРАНЦИИ. 2016
Автор: Ника МУРАВЬЁВА («Решетория»)
Источник: «Livres Hebdo»
Читайте в этом же разделе: 20.10.2016 По стилю и награда 19.10.2016 Боб скрывается от Альфреда 18.10.2016 КРЯКК замахнулся на современность 17.10.2016 «Глаголица» готовит финал 17.10.2016 В ЦДХ подведут и проанализируют
К списку
Комментарии Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Той ночью позвонили невпопад.
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,
И только сердце разом – на попа,
Как пред войной или утерей денег.
Мы с сыном живы, как на небесах.
Не знаем дней, не помним о часах,
Не водим баб, не осуждаем власти,
Беседуем неспешно, по мужски,
Включаем телевизор от тоски,
Гостей не ждем и уплетаем сласти.
Глухая ночь, невнятные дела.
Темно дышать, хоть лампочка цела,
Душа блажит, и томно ей, и тошно.
Смотрю в глазок, а там белым-бела
Стоит она, кого там нету точно,
Поскольку третий год, как умерла.
Глядит – не вижу. Говорит – а я
Оглох, не разбираю ничего –
Сам хоронил! Сам провожал до ямы!
Хотел и сам остаться в яме той,
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,
Сам резал вены, сам заштопал шрамы.
И вот она пришла к себе домой.
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,
И знаю, что жена – в земле сырой,
А все-таки дивлюсь, как на подарок.
Припомнил все, что бабки говорят:
Мол, впустишь, – и с когтями налетят,
Перекрестись – рассыплется, как пудра.
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,
И открываю, и за дверью утро.
В чужой обувке, в мамином платке,
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,
Без зонтика, без сумки, налегке,
Да помнится, без них и отпевали.
И улыбается, как Божий день.
А руки-то замерзли, ну надень,
И куртку ей сую, какая ближе,
Наш сын бормочет, думая во сне,
А тут – она: то к двери, то к стене,
То вижу я ее, а то не вижу,
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,
Сидим на кухне, чайник выкипает,
А сердце озирается, как тварь,
Когда ее на рынке покупают.
Туда-сюда, на край и на краю,
Сперва "она", потом – "не узнаю",
Сперва "оно", потом – "сейчас завою".
Она-оно и впрямь, как не своя,
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",
И вновь сидит, как ватник с головою.
Я плед принес, я переставил стул.
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)
Я к сыну заглянул и подоткнул.
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)
Она молчит, и волосы в пыли,
Как будто под землей на край земли
Все шла и шла, и вышла, где попало.
И сидя спит, дыша и не дыша.
И я при ней, реша и не реша,
Хочу ли я, чтобы она пропала.
И – не пропала, хоть перекрестил.
Слегка осела. Малость потемнела.
Чуть простонала от утраты сил.
А может, просто руку потянула.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где она за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Она ему намажет бутерброд.
И это – счастье, мы его и чаем.
А я ведь помню, как оно – оно,
Когда полгода, как похоронили,
И как себя положишь под окно
И там лежишь обмылком карамели.
Как учишься вставать топ-топ без тапок.
Как регулировать сердечный топот.
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.
Как замечать, что на рубашке пятна,
И обращать рыдания обратно,
К источнику, и воду перекрыть.
Как засыпать душой, как порошком,
Недавнее безоблачное фото, –
УмнУю куклу с розовым брюшком,
Улыбку без отчетливого фона,
Два глаза, уверяющие: "друг".
Смешное платье. Очертанья рук.
Грядущее – последнюю надежду,
Ту, будущую женщину, в раю
Ходящую, твою и не твою,
В посмертную одетую одежду.
– Как добиралась? Долго ли ждала?
Как дом нашла? Как вспоминала номер?
Замерзла? Где очнулась? Как дела?
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)
Поспи еще немного, полчаса.
Напра-нале шаги и голоса,
Соседи, как под радио, проснулись,
И странно мне – еще совсем темно,
Но чудно знать: как выглянешь в окно –
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.
Все мамы-папы, жены-дочеря,
Пугая новым, радуя знакомым,
Воскресли и вернулись вечерять,
И засветло являются знакомым.
Из крематорской пыли номерной,
Со всех погостов памяти земной,
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –
Одолевают внешнюю тюрьму,
Переплывают внутреннюю тьму
И заново нуждаются друг в друге.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где сидим за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Жена ему намажет бутерброд.
И это – счастье, а его и чаем.
– Бежала шла бежала впереди
Качнулся свет как лезвие в груди
Еще сильней бежала шла устала
Лежала на земле обратно шла
На нет сошла бы и совсем ушла
Да утро наступило и настало.
|
|