|
Каждую песню надо оправдать жизнью (Александр Башлачев)
Публицистика
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Таганка | Было время, когда при каждой возможности я устремлялся в Москву, чтобы походить по театрам первопрестольной. Как я доставал билеты на спектакли, на которые не каждый столичный житель попасть мог? Ну, так голь на выдумки хитра.
У знакомого актера нашего областного театра я одалживал его удостоверение личности. С этим документом можно было подойти за полчаса до начала представления в кассу или к администратору, где как, и получить вожделенный входной билетик. Одно неудобство – иногда весь спектакль приходилось смотреть стоя.
Не все, конечно, театры пользовались таким спросом у любителей Мельпомены, что человеку с улицы в них было не пробиться. Однако зрительный зал Таганки в те времена не страдал от недостатка внимания театралов.
В небольшом вестибюле, куда выходило окошечко кассы, примерно за час до спектакля начинала собираться разношерстная публика: приезжие актеры, студенты разнообразных студий, ну и, конечно, такие ушлые как я. Куда ж без них?! Словом, те, о ком принято говорить, что они без царя в голове. По мне, так нет лучшей компании, чтобы всю бытовуху из головы напрочь выкинуть.
У Таганки были преданные поклонники. Вроде той дамы, которая, сидя на подоконнике вестибюля, поделилась как-то своими чувствами с другими почитателями тамошней сцены:
- Когда я увидела здешний спектакль, то перестала ходить в другие театры.
Сам я не был с ней согласен, но, что такое могло произойти, у меня даже не возникло сомнений.
Какие имена ведь были: Демидова, Хмельницкий, Золотухин… Ну, и само собой разумеется Высоцкий. Едва он появлялся на сцене, по залу прокатывался восхищенный шепот.
А какая режиссура! Удивительно ли, что в память мне надолго запала пьеса «Бедный мой отец, в шкаф упрятан был мамашей, тут пришел ему конец». Алла Демидова там ходила по сцене словно клоунесса с наведенным на все лицо алым ртом, а Борис Хмельницкий в черном, как смоль фраке, говоря монолог, швырял с грохотом какую-то старую обувь в оторванные от старых легковых автомобилей дверцы.
Помню, из-за дел, по которым, мне, собственно говоря, довелось приехать в тот раз в столицу, я однажды опоздал на вечернее представление. Хорошо, в этот день в театре давали еще один спектакль. Начинался он в девять с чем-то вечера и назывался «Антимиры». Легендарное действо.
Как сейчас вижу, в середине постановки в зале вдруг гаснет свет, и через секунду в кромешной тьме загорается луч прожектора. Он высвечивает на сцене голову мужчины, плечи которого охватывает шитый золотом камзол, и актер начинает читать лобную балладу Андрея Вознесенского. Когда он произносит: «По лицу проносятся очи, Как буксующий мотоцикл», - вспыхивает второй прожектор. Его луч выхватывает чуть ниже и сбоку профиль блондинки. Она одета в черное трико и поэтому впечатление, что это и есть отрубленная голова очень явственно. Златовласка подхватывает текст:
И когда голова с топорика
Подкатилась к носкам ботфорт,
Он берет ее
над толпою,
Точно репу с красной ботвой!
В зале царит мертвая тишина, слышен только звенящий женский голос. И вот со словами:
обожаю тебя
царуй!..
актриса поворачивает лицо к зрителям и, наклоняясь, роняет голову на грудь. Ее волосы падают вперед и струятся в свете прожектора золотым водопадом.
Мгновение глубокого безмолвия, и зал взрывается безудержными аплодисментами.
После спектакля вышел на улицу – дрожь бьет. Одно слово, Таганка. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
М. Б.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
|
|