"Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж - это праздник, который всегда с тобой."
Из письма Эрнеста Хемингуэя другу
Поближе к сорока годам чувствую в себе то ли внезапно проснувшуюся, то ли не так давно родившуюся рачительность, которую не стоит путать с хозяйственностью, ибо, в моем разумении, хозяйственность – нечто фундаментальное, рачительность же – от случая к случаю проявляющаяся домовитость – вот куда-нибудь, к примеру, задевать уже не нужный шнурок, чтобы потом что-нибудь, соответственно, этим же шнурком и обмотать...
Всплеск этой самой рачительности наблюдаю в себе, находясь в немецком городе Висбадене. Родственники сообщают мне, что в нескольких метрах от их дома существует и процветает русское туристическое бюро и, стало быть, что-то для себя там можно почерпнуть на предмет географического ознакомления с земным шаром.
Энергичная дама из этого самого бюро глядит на нас с явным превосходством (кстати, почему всяческие клерки, секретарши и прочая, и прочая чувствуют по отношению ко мне априори эдакую снисходительную брезгливость?)
Но это так, к делу не относится.
Возвращаюсь к даме. Все так же снисходительно она предлагает нам поездку в Париж из Франкфурта.
Я ужасно не люблю всяких отъездов, отплытий, полетов, походов и прочих изыманий меня с насиженного места. Висбаден все-таки привлекателен уже обжитой детской комнатой в квартире родственников, куда нас очень любезно поселили на эти полторы недели до возвращения домой.
Но турдама предлагает нам трансфер до Франкфурта, и сидящее внутри рачительное начало сдается – турбюро рядом с домом и трансфер кладут меня совместно на лопатки.
Решено – мы едем в Париж!
Никаких сантиментов на предмет того, чтобы его увидеть и умереть, или что он стоит мессы, во мне не просыпается.
Париж – так Париж.
После нашей столь привычной, бесконечно клятой и мотающей душу жары мне зябко в Германии, а про Париж говорят, что там еще и прохладнее.
В поздневечерний страшнейший ливень мы прибываем во Франкфурт, помещаемся в автобус и выезжаем навстречу мечте абсолютно нормальных культурных людей в количестве, так думаю, не менее нескольких миллиардов...
Окрестности Парижа серы, тусклы, небо насыпает на нас меленькие холодненькие капельки, ветер неприятен и кажется тоже серым – как небо, как земля.
Я понимаю,что должна как человек, претендующий на какую-то интеллигентность, чувствовать восторг, но – увы и ах – я чувствую, что мне холодно, что я устала и хочу спать после двенадцатичасовой ночной поездки в автобусе.
В общем, дамы и господа, ура, мы, кажется, в Париже.
Париж грандиозен, наша дама – экскурсовод говорлива и восторженна, я довольно озлоблена, испытывая неудобное чувство из-за разницы между тем, что я ДОЛЖНА испытывать и тем, что на самом деле ощущаю...
Из того, что нам говорят, я практически ничего не помню и даже умудряюсь героически заснуть на каком-то пикантном историческом булыжнике.
Первая остановка – Церковь Сан-Кере. Я специально не залезу ни в один источник, дабы поведать вам что-то исключительно ценное либо же научное, - все эти источники описывают свой Париж, я же буду говорить о своем...
Мы долго ползем к самой Церкви, все прелестно, исторично, параллельно и без меня, хотя Жанну д.Арк мне всегда было жалко. Французы нынче, да и пораньше, возлюбили ее, бедную, вот и помещают везде, в том числе, и на этой Церкви.
Рядом – знаменитый Манмартр, талантливая улица, талантливые художники, воздух, обещающий катарсис и творческое наслаждение. Испытать все это в отведенные нам 15 минут мы не успеваем, дамы и господа, в автобус!
Следующая остановка – Нотр – Дам.
Я подхожу к Великому Собору, и в эту же минуту, без объявления и предварительной подготовки, без малейшего снисхождения и без просьб о помиловании, не объвляясь и не предупреждая, на меня падает и настигает врасплох любовь к Парижу – единственному и одному из наичудеснейших...
Я смотрю на Собор и чувствую – то ли душа начинает скулить, то ли внезапные слезы душат, Париж схватил меня в свои обътия, и теперь нет и не будет мне навсегда покоя, ибо человек, побывавший в Париже, никогда не останется прежним.
Париж забирает все твои внутренности, заменяет их своими, и вот уж действительно он, как никто другой, стоит мессы, и, пожалуй, не одной...
Я вхожу в Собор, душа наполняется покоем и светом, и как будто по заказу светит с этой самой минуты солнце, и светит оно физически наяву, и светит оно внутри у меня...
Этот день впоследствии был насыщен Пантеоном, Эйфелевой башней, Триумфальной аркой, памятниками, мостами, чудно покойной Сеной.
Но я не думаю, что все это нуждается в моем описании, ибо, как говорила, этот Город гениален, я же, конечно, нет.
Но вот хочу рассказать об Елисейских полях, ибо испытывала там ревность к парижанам, имеющим это великое право свободно по ним прогуливаться, отдыхать, сидя на скамейках...
И во время прогулки вспоминалась мне актриса А., которую я очень люблю за интеллект, талант, артистизм и звенящую душу. Когда она поет, каким же Отелло я себя ощущаю – мне хочется, чтобы она пела только мне и душу свою нежную только мне и раскрывала.
Бедные поклонники, насилующие, поливающие кислотой и стреляющие в шедевры, каково же им знать, что на предметы их божества глазеют многочисленные туристы, иногда зевают, иногда жуют перед их святынями...
Я тоже хотела Елисейских полей только для себя, мне хотелось, чтобы Париж был хотя бы на несколько мгновений ТОЛЬКО моим, и, по-моему, так и произошло, ибо на какой-то из улочек я не встретила ни одного человека...
Парижские супермаркет и гостиница прекрасны для меня уже своим отношением к этому Городу, магазин кажется мне волшебным и сказочным, гостиница комфортабельной и светлой.
До свидания, человеческие удобства, мы вновь погружены в автобус и отъезжаем в Версаль. Экскурсовод рассказывает, что по городским паркам бегают кролички или зайчики – точно не помню, усиленно таращусь в окно, как назло, ну, ни одного кролика и абсолютно НИКАКОГО зайчика мной не увидено. Обидно. В Германии мы были до этого в настоящем лесу, без черепах, так вот, я там неоднократно видела живущих в норах мышек, так сказать, в свободном плавании, а, поточнее, в свободном ползанье и беганье из норки по делам, и обратно.
Но мышки были немецкими, даже об этом и не догадываясь, а мы подъезжаем к Версалю.
Гипотетически где-то существующие зайцекролики далеко позади, впереди же царство роскошной неги и нежной роскоши – Версаль.
Экскурсовод бесконечно апеллирует к нашим энциклопедическим знаниям :* Конечно же, вы помните, как в тысяча энном надцатом году произошел такой-то переворот*.
Я не помню, но ни за что на свете в этом не признаюсь, пусть и остается милая экскурсовод в неведении.
Простые французы были возмущены, что короли вместо того, чтобы править государством, растлевались и растлевали в Версале, но, побывав там, я решила, что, будь я королем, тоже не спешила бы решать государственные проблемы, уж больно в Версале лепо, приятно, помпезно и хорошо, и никак не хотелось королям возвращаться в Париж, чтобы повелевать, решать, устраивать и руководить...
Нас предупреждают,что милые версальские фонтаны не работают по будним дням. Наверное,излишне будет говорить о том, что фонтаны – да – заработали, стеклянные малюсенькие капли искрились под солнцем, тысячи цветов, как им было положено, цвели, а я вкушала элементарное человеческое счастье – так, наверное, счастье и выглядит – вода, цветы, красота и покой...
Далее у нас были и Дом Инвалидов, и Музей оружия, но это не так трогало мое сердце, я ничего не понимаю в стратегии и тактике, являюсь абсолютным дислектиком в боях и сражениях, не понимаю величия военного гения Наполеона, посему и Гробница его не показалась мне чем-то выдающимся.
Пусть уж простят меня наполеонофилы.
Сердцу значительно ближе оказался Роден, и встреча с ним была очень счастливой, но до болезненности короткой.
Наверное, все судьбоносные встречи в нашей жизни остры, ярки, но беспредельно-беспредельно коротки. Увы.
...А в Лувр я не попала, и *Джоконду* не видела.
Все просто. Лувр нашпигован экскалаторами, а у меня фобия на эти проклятые движущиеся и уползающие из-под ног серые мерзкие ступеньки.
Вот пишу о них, и руки становятся влажными.
Дома меня подвергли остракизму, душевных моих треволнений из-за подлых экскалаторов никто не понял.
Мама сказала, что быть в Париже и не посетить Лувр – это, я уже не помню, что, но что-то ужасное...
Но, думаю, что главное в этом предложении не *не посетить Лувр *, а именно *БЫТЬ В ПАРИЖЕ*.
Вечерняя прогулка на кораблике – обязательный финальный привет Городу.
Танцующие люди на набережных, ослепительно чистый речной воздух, несосчитаемое количество памятников, мостов, радостных, безумных, щедрых парижских минут..
...Париж не уходит из меня, наполняет изнутри чем-то светлым и одновременно чуточку тревожным, он опять призывает к себе, будоражит, и вроде бы я вернулась в обычную жизнь, в повседневность, когда сиюминутно были повешены на меня три тысячи миллионов дел, хлопот и обязанностей .
Я даже не знаю, позволит ли мне, в первую очередь, финансовый распорядок к нему вернуться, вновь в него зайти, замерев и как будто обезножев.
Наверное, мир изобилует огромным количеством разных чудесных мест. Наверное...
Двадцатого августа в 7 часов утра мы возвращаемся во Франкфурт. Франкфурт величественен, изящен, монументален и денежен.
Он привлекателен своей строгостью, капитальной независимостью и благополучием.
В определенном смысле, он даже прекрасен. Прекрасен.
