Военный госпиталь находился от нас по другую сторону городка. Нужно было пройти через рынок, через центр, и не подалёку от вокзала, он размещался в каменном одноэтажном здании. Мама служила там медсестрой. Работа была тяжёлая. Часто мама проподала там сутками. Но, несмотря на большую занятость, для семьи это было большим подспорьем. Мама часто приносила продукты, которые она там получала. Насколько это было законно, мне трудно судить. Думаю что законно, поскольку красть в то время было крайне опасно. За воровство судили по законам военного времени. Я также бывал в госпитале частым гостем. Знал всех раненых, которые лежали в палатах. Особенно в офицерской. Это была мамина палата. И то. что я тонечкин сын, знали все. Мы иногда приходили вместе с Лидой, чаще летом. Нас охотно пускали. Раненные встречали нас ласково. Стараясь угостить чем-нибудь. Но мы не злоупотребляли угощением, зная, что начальство это не одобряет.
А какие праздничные вечера там устраивали. Конечно, заводилами всех праздников были одесситы. Это там. в госпитале, я узнал, что есть такой город-Одесса. В то время он был занят немцами. Это одесситы пели "Одесские каштаны", На Дерибасовской",На Молдаванке музыка играла". Эти по истине народные, городские песни приводили меня в неописуемый восторг. Мне одесситы объяснили, что такое каштаны, которые растут на деревьях и украшают бульвары города. И что можно их нарвать и жарить. Я в это не мог поверить. Можно вот так запросто нарвать и потом зажарить и есть, что было непостижимо. А зачем тогда работать? Удивлялся я. Нарвал, поел. Потом захотел поесть, опять нарвал. Рви и ешь. Рви и ешь. Мои доводы вызывали дружный смех среди раненных. Мне объяснили, что это было бы удивительно неплохо, но одними каштанами, малыш, сыт не будешь. Нужно ещё и хлеб, и мясо. И вообще, человек работает не только для того, чтобы поесть. Но в то время всеобщей военной нужды, мы, дети, хорошо понимали, что такое лишний кусок хлеба, мне, малышу, было трудно понять, что люди работают, не только для того, чтобы поесть. С тех пор, на всю оставшуюся жизнь я полюбил одесситов и Одессу, в которой, к сожалению, так до сих пор и не был. Простите меня, Леонид Осипович, но ещё не вечер.
Река валяет дурака
и бьет баклуши.
Электростанция разрушена. Река
грохочет вроде ткацкого станка,
чуть-чуть поглуше.
Огромная квартира. Виден
сквозь бывшее фабричное окно
осенний парк, реки бурливый сбитень,
а далее кирпично и красно
от сукновален и шерстобитен.
Здесь прежде шерсть прялась,
сукно валялось,
река впрягалась в дело, распрямясь,
прибавочная стоимость бралась
и прибавлялась.
Она накоплена. Пора иметь
дуб выскобленный, кирпич оттертый,
стекло отмытое, надраенную медь,
и слушать музыку, и чувствовать аортой,
что скоро смерть.
Как только нас тоска последняя прошьет,
век девятнадцатый вернется
и реку вновь впряжет,
закат окно фабричное прожжет,
и на щеках рабочего народца
взойдет заря туберкулеза,
и заскулит ошпаренный щенок,
и запоют станки многоголосо,
и заснует челнок,
и застучат колеса.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
