Беда иной литературы заключатся в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят

(Петр Вяземский)

«Прости за почерг...» (ikki)

 

 В ПОЗЕ ЭМБРИОНА

в этом мире, с замками и феями,
троллями и орками, и даже
эльфами, все для меня похерено!
в самом деле, сколько не куражить...

и соседи пьют нектар как пиво —
на Олимпе, где-то недалече...
и дружки, нажрались, падлы, мирра,
и Эдем какой-то сукой мечен.

покрошу на них сухую булку,
слижет крошки вечность неумыто...
все растает, как весной Снегурка,
под дождем из пошлостей и быта.

и в вагине сциллово-харибдовой,
где шипит вселенная, как кобра,
я пристроюсь (пусть мне Зевс завидует!)
в позе эмбриона нерожденного.

не будите! ну вас нахрен, нимфы!
ну тошнит меня нектаром, верите?
не будите! пусь затихнет лихо,
в позе эмбриона — до бессмертия.

ДОЖДЬ...

край небес раскорябали ножницы.
от обиды по крыше шепча,
льется небо... приправой к бессонице...
и сливается в лужиц очках.

льется время... дождинками мелкими
тает ночь в сигаретном дыму.
память мечется маленькой белкою,
утекая навек в Колыму...

пятый час... чуть светлей или кажется?...
годы тучи закутали в мрак.
память ржавая рыжей красавицей
намокает на голых ветвях.

просто дождь...
просто грусть...
нервы-сволочи,
отсыревшие, тупо молчат.
не придешь...
ну и пусть...
многоточия
сыплет небо по лужам-очкам...

------
вспоминается в дождь нехорошее...
хоть умри...
просто глюк...
старый бзик...
не пришла... ну и что ж... дело прошлое...
года три...
я не сплю...
я привык...

КРОКОДИЛЬИ МЕЧТЫ

А хочешь,
Крокодилом неприрученным,
Слегка блестя под лунным светом кожей,
Я приползу к ногам твоим задумчиво,
И ты не оттолкнешь меня... Ты сможешь?...

И ночью,
Когда выпадет безумие,
Как зубы, расшатавшись от бессилия,
Мы будем отражениями лунными
Лить в вечность наши слезы крокодильи.

Но в точку
В декольте реки Оранжевой,
В лианах заплутав, сожмется тень моя.
Останется, чуть смятая и влажная,
Чешуйка кожи — мертвым привидением.

А впрочем,
Это глупо и безнравственно,
Не выплакать всей горечи о лете нам...
Я уползу. Прости меня, пожалуйста.
Не оттолкнула. Просто — не заметила.

МОЛОДИЛЬНЫЕ ЯБЛОКИ

Помню — был маленьким вовсе и верил в сказки
Быть хотел взрослым, и слыл во дворе тихоней...
Не сомневался: принцессы — всегда прекрасны..
Вроде бы, даже, хотел поразить дракона.

Помню, с фонариком под одеялом... не спится...
Дивная сказка — словно назло моменту.
Мамочка, я заболел! Да не гриппом — Принцем.
Принцем, который так любит свою планету...

Да, я наивный был... Как умеют лишь дети.
Помню: салют, красный галстук повязан гордо.
Много прошло с тех пор, и не лет — столетий
Что-то не нравится, зеркало, мне твоя морда...

Утро, станком по щеке проведу брезгливо,
Сыро в душе... Читаю — не верю Шварцу...
Крем для бритья превращает меня в мима,
Морщится мим, и становится вдруг старцем.

Вот и побрился... Зачем — непонятно... В угол
как за провинности, брошено вновь полотенце.
Помню... хоть смутно... вчера приходила подруга,
Помню, что просто лежали — сослался на сердце.

Что-то она приносила, в пакетике, помню...
Шаркая тапком дырявым, открыл холодильник...
И засмеялся... наивно... и стало огромным
счастье при виде двух яблочек молодильных.

Так что сейчас, полысевший, почти очкастый,
Нервно курю на балконе сырую осень...
Очень не хочется веру терять в сказки...
И неохота мне вновь становиться взрослым.

НЕНАВИСТЬ

Говорили — «заживет» (люди глупые),
Оказалось — ни черта! На-ка, выкуси!
В третьем Думе монитор пахнет трупами,
Только трупа твоего не предвидится.

Жму гашетку — шины в визг, юз по осени.
Керосин по венам, стук карбюратора.
Я живу теперь в глуши, за вопросами.
Ненавижу. Только мало приятного.

Сигарета ест глаза — а не плачется.
Что рыдать-то? Се ля ви. Тема прошлая.
Первачом лелею злобу, без закуси.
Все равно простила бы. Ты хорошая.

F-16 сиганет в небо свечкою,
«Ненавижу» — захрипит, брызнет стеклами.
Остается только жить — дело к вечеру.
Остается вспоминать. Где-то около.

Остается только ждать. В точку скукситься.
Ненавидеть — и любить. Одновременно.
И смотреться в монитор, как на улицу.
Ненавидеть и терпеть. Как беременный.

Рассмеяться — пьяный ведь. Слюни струпьями.
Жизнь уйдет, возненавидев сомнения.
В третьем Думе монитор пахнет трупами,
Моего там только нет. Это временно.

 

ПОЧТИ ПО ХАРМСУ

«Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей.
У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было рта.
<...>
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить»
Д. Хармс

Послушайте, братцы, я вижу:
По улице, полной бомжей,
Идет человек, рыжий-рыжий!
Без глаз, без волос, без ушей.

Безгласный, безногий, безрукий,
Без почек и без живота,
Безликий, но я столько муки
На лицах иных не видал...

И мы бы о нем промолчали,
Но видишь: идет по мосту,
Идет (!) воплощенье печали,
Сжимая в душе пустоту.

И, хоть он не видит, не слышит,
И сам он почти невидим,
Идет человек, рыжий-рыжий,
И правда идет рядом с ним.

ПЬЕСА

в местном театре снова премьера:
новая пьеса,
автор-любитель, ну, как обычно,
зритель, держись...
как называется? шорох в партере...
«глупое сердце»...
впрочем, неважно, это о личном...
пьеса про жизнь

зал наполняется, зритель по лавкам,
строго по рангам,
нимбы и крылья — все в раздевалке,
чтоб не мешать.
гасится свет, занавес падает,
слышится танго...
ангелы смотрят жадными взглядами...
вот благодать.

где-то галерка шепчется тихо,
слышится смех:
«пьеса — отстой! неразбериха,
как и у всех.
автор — чудак, слишком бездарный,
в тридцать-то лет...
два — за идею, два — за сценарий,
кол — за сюжет».

«автора к зрителям» — топот по залу,
«это же порно!!!»
«тихо, Хранители»... Троица встала,
тушей бесформенной...
и, как отрезала, крошки стряхнув,
и пиво допив:
«автора — в ад, Ангела — в суд,
пьесу в архив...»

СЕРДЦЕ

черепов глазницы не заплачут,
в вишнях пластилиновых нет сока.
на блошином рынке время банчит
сердцем моим — старым, одиноким.

стартовой была цена полсотня,
а сегодня бы — продать за грошик.
только рынок опустел дремотно,
простынями снов укутав площадь.

непродажным оказалось сердце,
или все же — никому не нужным?
кровью алой, как чилийским перцем,
пряно-остро вылито наружу.

закрывается блошиный рынок, вечер
опускается на сумрачные лица.
время, осознав ошибки, лечит
черепов потухшие глазницы.

 

32-й ФЕВРАЛЬ (SE)

Февраль дождем стегал, как суку псарь.
Галдели растревоженные птицы...
Дворняжкой вшивой жаждала напиться
Из луж моя надежда, как и встарь.

И шла по следу раненых стихов,
Читала их, тревожа свои бельма...
Февраль стегал дождями так умело,
Как будто ими подводил итог.

И, в кровь изрезав старческую пасть,
Скуля по поэтическим предместьям,
Мечтала по-собачьи... Не о мести!
А лишь о том, чтоб там побегать всласть.

Но в луже слов на брошенном дворе,
Обгладывая кости многоточий,
Оскалившись, надежда сдохла ночью
В тридцать втором, дождливом, феврале.

ФОРТОЧКА

На форточке, распахнутой в туман,
гвоздями незабитыми щетинятся
осенний, неоконченный, роман
и поцелуи — горькие от примесей.

И я женат, и ты давно с другим,
и колют глаз, как мелкие иголочки,
романа неоконченного дым,
и гвозди, недоза'битые в форточке.

И, рано утром, выползя на свет,
пуская дым колечками зловонными,
я к форточке иду, ища ответ,
но смотрит, видно, дом — в другую сторону.

А где-то, в полуза'бытых краях,
на чьей-то деревянной, старой простыни,
распятый на заржавленных гвоздях,
роман наш истекает вечной осенью.

И вспомнить бы, вернуть все, но в туман
летит окурок вечного сомнения...
Давно женат... Ты тоже — не одна...
И поцелуи... горькие, осенние...

СТАРЫЙ МУЗЫКАНТ

В подземке, на станции с мраморным полом
Играл музыкант в догонялки с бедой.
Он зеброю-жизнью был исполосован,
Немного нетрезвый и, сильно — седой.

И старая скрипка в руках его тонких
Опять, как и прежде, плела кружева.
Молитвами старца, слезами ребенка
Печально в туманную юность звала.

А мимо него многоноговым стадом
Куда-то спешил многорукий народ.
И вот, к музыканту виляющим задом
Шальная какая-то девка идет.

И, крупной купюрой в прокуренных пальцах
Она поманила к себе старика.
Сказала: «Дедуля, сейчас иностранцы
Пойдут. Ты за бабки спляши гопака?»

На девушку глянул старик ясным взором
И молвил тихонько: «Барыш небольшой.
Не надо, родная, мне денег. Позора
Хочу избежать в догонялках с душой».

ТЕБЕ

когда, как кончиками пальцев,
к твоей душе, как к вазе хрупкой,
еще с мороза не остывшей,
заиндевевшей на ветру,
аппликатурою касаться
пытаюсь веной изогну'той,
я тихо-тихо, словно мышка,
стихи читаю поутру...

и, растопырясь пятичувством,
заправив осень в ингалятор,
пытаюсь выйти на пространство
твоей души, как пилигрим.
но ты уходишь... снова пусто,
и утешаясь: «значит, завтра»,
дышу, как осенью, лекарством,
и засыпаю вновь — один.

ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ

ища по жизни обходной маршрут,
он иногда сворачивал налево.
и вот на повороте встретил шут
судьбу свою под маской королевы.

и тени от свечей плясали брейк,
и дым витал, пастельный и печальный,
и голову кружил такой успех,
срывая кружева в алькове тайном.

и всё — благодаря, не вопреки:
и на постель натянутые нервы,
и страстный пыл натянут на колки
любви шута и подлой королевы.

и, скажем честно: эта «ночь без сна»
и «пять оргазмов»... автор не бездарен!
но все шаблоны по своим местам
давным-давно записаны в сценарий.

и всё — не вопреки, благодаря...
но тикает судьба, как старый счетчик,
весь пыл в обрывки пыльного старья
вдруг обратился парою пощечин...

а дальше?.. дальше вовсе скукота...
история банальна, скажем прямо.
помост, палач... и голова шута
скатилась в пыль под ноги Несмеяны.

а поутру служанка под откос
в ведре помойном выносила свечки.
история банальна, не вопрос...
и, вероятно, персонажи вечны.
 

ДОЛГОЖДАННОЕ ПИСЬМО

Это письмо, наверное, честное — самое первое. Все остальное — прихоти, ложь и самообман. Я ведь не знаю отчества. Впрочем, уже не хочется. Я заслужил, наверное, честный и чистый бан. Твой монолог был тягостен. Сможешь — прости, пожалуйста. Только я был неискренен (Боже, во нарвалась!) Хочешь — не верь. Пожалуйста! Я не взыскую жалости, и не желаю властвовать, и не приемлю власть.

Холодно, очень холодно. Дождик стучит над городом, словно природа плачется. Тоже мне, маскарад... Что послужило поводом? Знаешь — «не все то золото...», впрочем, ты не обманщица, веришь ведь всем подряд. Как корабли от пристани, где довелось нам выстоять, мы отойдем по разные стороны бытия. Сможешь — забудь, не стоит ведь, долго тебе пришлось терпеть. Только мы очень разные! Разные — ты и я.

Мне тяжело, но все-таки... Что-то мне шепчет — опыт ли, чувства ли, меркантильность ли, лень или глупый страх, что будет лучше — вычеркнуть. Нет, ничего нет личного. Нет, ничего нет лишнего. Но... будет лучше так. Сможешь — прости банальности. Полон я благодарности. Я от стыда краснею весь... только... молчу опять. Очень простая истина — трудно мне быть неискренним. Горько молчать и каяться. Врать, а потом страдать.

Впрочем, ведь ты наивная. Добрая, умная, милая... Пусть не во всем счастливая, только ведь счастье — есть. Кровь нулевого резуса, пьянство и бред по трезвости, это молчанье сутками, словно за что-то месть. Сможешь — прости обманщика. Только... в почтовом ящике письма твои и радуют, и причиняют боль... Пусть расставанье горькое. А я запью попойками. А ты забудь. Я падаю... я ведь картонный, Оль.

ЗАВТРА

неубитая собака,
завшивевшая бездомно,
слепо мечется от страха,
в этом городе огромном...
хочет выискать удачу
между улиц и машин.

как побитая собака,
(ни за что,.. а так — для злости)
я шатаюсь по театру
этой жизни, и подмостки,
извиваясь, страшно плачут,
как в ночи кричит баньши...

в переулках тает эхо,
затоптали след мальчишки,
и смеются: «вот потеха»,
и кидают голыши...

стынет пруд возле театра
незашитою прорехой...
неужели будет завтра
в этом городе больших?..

НАЗАВТРА

по стенке сползая, успела подумать:
«а вдруг?..»
но чувство шестое дало вдруг осечку,
и — мрак...
и тихо растаял, оставив на память
испуг,
не просто прохожий, не серое нечто,
а враг...

и каялась после, и кутала плечи
в свой стыд,
а утром назавтра, забросив все к черту,
она,
вернулась к подъезду, свидетелю встречи
двоих,
и чиркала спичкой, и плакала горько:
«ах, да...»

и, словно проснувшись, встряхнула кудрями:
«ну нет!»
и вышла наружу, а жадное пламя
в ответ
ярилось, гудело... сжигая обломки,
мосты...
ну в самом-то деле, немного неловко...
«эх, ты...»

ВОЗВРАЩЕНИЕ

я вернулся. такая вот, видишь ли, хрень...
все быльем поросло. из невидящих бельм
даже выползла капля и глухо ударилась в щели.

я вернулся. а здесь все не то и не так,
и к тебе снова ходит сосед. не мудак,
но почти. и все просит, болезный, то хлеба, то зрелищ.

я вернулся. а здесь и не пахнет жильем.
в подворотне опять поприжилось жулье,
и почтовые ящики снова горят пустотело.

я вернулся. мне некуда больше идти
сорок бед разминулись со мной по пути
не успеть, не догнать, да и, впрочем, уже надоело

я вернулся. такие вот, видишь, дела
да, я знаю, что ты терпеливо ждала
да теперь не уйду уж, чего там, родная, не бойся.

помотало немало... две тысячи лет...
что хотел-то сказать... пусть приходит сосед.
не мудак... это так я, сморозил... обычный пропойца.

                                                                 25.01.2008
 

1) «Прости за почерг...» (ikki)
2) ИЗДРАННОЕ
3) ВРЕМЯ СЕССИЙ