Огромный каменный мегаполис. Серые дома зловеще поднимаются к небу. Трубы продырявливают облака. Плакаты и вывески заполняют все пространство между домами и дорогами. Сам город похож на рекламный плакат «страшного будущего».
Маленькая девочка, протягивая руки к солнцу, смеется. Солнце еле-еле просвечивает сквозь серую пелену, затянувшую небо. Каменный мост повис через широкую грязную реку. Вода – цемент: кажется, она уже тысячу лет никуда не течет. Девочка пускает маленький бумажный кораблик в воду, он стоит на месте.
– Его держит якорь, – говорит девочка.
– Просто здесь уже ничто не может плавать, – говорит хмурый мужчина. – Смотри, его сейчас затянет трясина.
– Нет, просто моему кораблю нужен ветер.
– Ветер? Ну-ну… Удачи.
Хмурый мужчина уходит.
Кораблик начинает намокать, и его действительно затягивает под воду. Девочка достает кораблик палочкой. Разбирает, сушит, опускает в воду и дует на бумажный парус. Белоснежный кораблик плывет.
Я на этом кораблике. Ничто как будто не уменьшилось и не увеличилось. Кораблик несет меня мимо серых многоэтажек, черных труб, гигантских мостов. Ни одного деревца, ни одного храма. Тоска заполняет сердце, тоска заполняет эту мертвую реку. Я плачу. Душа разрывается от жалости и одиночества в этом огромном городе, где миллионы людей, домов и машин. Здесь все цвета гари, здесь шум и пыль заполняют любой свободный уголок. Корабль приносит меня к шлюзу. Остановка.
– Ваш корабль дальше идти не может.
– Но мне надо.
– Вы из этого города?
– Нет.
– А как вы здесь оказались?
– Не знаю.
– Все так говорят.
– Я живу там, где растут деревья.
– Понятно. Но теперь нет таких мест.
– ?
– Может быть, вернетесь?
– Нет.
– Подумайте. Посмотрите сюда.
Меня подводят к окошку.
– Плыть дальше можно только так.
Я вишу небольшую лодку, по форме напоминающую каноэ. Лодка сломана пополам, но она не разваливается совсем за счет того, что два кожаных ремня тянутся от носа к килю. В лодку садятся девушки: одна – почти в центре, она натягивает на себя веревку, привязанную ко дну лодки, чтобы приподнять нос и соединить части лодки. Ей приходится тянуть так сильно, что ее спина изгибается. Она становится частью лодки. Даже ее длинная коса принимает форму дуги. Вторая девушка садится на нос каноэ, в ее руке весло. Она сидит на самом краю, спиной по направлению движения. Кажется, грести подобным образом невозможно. Но лодка плывет по стоячей, похожей на желе, воде. Я не могу разглядеть лица девушки. У тряпичных куколок часто не делают лиц: они любые, бесконечные, может быть, знакомые.
– Это же очень тяжело. Как она гребет? Почему не пересядет?
– Только так. Она перевозчица. Ей нетяжело. А вот та, что превратилась в колесо, тоже не захотела оставаться здесь.
– И я не хочу.
– Но ты можешь не доплыть.
– Остаться я тоже не могу. Кто-то же уплывает отсюда…
– Уплывают многие, но доплывают... Э-эх…
– Почему бы мне не доплыть?
– А почему тебе?
– Не знаю. Действительно, почему мне? Я поплыву.
– Как хочешь. Мне все равно. Дожидайся перевозчицы. Она одна. Когда поплывешь, не соглашайся поменяться с ней работой. Грести легче, но это навечно. Если возьмешься за весло, отпустить его не сможешь до тех пор, пока не найдется еще кто-нибудь, пожалевший себя и пожелавший части полегче.
– Ты всем это говоришь?
– Нет.
– А почему мне?
– А почему не тебе? Не знаю. Отстань.
Я жду… Сомневаюсь, волнение переполняет меня, мешает молиться. «Господи! А вдруг я погибну? Может, лучше остаться здесь. Хоть жуткая, но жизнь. Нет. Это будет не моя жизнь. Нужно попробовать, ведь кто-то все же спасается. Кто-то возвращается к светлому небу и живой воде…»
Перевозчица смотрит на меня:
– Ну что? Остаешься?
– Нет.
Сажусь в лодку, берусь за веревку. Решение плыть наполняет меня радостью. Спокойствием. Я понимаю, что решиться – значит преодолеть самое трудное на пути из этого города. Рывком притягиваю к себе конец каноэ, перевозчица отталкивает лодку от берега…
Я слышу плеск прозрачных волн и вижу голубое небо…
А здесь жил Мельц. Душа, как говорят...
Все было с ним до армии в порядке.
Но, сняв противоатомный наряд,
он обнаружил, что потеют пятки.
Он тут же перевел себя в разряд
больных, неприкасаемых. И взгляд
его померк. Он вписывал в тетрадки
свои за препаратом препарат.
Тетрадки громоздились.
В темноте
он бешено метался по аптекам.
Лекарства находились, но не те.
Он льстил и переплачивал по чекам,
глотал и тут же слушал в животе.
Отчаивался. В этой суете
он был, казалось, прежним человеком.
И наконец он подошел к черте
последней, как мне думалось.
Но тут
плюгавая соседка по квартире,
по виду настоящий лилипут,
взяла его за главный атрибут,
еще реальный в сумеречном мире.
Он всунул свою голову в хомут,
и вот, не зная в собственном сортире
спокойствия, он подал в институт.
Нет, он не ожил. Кто-то за него
науку грыз. И не преобразился.
Он просто погрузился в естество
и выволок того, кто мне грозился
заняться плазмой, с криком «каково!?»
Но вскоре, в довершение всего,
он крепко и надолго заразился.
И кончилось минутное родство
с мальчишкой. Может, к лучшему.
Он вновь
болтается по клиникам без толка.
Когда сестра выкачивает кровь
из вены, он приходит ненадолго
в себя – того, что с пятками. И бровь
он морщит, словно колется иголка,
способный только вымолвить, что "волка
питают ноги", услыхав: «Любовь».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
