Отношения с мужем у Анны Ивановны Пироговой основывались прежде всего на терпении. Пятьдесят пять лет совместной жизни зацементировали чувства настолько, что уже никто из супругов не задумывался, есть ли смысл жить вместе. В полувековом фундаменте семьи местами зияли дыры разочарования и усталости.
Многое оправдывала инвалидность супруга, потерявшего в молодости ногу от стопы до середины бедра. Ростислав Андреевич Пирогов обладал двухметровым ростом и вздорным неукротимым нравом. Не выносил политику, обожал шахматы и оглушительно перекрикивал телевизор, всякий раз, когда хотел выдать очередную чужую мысль за свою собственную.
По квартире он перемещался на костылях в неизменном драном халате, надетом на потрепаные трусы неопределенного серого оттенка. Ростислав Андреевич терпеть не мог новые вещи, поэтому заношенные до неприличия старые были заботливо выстираны, выглажены и тщательно заштопаны драгоценной половиной.
Да, именно драгоценной. «Если бы не Анютка, я бы сдох еще в семьдеят третьем», - часто повторял Ростислав Андреевич всем знакомым и незнакомым соседям при встрече, - «Я бы окочурился в госпитале от гангрены, если бы не моя милая Анюточка».
Слезливая театральная благодарность быстро затухала на пороге совместно нажитой жилплощади вместе с аккуратно докуренной сигареткой. Здесь начиналась территория придирок и раздражения к «милой» по любому поводу.
В молодости Анна Ивановна бурно реагировала на нескончаемые претензии, переживала, чувствовала себя виноватой из-за неубранной со стола посуды или неотглаженных вовремя брюк. Но потом незаметно подкралась старость. Посеребрила длинную тугую косу сединой, приглушила лишние звуки глухотой и даровала дряблой сердечной мышце смирение. Причуды мужа со временем органично вписались в приятное ощущение не зря прожитой жизни.
«Смысл в семье, и только в ней, голубушки мои. Я маме вашей это всегда говорила. Как видите – не зря. Вон каких красавиц вырастила!» - любила внушать двум взрослым внучкам-близняшкам Дашеньке и Машеньке мудрая бабушка Аня.
А еще в доме Пироговых хранилась семейная реликвия – альбом с рисунками неизвестного художника. Необыкновенно богатое оформление черной атласной обложки, с инкрустациями и вышивкой, слабо соответствовало содержимому: нескольким десяткам страниц плотной бумаги. На них скромно ютились бледные небрежные наброски портретов, выполненные исключительно карандашом.
Когда Анна Ивановна перелистывала реликвию, а проделывала она это редко, загадочные лица с любопытством заглядывали нарисованными глазами в современную жизнь. Семейное предание о черно-белых творениях уходило в такие дальние дебри, что Анна Ивановна оказалась совершенно не сведущим обладателем сего сокровища.
Лет двадцать тому назад пришлось ей отнести альбом на оценку к антиквару. Старый, скрюченный подагрой, специалист удовлетворенно поцокал языком, рассмотрев обложку, и презрительно хмыкнул, перелистнув пару раз страницы.
- Учитывая стоимость натуральных сапфиров редкого оттенка и количество мелких изумрудов на обложке, а также, присовокупив абсолютную бесполезность в плане содержимого, даю сто тысяч, любезная госпожа Пирогова, - определил «на глаз» специалист.
- Сто тысяч?! Рублей? – удивилась Анна Ивановна невиданной щедрости.
- Хм. Хорошо. Рублей так рублей.
Слава Богу, так и не пришлось тогда избавиться от семейной ценности, благодаря удачному стечению финансовых обстоятельств. Анна Ивановна принесла альбом обратно домой в хозяйственной сумке. Бережно достала и прижала к груди: словно неожиданно потерянного, но вдруг чудесно найденного домашнего любимца. Аккуратно смахнув с него невидимую пыль, госпожа Пирогова снова убрала альбом в потайной ящичек на многие годы. «И как могло прийти в голову такую ценность продавать!»
Но пришел печальный день. Промозглым февральским утром Ростислав Андреевич умер во сне. Анна Ивановна не смога его разбудить и вызвала скорую. Врачи констатировали остановку сердца из-за острой коронарной недостаточности. На поминках соседи и родственники вспомнили о том, какой Ростислав был талантливый и неординарный. Внучки Дашенька и Машенька метали на стол пироги, котлеты, селедку и подливали водку в затуманенный временем хрусталь. Вспоминали дедушку, как и положено, с самых лучших сторон, старательно выковыривая из трудного прошлого покойного светлые моменты. Сосед Виталий Осипович, седовласый толстячок с пышными белыми усами, разбавлял комичными ужимочками общую мрачность, рассказывая байки о бурной молодости друга детства Ростика. Незабвенный, по его словам, постоянно влипал во всяческие разборки и несуразные истории. А потом хвастался глубокими уродливыми шрамами на теле, как орденами за отвагу.
Анна Ивановна, схоронив вместе с Ростиславом остатки смысла жить дальше, стремительно погружалась в безденежье и перманентную тоску по мужу. Апоплектический паралич одиночества жадно заглатывал мутные дни один за другим.
Истек почти год после смерти мужа. Снова белела за окном зима. Анна Ивановна решилась поправить свое трудное положение продажей бесценной реликвии. Она достала альбом и долго любовалась узорами на обложке, прося мысленно прощение за свое слабовольное решение. Провела нежно подушечками пальцев по камням, ощущая приятную гладкость атласа и колкость драгоценных многогранников. Перелистывая страницы, она вглядывалась в уже знакомые женские и мужские лица, крупными штрихами очерченные подбородки, линии бровей, прически и детали одежды разных времен. Ушедшие образы завораживали своей реальностью, оживали, вздыхали, устало прикрывали глаза и улыбались. Старческие слезы, насыщенные скорбью, капали на плотные лощеные листы, превращаясь в блестящие скользкие дорожки.
И вдруг! Сердце сжалось в неукротимой муке!
Очередной широкий лист обдал холодным ветерком лицо при медленном перевороте. Откуда этот новый портрет?! В спутанных штрихах прорезались знакомые черты…
Крупный кривоватый нос, густые сросшиеся на переносице брови, шрам на виске. Ростислав! Супруг как живой смотрел печально и смиренно на жену, умоляя освободить его из бумажных оков вечности.
Анна Ивановна дотронулась до родной небритой щеки, очерченной грубыми серыми линиями, и потеряла сознание.
Начинается проза, но жизнь побеждает её,
и поэзия снова, без шапки, без пуговиц двух,
прямо через ограду, чугунное через литьё,
нет, не перелезает, но перелетает, как дух.
Улыбается чуть снисходительно мне Аполлон,
это он, это жизнь и поэзия, рваный рукав,
мой кумир, как сказали бы раньше, и мой эталон,
как сказали бы позже, а ныне не скажут никак.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
