Мужчина — тайна для женщины, а женщина — для мужчины. Если бы этого не было, то это значило бы, что природа напрасно затратила силы, отделив их друг от друга
Дождь задерживался уже дней на десять и, учитывая то, что была середина июля, а на небе неделю не было ни облачка, становилось тревожно. Здесь, на вершине холма, где доживал свой век старый брошенный дом, кутаясь в зарастающий, но ещё храбрившийся сад, земля начинала постепенно каменеть, отдавая палящему солнцу всю влагу, которую успела накопить за дружную весну и короткие июньские дожди. Солнце нещадно палило, и ближе к полудню затихала всякая жизнь на холме. Мир выго-рал, постепенно становясь чёрно-белым. Затихали почти все кузнечики, и даже сквозня-ки-озорники, непослушные детишки Южного Ветра, которым он позволял резвиться в заброшенном, покосившемся от тоски по уехавшим хозяевам доме, теперь прятались где-то в саду под яблонями. Он, этот мир, становился плавно-тягучим, и, казалось, само время, разомлев на солнце, отказывается хоть как-то двигаться.
Но внизу, у подножия холма, всё было по-другому. Там, плотно укрытый ивами, отдыхал от солнца пруд. Вот где было хорошо. Ключи снизу и тень от ив сверху делали его воду прохладной даже в самый жаркий день и если не увязнуть, в начавших заболачиваться берегах и добраться, собственно, до воды, можно было плавать, нырять и резвиться в ней, фыркая от удовольствия.
Что и делали хозяева этого пруда – жабы. Правда, они не фыркали, а квакали. Зато квакали они исключительно, по-вагнеровски! В прошлом году с проезжавшего мимо грузовичка спрыгнул «перевести дух» известный в округе тенор жаб Кофнуций, по крайней мере, он так представился. Дороден телом: ни одной лишней бородавки, с кожей чистей-шего грязно-жёлто-зелёного цвета, с выворачивающими наизнанку душу ясными жёлты-ми глазами, Кофнуций являл из себя верный признак породы. Прыгун оттолкнул сильны-ми лапами кузов грузовичка, когда водитель остановил авто показать сыну сад на холме: «И что там может быть красивого?.. и что может быть красивее кувшинок и ряски на по-верхности спокойного прохладного водоёма?» – перескочил через борт, и через короткое время ступил на илистый берег. Ступил, и сразу же был принят в местное общество. Все звали его Фнут. «Кофнуций» – было выше лягушачьих возможностей, а «Квафнуций» – огорчало тонкую душевную организацию маэстро. Фнут, можно сказать, «из-за такта» взял в оборот голосистых и что-либо слышавших о бемоле и миноре соплеменников, ско-лотил хор и после пары-тройки репетиций вовсю зазвучали концерты. И хоть они и были, скорее, камерными, нет-нет, да и допрыгивали в сырую погоду из соседних водоёмов лягухи, послушать классику собственными ушами. Так и осел Кофнуций в этом Сыром Раю, предаваясь днём сытым размышлениям о бренности всего живого, а по утрам и по вечерам давая концерты из уже до дыр закваканных произведений Вагнера, Баха, Шопена, перемежая их, время от времени, своими эпигонскими творениями.
Всё было здорово. Но случилось то, что рано или поздно случается почти со всеми: Фнут решил жениться. Нет, он не влюбился – для этого он был слишком тщеславен. Про-сто однажды, в один из жарких июльских дней, скорее всего позавчера, по обыкновению размышляя о жизни после двух порций одуванчиковых щей, маэстро понял: звезда его потихоньку начала закатываться. Публике стало надоедать однообразие репертуара, и как назло в голову не лезло ничего нового. Пошли разговоры о его стиле, что не стильный он, видите ли, и что, похоже, массовик-затейник выдохся. Всего этого нельзя было допус-тить. Общественное мнение надо было восстанавливать. А, так как точно известно, что общественное мнение торжествует лишь там, где дремлет мысль, то нужна была ряска, ой, встряска. Нужно было придумать нечто такое, что всколыхнуло бы монотонный распоря-док дня пожирателей комаров и окончательно и безоговорочно утвердило Кофнуция на волне всеобщей любви и поклонения. К тому же прима его излюбленного детища – хора – не просто имела прекрасное контральто и надувала изумительные пузыри в своём соло, но ещё была так прекрасно холодна кожей. Решено! Вчера он сделал ей предложение, и солистка чуть не рухнула в обморок от счастья, пролепетав лишь невнятное «ква». Свадьбу назначили на эту пятницу, а пятница была уже завтра, и Фнут, задумавший удивить всех, понял – тянуть больше нельзя. Частенько вместо послеобеденного отдыха – ещё сказывалась привычка к перемене мест – он обследовал окрестности и знал: на холме живёт Розовый куст необыкновенной красоты. Фнут дождался пока собратьев, наевшихся «от пуза» комариных котлет, свалит полуденный сон и попрыгал наверх. Интересно за-чем?
На холме, на южной окраине сада, возле самой дороги действительно жил Розовый куст. Он был самой большой гордостью бывших хозяев усадьбы и их самым большим со-жалением. Гордостью потому, что Куст действительно отблагодарил их за трепетную за-боту и вырос прекрасным: с тёмно-зелёными, мягкими, как бархат, листьями, ярко-жёлтыми, как лимон, бутонами и пьянящим ароматом. Даже теперь, несмотря на то, что он находится у самой дороги и что хозяев здесь больше нет, никто не решался сорвать с него даже бутон, чтобы не нарушить гармонию цвета и запаха. А сожалением Куст стал в тот момент, когда стало понятно: уезжая навсегда, они не смогут забрать своего любимца с собой.
И вот теперь любимец стоял под палящим солнцем, изнывая от жажды. Со свора-чивающимися в трубочки листьями, с лепестками, выгоревшими из лимонного до блед-но-кремового, полный надежды, он выглядывал какое-нибудь облачко и с ужасом пони-мал: конец недалёк. Погода не предвещала ничего хорошего. То есть, ни единой капли. С грустью Розовый Куст думал о тех днях, когда хозяева ухаживали за ним. Гордые са-довники, они демонстрировали желающим его красоту, и красота отвечала благоуханием. Тёплыми безветренными вечерами, когда запахи и звуки переплетались настолько тесно, что невозможно было представить их отдельно друг от друга, и медленно поднимались высоко в небо, заставляя звёзды мерцать, хозяева, обойдя сад, обязательно подходили к Кусту. Всей семьёй они долго стояли, задрав головы, и мечтали о том, что разлука никогда не настигнет их. Как это было давно! Теперь только Жаворонок – единственное близкое существо – каждое утро навещал его: прилетал, пел свою, бесспорно прекрасную, но такую бесполезную сейчас песню, желая как-то приободрить, видел, как Куст с каждым днём угасает, и улетал огорчённый, ломая голову: «Как же помочь другу?»
Кусту действительно было худо. Всё, что солнце не успело забрать из земли, он уже выпил, а ночной прохлады и утренней росы на десятые сутки зноя не хватало не то что для красоты – для жизни. Да ещё эти жабы внизу каждые вечер и утро квакали так, что доводили до головокружения все одиннадцать бутонов, распустившиеся месяц назад огромными пышными бантами и уже наполовину опавшими от жажды. А самое главное – помощи ждать было неоткуда. Куст медленно умирал, по инерции перебирая в мыслях начинающие уходить из памяти образы хозяев, мелодии Жаворонка и кваканье жаб. Он почти смирился со своей участью и хотел только одного – уснуть и больше не просну…
- Кхе-кхе.
Куст встрепенулся:
- Что такое? Мерещится от жары, что ли?
- Кхе-кхе, – повторилась галлюцинация, – Я здесь. Здесь внизу. Нет, левее (Куст пытался сфокусироваться на голос). Я кВас приветствую!
Куст, наконец, запеленговал источник звука:
- Вы кто?
- Я? Я Кофнуций, – ответило «кхе-кхе».
- Что за имя такое? – несмотря на жару остались, оказывается, еще силы изумляться.
- Обычное хорошее имя для жабы. Меня так назвали в честь прадедушки – известного фи-лософа. Да Вы, наверное, слышали о нём. Хотя, думаю, родись я первым, то его бы назва-ли в честь меня, потому квак я самый известный в мире тенор, ну и, кВаш сосед, к тому же, снизу, из пруда.
- Так это от вас такая какофония?
- Квакая же это, простите, кваквафония? – у Фнута был такой вид, будто ему наступили на любимую мозоль, – это Вагнер для вас кваквафония или Шуман?
- Ах, оставьте! Бог с вашим Вагнером, Шубертом и иже с ними. Мне теперь не до этого. Разве вы не видите: я умираю?
- Да, Боже мой, я квак раз и припрыгал для этого сюда, на такую жару.
- Что, затем чтоб я умер? – с грустью усмехнулся куст.
- Да ни разу! Даже наоборот: я женюсь!
- Счастья вам. Стоило карабкаться сюда, чтобы сообщить мне об этом? Или Вы хотели пригласить меня на свадьбу?
- Ну, в кваком-то роде да.
- Интересно, – куст уже начал уставать от бесполезной болтовни.
- Квак я вижу, кВам совсем нехорошо.
- Да уж, и очки не нужны, чтобы это заметить, – раздражение нарастало.
- Так вот… У меня к Вам (гм, кваламбур) деловое предложение: я кВас спасу, – с пафосом конферансье продекламировал Фнут.
Где-то вдалеке забрезжил призрак надежды.
- Каким же образом?
- Я кВас напою. В смысле, мы с друзьями будем поливать кВас кваждое утро и кваждый вечер… За небольшую плату, конечно.
- И как вы себе это представляете? – надежда крепла.
- Ну, мы будем набирать в рот воду из пруда, прыгать сюда и выливать её на кВас. Снова и снова, поква не напоим кВаши корни.
- И какова же плата?
- У кВас красивые бутоны, а у меня свадьба, – хитро подмигнул Фнут, – у кВас их один-надцать. Очень жаль, конечно, что не двенадцать, потому что в моем хоре голосов именно столько. Но ничего не поделаешь, пускай будет одиннадцать. Теперь понятно?
- То есть, я буду должен отдать Вам бутоны… мои бутоны?!
Это было неожиданно.
- Посудите сами. Неизвестно сколько еще продлится жара и когда, наконец, соберётся дождь. А если соберется, будет ли достаточно длительным, чтобы квак следует напоить кВас? – фнутовский голос начал слегка подрагивать от волнения. Он чувствовал, что Ро-зовый куст сдаётся, просто нужно поднажать. – Самое непростое в жизни – понять, ква-кой мост следует перейти, а квакой сжечь, – воодушевлённо продолжил Фнут. – Я предлагаю уже сейчас решить кВашу проблему. Да, Вы лишитесь бутонов, но останетесь жить и на следующий год расцветёте кваше, ой, краше прежнего. Ну, решайтесь!
- А с какой стати я должен Вам доверять? – Куст попытался создать видимость сопротив-ления.
На самом деле он хранил одну тайну. Бутонов было как раз двенадцать. Двенадца-тый, самый маленький, но красивее, ярче других, распустился в середине Куста, скрыт от посторонних глаз листвой и защищен шипами, потому… потому что был нежным серд-цем его. Вот за этот бутон Куст и боялся. Как только он увянет, придёт смерть.
- С какой стати? Доверять? – эхом отозвался Фнут, – Квак говаривал мой предок: «Дове-рие – признак или бессилия или жадности и всегда риск». У кВас, квак я вижу, первый вариант. Кому Вы еще можете здесь довериться, кроме меня? – Фнут упивался победой.
- Ну, например, моему другу Жаворонку, – продолжал вяло сопротивляться Куст, – он ка-ждое утро навещает меня, волнуется за моё здоровье.
- А, это, наверное, та маленькая невзрачная надоедливая птица, которая недавно прилета-ла к нам на пруд напиться воды и увязла в топком берегу. Ну и зануда! Выбираете же Вы себе друзей, – проквакал ехидно Фнут. – Я помог ему выбраться, и в благодарность он решил устроить революцию. Начал смущать общество бреднями о каком-то «бездонном» небе, призывами к эмиграции (куда и зачем?) – почти полностью расстроил пищеварение граждан. И уже отдельные диссиденствующие начали поддаваться на его демагогию, ко-гда терпение лопнуло, – от возмущения Фнут раздул огромные пузыри, и Куст не на шут-ку забеспокоился: не лопнул бы. – Вообще-то мы, жабы, – спокойный и миролюбивый народ. Я бы даже сказал, где-то ленивый. Но мы – патриоты нашей страны! – гордо, будто с трибуны, громко проквакал Фнут. – А патриотизм по сути своей агрессивен. И нам ни-чего не оставалось делать, квак на общем собрании вынести ему ультиматум: или он оста-вит нас в покое и позволит без помех наслаждаться нашим любимым студнем из водомерок и сушёными стрекозами или мы его схватим и заставим переворачивать ноты на наших концертах пожизненно. Вам он тоже, должно быть, вскружил бутоны сказками о «свободе и бескрайних цветочных лугах»?
Куст задумался. Да, бесспорно, Жаворонок был его другом. Он один не бросил его: каждый день справлялся о здоровье, переживал и подбадривал своими красивыми балла-дами о лучшей жизни и Совершенной Красоте. Но только как это могло помочь ему, Кус-ту, остаться в живых, сам Куст не понимал. Дружба. Конечно, она подразумевает беско-рыстие, самоотверженность, даже самоотречение. Куст видел, Жаворонок делал всё, что мог. Но что он мог?! При всём желании эта птаха вряд ли была в силах сделать для него что-либо полезное. Тяжело было расставаться с красотой. Страшно было доверять этому горе-музыканту с полуфилософскими амбициями и тщеславием, заполнявшим все его мерзкие бородавки, но делать было нечего. Солнце палило, будто решило сжечь мир; до самого горизонта не было видно ни облачка, и даже ветер, зажарившись, наверняка убе-жал куда-нибудь в самый заросший уголок сада, чтобы скрыться в тени. «Что я теряю? – уговаривал себя Куст, – погибать с бутонами или без – какая разница? Надо соглашаться».
- Что ж, хорошо, я поверю Вам. Надеюсь, Вы меня не обманете, – медленно, с бесконеч-ной грустью в голосе, промолвил куст.
- Вот и хорошо! Вот и ладно! – засуетилась жаба. – Я рад, что Вы оказались сговор… э-э-э, таким мудрым Розовым кустом. Ну, до встречи, – начал разворачиваться Фнут.
- Куда же Вы?
- Квак куда? За подмогой. Мы принесем воды. До скорого, – уже на ходу весело проквакал комбинатор, – будем жить…
Всё стихло. Куст печальным взглядом проводил незваного гостя и теперь стоял, погрузившись в невесёлые мысли. Солнце начало клониться к закату, слегка ослабив жар. Тишину нарушал только нестройный ленивый стрёкот кузнечиков (интересно, они когда-нибудь замолкают?) да снизу от подножия холма доносилось возбуждённое кваканье оби-тателей пруда: Фнут, наверное, уже добрался до места. Был еще один звук. Он исходил изнутри, из души, и монотонно печально твердил об ошибке.
- Где же ты был раньше? – раздражённо воскликнул Куст. – Легко давать советы, особен-но уже после того, когда всё произошло.
- Ты не слушал меня, пытаясь ухватиться за соломинку, – не унимался внутренний голос, – и ещё будешь пожинать плоды своего малодушия.
Куст знал: голос был прав, и это ещё больше расстраивало.
- Будь, что будет, – в сердцах бросил он и вдруг услышал шелест травы. – Они возвраща-ются! Я не ошибся! Слава Богу, они здесь! – радости не было предела.
Первым показался Фнут:
- М-м-м, – что-то промычал он.
- Что-что? – Куст был вне себя от радости.
Фнут прыгнул ближе к корням, вылил изо рта воду, которая мгновенно впиталась в землю, и произнёс:
- А вот и мы, – из травы показалось несколько жаб, – позвольте представить моих друзей, – жабы по очереди приближались, выливали воду и замирали в ожидании.
- Я очень рад, что Вы сдержали слово, уважаемый Кофнуций, – радостно произнес Куст.
Фнут гордо оглянулся на приятелей: сам Розовый Куст правильно произнес его имя.
- Да уж, я такой, – раздуваясь от гордости, ответил маэстро. – Мы, жабы, такие, – огля-нувшись на друзей, поспешил добавить он, чтобы слегка прикрыть распиравшее его тще-славие.
- Признаюсь, я думал о вас по-другому, – сказал Куст.
- Теперь очередь за кВами. Бросайте бутоны.
- Что, уже? – голос у Куста задрожал.
- А зачем тянуть? Мы отнесём бутоны и вернёмся с новой партией воды. Тем более земля здесь, на холме, настолько сухая, что за секунду впитала её всю. Бросайте, мой жёлто-зелёный друг, – панибратски произнес Фнут, снисходительно поглядывая на растение.
- Держите.
Куст попытался подавить вздох и наклонился к жабам, сбрасывая цветы. Он нелов-ко повернулся и слегка приоткрыл малютку-бутон, который так тщательно прятал.
- А это что такое? Уж не ещё ли один бутончик Вы от нас прячете? – насторожился же-них,– нам квак раз одного не хватает, нас же двенадцать.
- Что Вы, что Вы? – испугался Куст, – Вам показалось. У меня больше ничего нет. И мы договаривались на одиннадцать, м-мой друг, – выдавил он из себя, чтобы успокоить Коф-нуция, – до свидания, я буду с нетерпением ждать вас.
- «До свидания» – есть отрицание необратимости происходящего, – туманно произнёс Фнут, недоверчиво поглядывая снизу вверх. – Ладно, ждите, мы скоро вернёмся. Так, ре-бята, хватайте цветы и поскакали вниз, – повернулся он к остальным и, не дожидаясь, прыгнул в траву.
Солнце скатывалось к горизонту. С холма было хорошо видно, как оно, опускаясь всё ниже, меняет свой цвет на более холодный и увеличивается в размерах. Став почти красным («Жутковатый какой-то цвет», – машинально подумал Куст), солнечный диск зацепился за край земли. Это было красиво. В другое время, при других обстоятельствах Куст обязательно залюбовался бы таким регулярным, но от этого не менее волшебным зрелищем. Но не сейчас… Всё говорило о том, что наступающая ночь не принесёт облег-чения. Духота нарастала. Было не так жарко, как днём, а дышать становилось всё труднее. Так бывает перед грозой, но, как ни всматривался Куст, ему не удалось разглядеть в небе хоть что-нибудь, похожее на облако. Было больно. Не от осознания приближающейся смерти, а от обиды. Жабы его обманули. Их торжествующее кваканье возвестило о том, что герои добрались до пруда, и два часа ожидания понадобилось, чтобы стало ясно – они не вернутся.
Куст понял: ждать больше нечего. Этой ночи не пережить. Он медленно оглянулся вокруг, желая напоследок запечатлеть всё, что было дорого сердцу. Ярко-красное, навер-ное, от стыда за свои проделки, солнце наполовину, словно под одеяло, спряталось за го-ризонт. Желая спокойной ночи, оно дотянулось своими теперь не жгучими лучами до яб-лонь в саду, возвращая листве и только начавшим наливаться плодам их натуральный за-думчивый зелёный цвет. Оно, не сумев из зенита забраться под полёгшую от жары траву на склоне холма, пробралось под неё с другого угла, нежно поглаживая запоздавших к ночлегу муравьишек. Оно осветило нереально фиолетовым цветом пыль в колее еще не совсем заросшей дороги, опоясывающей холм почти у самых корней Куста, и зажгло про-зрачным серебром бархат его увядающих от жажды листьев. «Последняя награда мертве-ца – ему больше не надо умирать, – крутилась в мыслях когда-то услышанная фраза, делая такими далёкими и радости и печали, ещё так недавно бередившие душу, и унося в беско-нечную незначительность злость и обиды, когда-либо нанесённые и друзьями, и врагами. – Ведь что есть жизнь? – размеренное течение мыслей увлекало в свой водоворот остатки надежды. – Жизнь, по сути, – всего лишь искра света, проносящаяся меж двумя равными промежутками тьмы: до нашего рождения и после смерти, и странно, что нас так мало волнует первая и так сильно последняя. Тем более, что самое страшное в смерти – собст-венно её ожидание…» – Всё. Надежда окончательно утонула в омуте сознания, и вместе с ней ушла боль.
- Прощай, доброе злое Солнце, – спокойно произнес Куст, – завтра я тебя уже не увижу. Мы все на пороге смерти становимся в какой-то мере философами, задумываемся о том, что успели и не успели сделать, о том, что у каждого свой путь. У кого-то он размерен-ный и длинный, как у каравана, идущего по Сахаре, у кого-то яркий и короткий, как вспышка молнии в долгожданную грозу. У некоторых он однообразный и скучный, как осенняя изморось, серая и до усталости бесконечная, а у других – веселый и бесшабашный, как карнавал в Рио, пёстрый и непредсказуемый. Но я понял одно: какой бы он ни был и каким бы ненужным он ни выглядел, он не бывает бесполезным. И если скучной и бесконечной выглядит для новичка партия в шахматы между двумя чемпионами мира, это не значит, что она таковой является. Нужно просто приглядеться, чтобы понять: в этом мире ничего бесполезного нет. Взгляни хотя бы на эту дорогу, стареющую у моих ног. Когда-то она провожала в дальние страны за соседним холмом всех, кто оставлял насиженные гнёзда в поисках ответов на самому себе задаваемые вопросы, и встречала распростёртыми объятьями родных и распахнутыми дверями домов нашедших да и не нашедших эти ответы. Потому что не важно, нашёл ли ты ответ на тот, самый главный вопрос в твоей жизни или не нашёл. Поиск ответа сам по себе и есть этот ответ. А этот сад за моей спиной? Он, так же как и его дальний родственник, мог бы сделать великое научное открытие, скинув яблоко на голову Ньютону или напоить весёлым сидром всю округу или просто угостить спелым сочным плодом усталого путника. Цветы, кузнечики…да и жабы обязательно кому-то нужны, чтобы…
- Засыпаешь, Куст? А где твои бутоны? – послышался чей-то голос.
- Это ты, Жаворонок? Я уже не надеялся тебя увидеть – ты никогда не прилетал по вече-рам, – монотонно произнес Куст.
- Я прилетел, чтобы обрадовать тебя. Я упросил Южный Ветер пригнать сюда тучи. Чув-ствуешь, нет ни дуновения? Это он улетел за ними. Правда, он сказал, что не знает, на-сколько они далеко отсюда. Но пообещал поторопиться. Ты рад? И где твои бутоны? – без умолку щебетал Жаворонок.
- Жабы, – Куст уже начинал терять сознание.
- Что жабы? Очнись! Что жабы? Что произошло? – Жаворонок в испуге суетился вокруг куста, пытаясь сообразить, в чем дело.
- Они меня обманули. Забрали бутоны и пообещали воду.
- Ах, вот почему такое веселье внизу, – словно из другой жизни донёсся голос Жаворонка, – держись, скоро будет дождь, а пока он не придёт, я буду носить воду из пруда. Ты только держись!
- Прости, милый друг, но что ты сможешь сделать? Такой маленький… Просто дай мне умереть. Прощай, – ослабевшим голосом произнёс Куст.
И вслед за этими словами мир пришел в движение. Сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее он увлекал в безмолвный хоровод всё вокруг: и сад с покосившимся домом, и дорогу, и закат, и Жаворонка, будто обматывая Куст невидимыми нитями и пре-вращая его в кокон, для того, наверное, чтобы потом из этого кокона появилась какая-нибудь другая, новая жизнь.
- Жаво…, – попытался позвать Куст и… умер.
Ничего себе смерть! Разве бывает больно, когда умер? И разве я могу рассуждать о том, что умер, когда умер? Хотя, кто его знает – может, могу? Интересно, что это так больно колотит меня по листьям?!
- …ронок! – Куст очнулся.
Всходило солнце, а по листьям, по траве, по деревьям в саду, по крыше заброшен-ного дома крупными каплями колотил дождь. Нет, это был не дождь, это был ливень, все-мирный потоп. Стеной, водопадом, невероятным цунами он обрушился на мир. Земля не успевала впитывать всю влагу, и потоки воды устремились вниз, лишь на долю секунды задерживаясь в колее дороги, прочертившей холм возле куста. Южный Ветер резвился, то обрывая лодочки-листья и гладко расчёсывая сучки развесистых ив внизу, у пруда, то танцуя в одном хороводе с яблонями здесь, на холме. Он радовался, как ребенок, и завы-вал на всю округу: «Пейте, пейте на здоровье! Это я принёс с собой дождь, и теперь никто не умрёт от жажды!»
Куст попытался оглядеться. Было уже светло. Ливень немного ослабил напор, и теперь всё было видно отчётливо. Куст посмотрел вверх, на тучи, почувствовал, вернее, не почувствовал жажды, услышал радостное завывание ветра и понял: «Жив». Как прекрасно вновь ощутить себя полным здоровья и сил! Захотелось покружить с яблонями в танце, позавывать с Южным Ветром его весёлую песенку, послушать нежные серенады лучшего друга, Жаворонка, и даже – что уж теперь, дело прошлое – возможно, расцеловать от радости этого проныру-Кофнуция.
- Кхе-кхе. Вы, должно быть, задумались обо мне?
Куст уже знал это «кхе-кхе». Оно не предвещало ничего хорошего. Он медленно повернулся на голос и то, что открылось его взору, словно острым шипом проткнуло единственный, оставшийся в живых, бутон. Боль вцепилась в сердце и не отпускала. Внизу, чуть повыше дороги, почти у самых корней, подставив под струи дождя свои бородавки и раздув до невероятных размеров пузыри, сидел Фнут. А рядом с ним лежал Жаворонок. Мёртвый Жаворонок. Крошечное съёжившееся тельце («Надо же, не думал, что он такой маленький», – булавкой уколола Куст необязательная какая-то мысль) пытались унести вниз потоки воды, и, если бы не спутавшиеся травинки, им это наверняка удалось. Его правое крыло было неестественно изогнуто назад, словно указывало на то место, откуда пришёл дождь, а левое, приняв на себя голову с чуть приоткрытым клювом, распласталось по земле. Вода затекала в крыло, и голова Жаворонка время от времени покачивалась на ней и как бы говорила: «Не волнуйся, друг, мы дождались, и теперь всё будет хорошо». Это было невыносимо. Волна негодования, смешанная с горечью утраты и чувством вины, поднялась откуда-то из земли, прокатилась снизу вверх до самой макушки, попутно сжав в тиски сердце, и Куст прокричал:
- За что ты его убил?!
- Я?! Да ни боже мой. Зачем мне его убивать? И скажите, квак бы я смог это сделать, даже если хотел? – Фнут очень пристально смотрел на Куст своими, зловещими теперь, жёлты-ми глазами.
- Тогда кто это сделал?! – Куст был в бешенстве. – Кто?!
Фнут, не сводя с Куста пронизывающего взгляда, сделал душераздирающую паузу и спокойно произнес:
- Вы.
- Я?!!! Да что ты такое мелешь? – Куст замер. – Как я мог?
- Блаженны теряющие сознание, ибо не могут они ни разрешить, ни запретить ближнему своему, – торжественным голосом проповедника произнёс Фнут. Не хватало вздетого к небу указательного пальца – ощущение важности сказанного было бы полным. – Вы (по-лучили обморок) потеряли сознание, а Жаворонок, испугавшись, полетел на пруд, чтобы набрать в клюв воды и напоить кВас. А так квак, понимаете, это даже не капля в море, а еще меньше, то он летал без отдыха туда и обратно всю ночь, пытаясь сохранить в своём друге хоть искорку жизни. И только когда увидел приближающиеся тучи и понял, что ли-вень неминуем, позволил себе умереть. Его сердце не выдержало непосильной нагрузки и разорвалось.
Вместе с последними словами Фнут, повернувшись к Жаворонку, сделал, якобы, неловкое движение и слегка подтолкнул тельце птахи. Оно соскочило с травинок, и поток воды подхватил и отнёс его в колею, как в маленькую могилку, намыв с холма земли и укрыв от взглядов крохотную отважную птицу.
- А как же Вы? Почему же Вы ему не помогли? И почему обманули меня, не выполнив обещания? – безразлично произнёс Куст, и по голосу можно было определить, что ответ не слишком его волнует. Похоже, он уже что-то для себя решил.
- Стоит только войти в дела другого, чтобы забыть о своих, – самодовольно проквакал Фнут и добавил, – а обманули-то первый Вы, сказав, что бутонов одиннадцать. Я видел двенадцатый, когда мы забирали остальные. Отправив приятелей вниз, я решил остаться и посмотреть, что будет дальше и, квак видите, не ошибся. Я видел всё – весь кВаш позор.
- Да, Вы правы. Мне нужно было отдать всё и умереть. Тогда мой друг был бы жив, – с появившейся решительностью в голосе сказал Куст, – а теперь без него, зная, что он умер из-за меня, я не смогу цвести так ярко и благоухать так нежно, как раньше.
Сказав это, Розовый Куст наклонился к тому месту, где поток укрыл землёй тело Жаворонка и положил на его могилку последний, вернувший под струями дождя свой прежний ярко-жёлтый цвет, самый прекрасный бутон. Положил и унёсся вслед за другом в мир, где нет ни засухи, ни обмана, ни ошибок…
- Квакой же я всё-таки умный, – Фнут почесал бородавку на макушке, – точно умнее пра-деда. Хоть и назвали меня в честь него, а не наоборот. Квак я здорово всех просчитал: и этот «мелодраматический» куст, и этого «героя-романтика» Жаворонка. Поква такие су-ществуют, можно жить припеваючи. Отгуляем сегодня свадьбу, и надо будет заняться фи-лософией. Уверен, я буду гораздо лучшим философом, чем мой прадед музыквантом.
Кофнуций бросил взгляд на безжизненное растение, ещё несколько минут назад бывшее Розовым Кустом, подхватил лежащий в колее бутон и поскакал вниз, к пруду, где ждала невеста, нетерпеливо квакали гости и, уже наверняка, было готово его любимое угощение: студень из водомерок и сушёные стрекозы. Сегодня была свадьба.
Други, вы слышите ль крик оглушительный:
«Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остаётся, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени,
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
2
Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звёзды небесные!
Правда всё та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите, во имя прекрасного,
Против течения!
3
Вспомните: в дни Византии расслабленной,
В приступах ярых на Божьи обители,
Дерзко ругаясь святыне награбленной,
Так же кричали икон истребители:
«Кто воспротивится нашему множеству?
Мир обновили мы силой мышления —
Где ж побеждённому спорить художеству
Против течения?»
4
В оные ж дни, после казни Спасителя,
В дни, как апостолы шли вдохновенные,
Шли проповедовать слово Учителя,
Книжники так говорили надменные:
«Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,
Всем ненавистном, безумном учении!
Им ли убогим идти галилеянам
Против течения!»
5
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмёт бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!
1867
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
