Вообще, основной целью моего «..дцатого» визита в столицу нашей Родины
было посещение городов дивной во всех отношениях Московской области – для инспекции, так сказать, их аутентичности, златоглавости и ухоженности.
Однако, прилетев пасмурным утром 4 ноября в столицу, и стремительным домкратом промчавшись по центру Москвы, товарищ мятежный поэт таки успел встретиться на Красной Площади с мятежным полковником Квачковым.
Встреча протекала в тёплой дружественной обстановке, а темой беседы были, понятное дело, перспективы Российской Федерации.
После тов. полковник уехал на такси, тов. поэт на метро, и лишь свинцовое небо продолжило нависать над древней брусчаткой и зубцами кремлевских стен…
Да незримо, но деловито носились тени призрачных ополченцев Минина и Пожарского, выгоняющих из Кремля испуганно причитающие тени поляков…
Город Сергиев Посад (до революции назывался Сергиевский Посад, в 1919 году был переименован в Сергиев) стал городом в 1782 году по личному указу императрицы Екатерины II. Места эти плотно связаны с популярнейшим персонажем средневековой Руси Сергием Радонежским (уроженца находящегося в 15 км древнего села Радонеж) –
религиозным деятелем, подвижником, основателем множества монастырей.
Главным же вкладом Сергия Радонежского в становление Российского государства было то, что именно он убедил князя Дмитрия Московского (будущего Дмитрия Донского) не идти на соглашение с ордынским темником Мамаем (и стоящими за его спиной генуэзцами) а принять бой. Более того – он прямо предрёк Дмитрию победу над безбожниками и благословил его. Весомая поддержка в те крайне религиозные времена.
Что было далее – всем известно.
Битва на Куликовом поле стала одной из «точек поворота» (по-научному «бифуркации») русской истории и одной из «точек сборки» будущего Московского царства, а следом – Российской империи, России.
Что было бы, начни Сергий, по примеру многих, разговоры про «смирение» и «несть власти, как не от Бога» и была бы тогда вообще Россия в известном нам виде - бог весть.
Московское княжество, отданное в концессию ордынским самозванцам и генуэзским алкашам…тьфу, торгашам – ну то такое…
Такой вот наглядный пример роли личности в истории.
Сергиев Посад находится в 52 км от Москвы на северо-востоке области. Население порядка 100 тыс. человек. Основной достопримечательностью и культовым объектом города является, конечно же, Свято-Троицкая Сергиева Лавра (основана в 1337 г.) – крупнейший мужской монастырь страны, архитектурный и исторический памятник средневековой Руси.
Да, отправляясь в Лавру, можете по примеру поэта захватить с собой яблоко – это придаст некоторым фотосессиям дополнительный библейский колорит.
Наиболее красивый вид на ансамбль Лавры открывается с т.н. Блинной горы (ну, горой это не назовёшь, скорее холмик) Рядом с монастырскими стенами в 1991 году установлен вполне достойный памятник основателю монастыря. Памятник этот вполне гармонирует
с выдержанным в схожей цветовой гамме памятником вождю мирового пролетариата, расположенном в другом конце Красногорской площади.
На любой вкус памятники, хоть и одного цвета…
То самое «примирение и согласие»?
Забавное про название города.
С 1930 по 1991 год он назывался романтично и по-уральски – Загорск. (А первое из предложенных массами названий было – Первограмотный! А ещё его хотели назвать Ульяновск и даже в честь Льва Толстого)
Вообще, назвать так город предложил простой местный рабочий –
в честь местного революционера Николая Фёдоровича Загорского.
Название утвердили, переименовали, но после – следите за руками! Вдруг с чего-то постановили, что город-то, уважаемые, Загорск, но вот, поди ж ты, в честь другого Загорского – секретаря московского комитета РКП(б) Владимира Михайловича (который и не Загорский вовсе, а Вольф Михелевич Лубоцкий!), погибшего в 1919 году от бомбы анархиста.
В целом выступая против смены сложившихся советских названий населённых пунктов, в данном случае я всё же считаю более уместным и историчным названием Сергиев Посад.
Всё-таки несопоставимы масштаб и значимость для истории страны названных исторических личностей.
Да и Загорск (в честь Загорского, но не того, а другого! Ну вы поняли) - название, дезориентирующее посетителей. Ну вот приезжает человек, с целью, понимаешь, посмотреть не токма храмы, но и подмосковные горы, но и то, что, понимаешь, «за» ними – глянь, а гор-то и нет!
Пара холмиков…Слегка обидно.
(Вообще, если честно, надо сказать, схожая ситуация с моим родным Екатеринбургом.
Судите сами. Простая ассоциативная цепочка гостя региона.
Екатеринбург – столица Урала.
Урал – это горная система от Казахстана до Ледовитого океана.
Соответственно, столица должна славиться своими горами
Но…именно гор в Екатеринбурге и нет!
Ближайшие горные массивы (Уктусские горы (до 385 м) на южной окраине города и воспетая мной гора Волчиха (526 м) в 40 км к западу) из центра города не видны от слова «совсем».
Вот и бают знаткие люди, что приезжего в город на Исети легко определить по удивленно-выпученным глазам и растерянному виду – ходит дядя, ищет горы, только гор вокруг и нет… Гор ему нужны просторы, шли с вершин ему привет!
А вот если нужен город в горах – съездите в Златоуст Челябинской области, вот где закачаться можно – город фееричен по своему рельефу и два горных хребта там встречаются прямо в центре города.
Да! Но Екатеринбург и называется Екатеринбург, а не Горноуральск, скажем. Всё честно).
Вообще, было у меня опасение, что Сергиев Посад окажется в чём-то сродни уральскому Верхотурью – городу (недавно ещё селу!) весьма славному и интересному (даже свой кремль есть, единственный на Урале), но очень уж узко «заточенному» под одну популярнейшую религиозную конфессию.
Так вот, ничуть – город вполне разноплановый, помимо исторической и храмовой застройки есть вполне симпатичные здания советской эпохи.
Развита инфраструктура и городское благоустройство.
Ну а для ценителей пенных напитков в городе есть достойная пивоварня «Мануфактура 1858», продукция которой ничуть не уступает хвалёным буржуазным пивнушкам Мюнхена, Брюсселя или там, простите за выражение, Генуи.
Вот в ней (пивоварне, конечно, не Генуе) вечером 5 ноября года от Рождества Христа две тысячи двадцать третьего и поднял свой бокал тов. поэт – за своих читателей, почитателей, да и всех людей доброй воли и крепкой печени.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
