Чехова перечитываю постоянно, Бунина – редко. И не потому что ценю его меньше, а потому что для меня он чересчур метафизический. Если коротко: Чехов - суперталантливый человек, а Бунин – природа. В Чехове больше гуманного: иронии, ума, искушений, слабости, мужества. Он хоть и гений, а свой, с ним хочется и можно говорить. Сейчас перечитываю "Дуэль" – в классической интерпретации противостояние "сверхчеловека" и слабака, рефлексирующего, порочного бездельника. Но ведь это автор стоит по обе стороны барьера. Насмехается над собой на каждой странице, в каждом почти рассказе. Выдавливает по капле раба, вытравливает то, чем в себе недоволен. Это есть у Шукшина, у Довлатова. Такие люди долго не живут: 44, 45, 49. Бунин себя любил, он горд и целен как Эверест.
Или приёмы. У Чехова их в лупу едва разглядишь. Я его анализирую пословно, пытаясь увидеть работу над текстом, понять, как это технически сделано. Иногда – удаётся, чаще – нет. Но хотя бы не возникает уже иллюзии, что это – просто, что смог бы так же. В юности – каюсь – было. А относительно Бунина – никогда. Его приёмы виднее, но недосягаемо чудесны, подобны рассвету в горах или закату над океаном. Или живому огню. Или взгляду кошки.
Недавно в ленте друга встретил рассказ "Холодная осень". И опять пропал в этом ритме, с трудом удержался от чтения вслух. И снова думал: в лучших, запредельных бунинских текстах фабула второстепенна. Она – каркас, не более, ибо художественная ткань есть история сама по себе, увлекательное языковое приключение. Язык самодостаточен, будто пейзаж с лучшей точки обзора. Любые затейливые придумки, коллизии были бы здесь искусственны, лишни. Что происходит в "Холодной осени"? Или в "Солнечном ударе"? Банальные сюжеты, пересказать – десятка слов много. Однако читаешь и гонишь странную мысль: человеком ли это написано? Или не написано вовсе, а просто существует, как вид из окна, лес, дождь.
Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,
лишь бы помнить, как подле моста
снег по-женски закидывал локоть,
и была его кожа чиста.
Уважать драгоценную важность
снега, павшего в руки твои,
и нести в себе зимнюю влажность
и такое терпенье любви.
Да уж поздно. О милая! Стыну
и старею.
О взлет наших лиц —
в снегопаданье, в бархат, в пустыню,
как в уют старомодных кулис.
Было ль это? Как чисто, как крупно
снег летит… И, наверно, как встарь,
с январем побрататься нетрудно.
Но минуй меня, брат мой, январь.
Пролетание и прохожденье —
твой урок я усвоил, зима.
Уводящее в вечность движенье
омывает нас, сводит с ума.
Дорогая, с каким снегопадом
я тебя отпустил в белизну
в синем, синеньком, синеватом
том пальтишке — одну, о одну?
Твоего я не выследил следа
и не выгадал выгоды нам —
я следил расстилание снега,
его склонность к лиловым тонам.
Как подумаю — радуг неровность,
гром небесный, и звезды, и дым —
о, какая нависла огромность
над печальным сердечком твоим.
Но с тех пор, властью всех твоих качеств,
снег целует и губит меня.
О запинок, улыбок, чудачеств
снегопад среди белого дня!
Ты меня не утешишь свободой,
и в великом терпенье любви
всею белой и синей природой
ты ложишься на плечи мои.
Как снежит… И стою я под снегом
на мосту, между двух фонарей,
как под плачем твоим, как под смехом,
как под вечной заботой твоей.
Все играешь, метелишь, хлопочешь.
жалься же, наконец, надо мной —
как-нибудь, как угодно, как хочешь,
только дай разминуться с зимой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
