Она бежала быстрее облаков, еле успевая за стремительным ветром, чтобы не опоздать к первому своему рассвету, туманному и немножко колючему от ночной прохлады.
Она взлетала над полями и реками и, подобно птице, парила, широко раскинув свои невесомые крылья...
И вот наступило то самое, холодное и туманное, первое сентябрьское утро. Нехотя поднималось солнце, обнимая окрестности мягким светом. Постепенно улетучивалась сырость. На асфальте обозначились первые упавшие листья.
И пришла Она. Успела! И удивилась тому, как легко Ей задышалось, как покорилась Ей вся природа. Хотелось веселиться и озорничать, никуда не надо было спешить. Она подергала за косичку важно шагавшую первоклашку, взъерошила вихры идущему рядом мальчишке, который был постарше и нес два портфеля. Она свернула в тихую улочку и пошла, отфутболивая падавшие под ноги редкие желтые листья.
Вдруг какая-то непонятная сила заставила ее резко остановиться и посмотреть вверх. Что это? Какая дерзость! Среди слегка покрытых позолотой листьев каштана белели стройные "свечки" соцветий. Рядом стоящий каштан вытворял то же самое! Они цвели. Отчаянно и нежно. Словно бросая вызов неумолимой владычице этой поры, Ей, Осени. Обреченные на гибель цветы вселяли в людей какую-то светлую надежду, чувство, которое может возникнуть в человеке разве что при виде белого голубя, парящего в ярко-голубой бездне неба.
Осень, будто завороженная, стояла и смотрела на цветущие деревья. Ее душили слезы какого-то необъяснимого страдания, тревоги и грусти. Кап-кап...Закапали слезы. Или дождинки. Впрочем, какая разница! Осень пришла, и обратной дороги для нее нет.
Вот так-то, храбрые мои каштаны!..
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
