Виктор Сербский «Заросли судьбы» издатель Геннадий Сапронов. Иркутск 2008
____________________________________________________
Голосуя за историческое имя России, многие выбрали Сталина. Безымянный электорат сильной руки думает, что придёт такой же, как вождь народов, и наведёт вокруг нас порядок. Они надеются, что арестуют вороватого соседа, и не допускают даже мысли, что начнут с них, потому что сосед напишет донос первым. Об этом новая книга почётного гражданина Братска, поэта и библиофила Виктора Сербского «Заросли судьбы», в которой даже малая стихотворная строка показывает большие репрессии в натуральную величину.
Сегодня опять линия фронта проходит через историческую память многих россиян, и для Виктора Сербского в том числе.
Дом не достроил,
Книгу не дописал,
Дерево моё срубили.
Сыну всё начинать сначала.
Такой горький жизненный итог в начале 90-х прошлого века подвёл Виктор Сербский этим четверостишием, которое назвал «Наследство». В привычные слова, ставшие от частого употребления банальными, поэт вложил новое содержание, говоря от лица потерянного поколения эпохи Сталина, который, как духовный кровопивец Дракула, преследует нашу страну до сих пор, регулярно диктуя угрозу реставрации деспотии. И я доверяю поэту, потому что и лирический герой, и автор – это неразделимое целое. Мне кажется, излишне строго судит автор свою судьбу. Но поэту виднее, ведь он пишет более полувека. В начале творческого пути не избежав слезливых юношеских рифм на смерть «солнцеликого» вождя народов, на исходе жизни он написал честную книгу разоблачения «самого успешного менеджера СССР» Иосифа Виссарионовича. И если в юности Виктор Сербский был неопытно-эмоционален, то теперь он с протокольной точностью разоблачительно-биографичен. Потому что жизнь диктует слову свои судьбоносные строки:
Я русский человек, но документы
Сгорели все в тулунском детском доме,
И в метриках, оформленных небрежно,
Где об отце и маме просто прочерк,
Смазливый умный мальчик, я записан
Был по национальности грузином.
И детвора дала мне кличку Сталин.
Хоть у меня уже две клички были-
Серб и Цыган, теперь еще – Грузин.
В одном лице интернационал.
Откуда было знать моим собратьям,
Что мама моей бабушки – грузинка
И родилась в селенье Гори,
Где мама Оси Джугашвили часто
Прислугой подрабатывала в доме
На Царской улице у моих предков,
Которых уничтожил вождь народов,
Убравший их из памяти моей.
Убравший, но не стёрший насовсем, и всё, что Виктор Сербский открывал нового, прочно, как кирпичик к кирпичику, ложилось в строку верлибров. А для этого автор активно пользуется документом даже там, где ему, кажется, не место.
В новую книгу «Заросли судьбы», которая вышла второй раз, включены стихи, верлибры и библиографические заметки. Но невозможно отделить всё по жанрам, поскольку каждый текст нового издания - пронзительный документ эпохи. Вот что это по жанру – верлибр, библиографическая заметка или глава автобиографии?
БИБЛИОТЕКАРИ
Всю самостоятельную жизнь
Я покупал книги стихов,
Собрав к старости
Крупнейшую во всем мире
Личную библиотеку поэзии
На русском языке.
Я предложил её городу Братску,
И глава администрации
Принял мое предложение.
Я стал библиотекарем
«Без специального образования».
А какое специальное образование
Имели мои родители?
«Из изолятора и ссылки (вот их университеты! - В.С.)
Сербский и Захарьян провезли в лагерь большое коли-
чество литературы и из нее значительную часть
контрреволюционной (сочинения Троцкого и произве-
дения других контрреволюционеров - Каменева, Ряза-
нова и проч.). Обладая значительным количеством
литературы, Сербский и Захарьян организовали на
прииске им. Берзина свою нелегальную библиотечку и
обслуживали ею находящихся там троцкистов, ис-
пользуя это как одно из средств сплачивания своих
кадров. Книги, принадлежащие им двоим, были во
время обыска изъяты у десятка других троцкистов,
находящихся на этом прииске... Для своих контррево-
люционных целей Сербский и Захарьян использовали
не только имеющуюся у них антисоветскую литера-
туру, но и партийную литературу они превращали в
орудие распространения контрреволюционных взгля-
дов, сопровождая высказывания классиков марксизма
своими контрреволюционными комментариями».
(Дело N Р-8786 т.1, л.д. 108-109).
Начальное библиотечное
Образование
Я получил в ОЛПе им. Берзина,
Но пошел «другим путём».
Поэзия - мой Бог.
И я мечтаю обратить в свою веру
Все разумное человечество.
Синтез мировой истории и семейной судьбы присутствует во всём разделе «Разговоры с портретами родителей», которым открывается книга. Самая мощная и самая душераздирающая книга Виктора Сербского, по судьбе которого прокатилось красное колесо ГУЛАГа. Прочитав её первое издание, Булат Окуджава написал автору: «Очень горько думать обо всём этом».
Виктор Соломонович СЕРБСКИЙ родился 1 мая 1933 года в Верхнеуральском изоляторе для политзаключённых, где по приговору особого совещания отбывала срок мать. Так с рождения он стал самым юным политзаключённым СССР, и срок своего наказания он справедливо считает пожизненным. Отсюда и этот вновь строго
документированный верлибр, в котором, как писал Юрий Нагибин, «…трудно отделить литературу от страшной сути, увы, типичной советской судьбы». «Вы, - писал он автору, - нашли форму, в которой придали слишком знакомому всем материалу новую остроту, боль, толкнули в сердце гневную кровь…ГУЛАГ не исчез, он затаился…»
И потому даже на 76 году жизни поэт Сербский всё ещё мотает гулаговский «СРОК»
Очень хотел бы считать,
Что у меня случайно,
По недоразумению
Самый длительный срок
Внесудебного наказания,
Начало которому -
В утробе матери,
А конец придет
Только с моей смертью, -
Мне, еще не родившемуся,
Определили пожизненную
Тюрьму и ссылку...
К сожалению, моя судьба ординарна.
Таких людей - миллионы.
Одни сами об этом не знают,
Другие знать не хотят,
А третьи - значительное меньшинство -
Стараются рассказать об этом
Всему белому свету,
Но их не слышит никто.
Такое возможно в стране,
Где утрачена нравственность
И права человека - ничто.
Американцы, случается,
Определяют подсудимому
За его преступления
Срок тюремного заключения
В 300 и более лет.
Только оттянул ли у них кто-нибудь
5-6-7 десятков, как мы,
Без следствия, суда
И вынесения приговора?
Богатство России
Прирастает Сибирью.
О книге «Бесед», которая выходила в свет пять раз, написано много. Вот только несколько отзывов известных поэтов: «..стихи поразительно правдивы, выстраданы, серьёзны. Сквозь них прочитывается и судьба, и история», - это Татьяна Бек. Ей вторит Сергей Бирюков: «Очень трогает сдержанный, скупой тон стиха». Лариса Миллер добавляет: «..найдена уникальная форма общения с прошлым: это одновременно и надгробие и воскрешение». Станислав Рассадин считает, что «оголённая правда не нуждается в стилистических ухищрениях». Такие строки врезаются в память:
Очередной арест отца.
Мне только что исполнилось три года.
А через месяц - третьего июля -
Взяли меня и маму.
Об этом детская память
не сохранила ничего.
...У солдата, уведшего отца,
Было ружье со штыком.
Штык я запомнил.
Он преследует меня всю жизнь.
*
Изъяли кошелек, в котором
"Денег 7 рублей 27 копеек"
И вещи:"4 шт. головных шпилек".
Это твоя первая фотография
В Бутырской тюрьме.
Необычная прическа (отобрали шпильки)
Только подчеркивает красоту лица,
Внутреннюю одухотворенность,
Мягкий, но решительный взгляд:
За убеждения - хоть на эшафот.
13 октября 1937 года родители поэта были расстреляны в Магадане, а маленький Витя из лагеря попал в детский дом. В 1950 году он с серебряной медалью закончил школу и поступил в Иркутский горно-металлургический институт. С 1955 по1967 год жил и работал инженером в Норильске, с 1967 года живёт в Братске, где и создал уникальную библиотеку русской поэзии, в которой свыше 50 тысяч поэтических сборников, пятая часть которых с автографами поэтов. В. Сербский выпустил в свет около десяти сборников прозы и стихов, в которых не забывает писать «ОБ ЭТОМ»
Шёпот и истерика
Со всех сторон:
- Надоело об этом.
- О чём об этом?
- О Сталине и репрессиях.
О замученных и расстрелянных.
- А о татаро-монгольском иге
И войне с Наполеоном
Не надоело?
А об Октябрьской революции
(или перевороте?)
И гражданской войне,
А о второй мировой
И погибших на ней
Не надоело?
А об Александре Сергеевиче,
О жизни и смерти,
О бессмертии души?..
А не надоело ли
О рождестве Христовом?..
В искусстве неважно - о чём.
Важно - как.
Чтобы никто не мог упрекнуть,
Что ты просто об этом.
А я, мама и папа,
Вновь и вновь о наболевшем:
Пусть никогда не надоест
Помнить.
На фоне такого разоблачения и напоминания тем, кто голосует за Сталина, Сербского же беспечные строчки беспечного времени: «Поэзия до дна освоена./На рынке строчка по рублю» - кажутся случайными, безнадёжно устаревшими, легковесными, которые мог написать только восторженный юноша. Но это строки зрелого автора из 80-х годов ХХ века, когда казалось, что поэзия захлебнулась велеречивым говорением обо всём и одновременно ни о чём. Тогда Виктор Сербский ещё не знал, в какую глубину ада зарослей судьбы ему предстоит опуститься, и для читателя дно поэзии окажется гулаговским, где вместе с честным автором нам пришлось ходить по горло в месиве исторического дерьма на крови. Возвращать стране такое же время, и выдавать его за золотой век России, поэту кажется преступлением. И я с ним согласен. Но мы опять с этой исторической памятью остаёмся в меньшинстве?
Какая осень!
Дали далеки.
Струится небо,
землю отражая.
Везут медленноходые быки
тяжелые телеги урожая.
И я в такую осень родилась.
Начало дня
встает в оконной раме.
Весь город пахнет спелыми плодами.
Под окнами бегут ребята в класс.
А я уже не бегаю - хожу,
порою утомляюсь на работе.
А я уже с такими не дружу,
меня такие называют "тетей".
Но не подумай,
будто я грущу.
Нет!
Я хожу притихшей и счастливой,
фальшиво и уверенно свищу
последних фильмов легкие мотивы.
Пойду гулять
и дождик пережду
в продмаге или в булочной Арбата.
Мы родились
в пятнадцатом году,
мои двадцатилетние ребята.
Едва встречая первую весну,
не узнаны убитыми отцами,
мы встали
в предпоследнюю войну,
чтобы в войне последней
стать бойцами.
Кому-то пасть в бою?
А если мне?
О чем я вспомню
и о чем забуду,
прислушиваясь к дорогой земле,
не веря в смерть,
упрямо веря чуду.
А если мне?
Еще не заржаветь
штыку под ливнем,
не размыться следу,
когда моим товарищам пропеть
со мною вместе взятую победу.
Ее услышу я
сквозь ход орудий,
сквозь холодок последней темноты...
Еще едят мороженое люди
и продаются мокрые цветы.
Прошла машина,
увезла гудок.
Проносит утро
новый запах хлеба,
и ясно тает облачный снежок
голубенькими лужицами неба.
1935
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
