Очень хочется написать так: "Легко постукивая каблучками, я впорхнула в вагон метро...", но это был бы слишком художественный вымысел. Во-первых, не было каблуков. Во-вторых, трудно назвать порханием попытки лавировать и протискиваться в сплошном людском потоке в час пик. Я пыталась успеть на вечерние занятия в колледж, который находится в сердце Манхэттэна -у Южного морского порта с одной стороны и недалеко от Уолл Стрит с другой. Чтобы добраться в мою "альма матер", мне неминуемо нужно нырнуть в подземный лабиринт Пенсильвании Стэйшн. Как и любой, уважающий себя вокзал, Пенсильвания заглатывала людей непрерывным потоком. Этот прожорливый и самостоятельный организм прошит внутри линиями метро и ветками поездов. Пенн Стэйшн-это целый подземный город с ресторанами, кафе, супермаркетами и прочими радостями человеческого бытия. На поверхность ведут несколько путей, которые позволят вам увидеть свет на 7-ой, либо на 8-й Авеню.Но я отвлеклась.
Итак, ввалившись в вагон, я облегчённо вздохнула,...а зря. Следом за мной, вкатив несколько барaбанов, посреди вагона уютно устроились уличные музыканты-судя по внешнему колоритному облику, выходцы с Ямайки. И....выдали такой ритм на своих "там-там"-ах, что вздрогнул весь вагон! Так, приплясывая и подпевая, мы катились по подземным тоннелям. Наконец, моя остановка. Мысленно попрощавшись с весёлым вагоном и его пассажирами, я понеслась наверх, к дневному свету.
Время ещё оставалось, и не прогуляться по набережной Южного порта было бы просто преступлением.
Это место Манхэттэна, по какому-то странному сравнению, напоминает мне московский Арбат, только у воды. Булыжная мостовая, кафе и ресторанчики, торговый центр и...морские такси-лёгкая смесь ностальгии и тихого восторга. Настоящие старинные шхуны пришвартованы к берегу, того и гляди, на мостике появится одноногий капитан с попугаем на плече. Правда, теперь этот капитан работает экскурсоводом, но всё- таки....Cверху, cо второго этажа торгового центра, присев за столик в мексиканском ресторане, наблюдаю за оживленной картинкой. Из-под навесa открывается почти киношная панорама. Публика курсирует по набережной, потерявшись во времени. На всё это релаксирующее пространство безразлично и надменно смотрит Бруклинский мост, уходящий всей мощью куда-то на другой берег, в начало Бруклина.
Надо бежать на занятия...Жаль. Но я вернусь сюда вечером, когда засверкает огнями берег, когда из ресторанчиков будет литься ритмичная музыка, а лица посетителей потеряют своё дневное озабоченное выражение, kогда шхуны будут готовы отойти от причала, надеясь найти свою Новую Землю, а Бруклинский мост будет всё так же спокойно и безразлично стремиться в небо.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
