«…и пришел в Россию-матушку век двадцать первый.
И прослезился Бориска Пьяненький.
И покаялся он перед народом…
И сменил его Вован Путевый.
И обещано было люду простому жизнь сытая и
спокойная…..
- Икс, игрек и неизвестный множитель тебе в *опу,
А не жизнь сытую. Был говном, говном и останешься».
Из застольных философских бесед Петра Ивановича и Абрама Измайловича в закусочной «Мутный Глаз».
Сначала я не понял, что это дрынькает. Все орали и звякали бокалами. Семенов – младший менеджер, растрепанный со счастливым раскрасневшимся лицом - кричал громче всех. Девушки визжали «Ура», одобряя его глупый тост за самых, самых… Визжали так, что большой синий шар не выдержал и соскользнул с елки, почти с самой верхушки, разлетелся вдребезги, разбрызгивая яркие осколки по полу, без того густо посыпанного еловыми иголками и разноцветным конфетти.
А знакомая мелодия вклинивалась в шум веселья навязчиво, упрямо. Это начинало раздражать. Наконец дошло – мой мобильник! Я отставил тонкий бока с пузырящимся шампанским, похлопал по карманам пиджака. Наконец нащупал дребезжащий кусок электроники, вынул. «Полет Валькирии» сразу перекрыл гвалт пьяных веселых голосов. На дисплее высветилось имя: «Старый пердун». Шеф. Ему-то что надо от меня в Новый Год? На душе стало неспокойно. Просто так патрон звонить не будет, да еще в самый разгар праздника.
Я юркнул на кухню, спугнул сосущуюся пару молодых сотрудников из нашего офиса, прикрыл дверь.
- Арнольд Павлович, слушаю! – бодро крикнул я. – С праздником вас!
- Ты в каком состоянии? – без здрасте, без « и тебя туда же» пробурчал он.
- В… В прекрасном, - нашелся я.
- Гуляешь? - Тон его мне не понравился: уж больно мрачный.
- Да. Тут у Семенова на квартире собрались…
- Надо в Смоленск смотаться, - выдал он хук справа. – В нашем филиале бардак. До сих пор отчеты не могут получить. Тебе придется ехать.
- Так, ведь Новый Год, - проскулил я. Настроение сразу же опустилось ниже шаровых подвесок. Ну, что за невезуха!
- Третье число уже, - гаркнул шеф. – Хватит пьянствовать. Пора за дела браться.
- Когда ехать, - выдохнул разочарованно я. Надо – так надо.
- Немедленно.
Час от часу не легче.
- Я выпил, - попробовал последнюю отмазку. – Мне бы проспаться.
- Антиполицая нажрись. Да хоть всю аптеку ближайшую скупи. Не поможет – на вокзал. Поездами-электричками добирайся. Все. Давай!
… И он отключился. Вот досада! Вот облом, так облом! Все мелкие менеджеришки еще до одиннадцатого числа будут упиваться шампанским и веселиться, страдать от похмелья и жрать салаты, а я… Черт меня дернул перед самым Новым Годом пойти на повышение. Вот тебе и зарплата в два раза больше, вот тебе и кабинет отдельный рядом с кофе-машиной. Босс свистнул, и ты шавкой несешься, куда тебе приказано. А Боссу абсолютно наплевать - при смерти ты или в полном ауте. Бегом! Фас! Апорт! Ату!
- Куда пропал? – в кухню, шарахаясь от стенки к стенке, вошла длинноногая красавица Анна – секретарша шефа. Черное вечернее платье обтягивало ее стройную фигурку, подчеркивая высокую грудь и тонкую талию. Она повисла у меня на шее и страстно присосалась к моим губам. Раньше, когда я еще шестерил в младших менеджерах, она на меня смотрела, как училка на двоечника. Она на всех так смотрит, на младших сотрудников. Для офисного планктона секретарша шефа, что-то вроде богини. Но, как только меня повысили, как только я появился в офисе в новом немецком костюмчике в тонкую полосочку и итальянских туфлях, французский галстук.., так сразу взгляд ее потеплел, обращения стали мягче, и, главное, через неделю я получил свободный доступ к телу, к ее роскошному, грудастому, отточенному фитнесом телу. У меня даже возникли планы совместной семейной жизни: тихие домашние ужины вдвоем, отдых в Египте, халаты, тапочки, возможно - дети …. Скоро она закончит институт, вот тогда и сделаю предложение.
Наконец Анна оторвалась от меня, оставив на губах привкус клубничной губной помады и шоколада, томно прошептала, с опаской косясь по сторонам.
- К тебе поедем или ко мне?
- Шеф звонил, - грустно ответил я. – Надо в Смоленск ехать.
- Куда? – сердито взвизгнула она, превращаясь из милой феи в медузу Горгону. Того и гляди - в каменный столб превратит. – Ну-ка дай телефон, я сейчас ему устрою, - она попыталась отнять мобилу.
- Не вздумай! – испугался я. Когда Анна подшофе, ее вечно на подвиги тянет.
Она отступила на шаг назад, зло сощурила карие глаза с красиво подведенными ресницами, изящно протянула ладошку с длинными наманикюренными коготками и потребовала:
-Дай телефон. Никуда ты не поедешь! Дай телефон!!! Не дашь?
Она резко развернулась, тряхнув копной черных крашенных волос, и ринулась в коридор к своей сумочке. Я кинулся вслед, но она уже вынула из недр косметички свой розовенький телефончик, сверкающий стразами.
- Не вздумай! – крикнул я.
- Отключил трубу, - посетовала она. Я облегченно вздохнул. Мне бы шеф потом сделал прочистку ануса по полной программе, за такой звонок.
- Я на домашний ему звякну, - нашла выход Анна и потянулась к телефонной тумбочке.
- Не надо, Аня, пожалуйста, - молил я, представляя, что она наговорит шефу в таком состоянии.
- Молчи! – зло огрызнулась она. – Так и будешь пресмыкаться. Я сейчас все выскажу этому говнюку. Нашел тут мальчиков. Пусть сам едет…
Грозило катастрофой. Она сможет, она скажет…
Станция оказалась пуста.
- Семенов, - гневно позвала Анна, – где телефон?
- Так, его же растоптали вчера, когда танцы устроили, - виновато пожал плечами вдупель пьяный хозяин квартиры.
- Судьба, - с облегчением вздохнул я.
- А поехали прямо к нему домой. – Вцепилась она в лацкан моего пиджака мертвой хваткой и потянула к выходу. - Так и скажем: праздник, какие нах… командировки.
- Вы к Арнольду Павловичу собрались? – сообразил Семенов и понизил голос, чтобы кто-нибудь из планктона не услышал. – Он не у себя. Жене сказал, что в командировку на Урал улетел. А сам…ну, понимаете?
- О! – многозначительно покачало головой Анна и сразу же остыла. – Его трогать нельзя. Если Арнольда от манды оторвать – страшнее шефа зверя нет. – Она посмотрела на меня, как на обреченного. – Может, переждешь денек?
- А потом - за трудовой? – криво усмехнулся я. – Кризис большой, - места всем на улице хватит.
- Ну, езжай, - пожала она плечами. – Дело, действительно спешное. Арнольд не будет о мелких проблемах беспокоиться, когда у шмары своей торчит, да еще среди ночи.
- Поехали вместе, - предложил я. – Смоленск посмотрим.
-С тобой - хоть на край света. – Анна потянулась за шубкой, но вдруг энтузиазм ее тут же иссяк. – В Смоленск, - с сомнением подумала она. – Нет, не поеду. Что там делать?
- А что ты тут одна будешь делать, без меня?
- Не поеду я никуда, - твердо выпалила она. – Что я – дура: зимой переться черт знает куда? В Магадан бы еще предложил…
- Мы на машине, туда и обратно, - пытался уговорить ее .
- Не, я не жена декабриста, - она поправила волосы, любуясь на себя в настенное зеркало. - Ты езжай, Кюхельбекер, и возвращайся быстрее. – И, пританцовывая под ритм мелодии, направилась в зал общего веселья.
Я скрипнул зубами от досады. Предательница! А я мнил себе большую взаимную любовь.
- Ладно, давай, Кутузов, - хлопнул меня по плечу Семенов. – Тебе за это платят.
- Да, пошел ты! – Я с такой злостью оттолкнул его от себя, что он попятился по коридору и, крякнув, растянулся в кухню.
Обиженный на весь мир, я выскочил на улицу, пытаясь дрожащими от злости пальцами застегнуть пуговицы своего итальянского пальто. Ноги разъезжались на скользком асфальте. Где чертовы дворники. Хоть бы песочком посыпали. Морозный ветер обжог лицо. На улице ночь, а может ранее утро. Снежинки мельтешили в холодных лучах уличных фонарей. Прогрохотал пустой трамвай. В домах почти все окна темные. Нормальные люди спят, один я должен срываться с места и мчаться неизвестно куда.
Кое-как нащупал ключи от машины, нажал кнопку на брелке сигнализации. Ближайший ко мне сугроб недовольно пискнул, мигнув оранжевыми огоньками. Во как занесло мою ласточку.
Ввалился в салон, долго пытался вставить ключ в замок зажигания. Пальцы не слушались, никак не мог сфокусировать взгляд. Больше не буду виски с шампанским мешать. Да еще виски дешевое, наверняка - паленое. Семенов - сволочь не мог в нормальном магазине купить. В ларек поперся. Откуда в ларьке настоящее Шотландское виски?
Наконец ключ вошел куда надо. Стартер взвизгнул, и мотор заурчал. Я рванул передачу, но машина осталась на месте. Колеса буксовали. Это еще – что? Кое-как вылез наружу. Понятно! Трактор чистил дорогу и навалил сугроб у бампера. Ну, и как теперь? Что, мне руками снег разгребать? На мое счастье рядом копошились двое ранних узбеков-дворников в оранжевых жилетах, усиленно ковыряя лопатами снег.
- Эй, тюбетейки! – громко позвал я. – Машину помогите выкатить.
Оранжевые жилеты быстро заковыляли в мою сторону.
- Дывесити рублей, - услышал я коммерческое предложение.
Порылся в кармане, нашел две сотенные, протянул трудягам. Они тут же, шуруя лопатами не хуже экскаватора, очистили проезд.
- Салют, тюбетейки, - поблагодарил я.
- Эй, куда ты такой,- покачал головой один из дворников. – Сафсем пьяный.
- Не твое дело, - огрызнулся я и захлопнул дверь. Потянулся к рычагу скоростей. Стоп! Действительно, куда я такой? До ближайшего гаишника? В бардачке среди разного хлама отрыл круглую пластмассовую коробочку с таблетками. Проглотил несколько горьких драже. Закрыл глаза, посидел минут пять. Голова гудела, но когда открыл глаза, взгляд четко фиксировал каждый предмет. Помогла - японская отрава. Глубоко вздохнул, тронулся.
Ничего не помню. Как выехал на Киевскую трассу, как ориентировался – полный провал. Начал соображать, очутившись за Лугой. Темень непроглядная. Снег валил так, что на тридцать метров впереди ничего не разобрать. В свете фар одни белые черточки. Я держался за красными огоньками какой-то фуры, еле тащившейся впереди. Хорошо, хоть не додумался обгонять ее.
Вдруг в голову стукнуло - я же ничего с собой не взял: ни пожрать, ни одежды, ни белья… Придурок! Полез в бумажник. Ух! Хорошо, хоть деньги при себе были.
За Псковом небо начало медленно сереть. По обочинам вырисовывался мрачный лес с голыми деревьями. Снегопад прекратился. Ужасно клонило в сон. Пару раз чуть не слетел в кювет. Грезы мешались с явью. Я не отрывал взгляда от красных огоньков впереди. Они то приближались, то удалялись, расплывались в большие красные пятна… Вдруг бился лбом о руль. Встрепенувшись, выравнивал машину. Нет, так долго не поиграешь со смертью. Ладно – в кювет, а если на встречную полосу выскачу. Решил свернуть на пустынную стоянку для дальнобойщиков, заглушил мотор и тут же провалился в сон…
…Кто-то колотил в стекло. Я еле разлепил веки. Сначала привиделось, что медведь старается зубами и когтями вскрыть дверь. Гад, решил человеченкой полакомиться. Меня бросило в холод от ужаса. Я шарахнулся в сторону, но тут же заметил белое пятно, там, где должна быть клыкастая морда. Разве у медведей белая морда? Может, это панда? Какая панда? Во – нажрался! Я тряхнул головой, пытаясь придти в себя, чуть не взвыл от боли.
Нет. Это человек. Он продолжал упорно стучать в стекло и что-то кричал. Я догадался нажать кнопочку стеклоподъемника. Свежий воздух немного отрезвил.
- Живой? – донеслось до меня. – Ты чего в такой мороз здесь торчишь?
Теперь я разглядел, форму инспектор дорожной службы.
- Фу! – отшатнулся он от окна. – Ну и перегар. Ты сдурел в таком состоянии за руль садиться, да еще по трассе шпарить?
- Я местный, - заплетающимся языком попробовал соврать. – Тут до дому пару километров.
- Ага, местный, - ухмыльнулся он. - Двигайся на пассажирское. Довезу тебя до Опочки. Там в кафе пожрешь, да отойдешь немного.
Я послушно перелез на соседнее сиденье. Увидел, как впереди замигал синими огнями милицейский жигуль. Следом пристроилась моя машина. Приятно покачивало. Из печки пошел теплый воздух. Я опять провалился в бездну. Очнулся, когда меня больно хлопали по плечу.
- Приехали! – объявил мой спаситель с жетоном на груди. – Кафе вон там.
- Спасибо, - пролепетал я.
- Ага, - кивнул он добродушно. – Тысяча рублей.
- Что? – сразу не понял я.
- За доставку, - втолковал он.
– А! - дошло. Полез в бумажник, достал тысячу, протянул ему.
- И еще пять, за то, что права не отбираем.
«С органами спорить нельзя» - вспомнил я наставления шефа. – «Органы бывают: женские половые, и так же – государственные. Женские ты имеешь, государственные тебя имеют. Но, и за те и за другие полагается платить».
- Ну, бывай, - довольно мурлыкнул инспектор, быстро спрятав бумажки. – Только, отоспись, прежде чем дальше ехать, да поешь чего-нибудь.
Кафе напомнило заводскую столовую из моей пэтэушной юности. Мрачное помещение с гудящими лампами дневного света. Стены выкрашены масляной краской неопределенно-коричневого цвета. Липкие пластиковые столы, железные стулья с жесткими фанерными сиденьями. Кругом синие рожи. Дородная буфетчица с вечно скучающим взглядом, удивленно вскинула брови, увидев прилично одетого человека в своей забегаловке.
Взяв порцию пельменей и стакан мутного чая, я уселся в темном углу. Да! Такой гадости я давно не пробовал: желтое липкое тесто и синее скользкое мясо. Как бы по дороге не обос… от такой еды. После баночки Хольстена, купленного в довесок к чаю, душа постепенно пришла в равновесие с телом. Живот довольно заурчал, голова прояснилась. Мозг начал работать, мысли строились, словно солдаты в шеренги. Я начинал потихоньку соображать.
Унылый хмурый зимний день встретил меня за дверью. Серое низкое небо давило. Я с тоской взглянул на черную ленту дороги, грязные сугробы по сторонам… Надо ехать.
Завел двигатель и выбрался на трассу.
- И чего я поперся? – закипела злость. - Побежал, как шавка за тапочками. Да пошел он в жопу - этот старый пердун. Появилось желание повернуть обратно, но кто-то другой, разумный и трусливый удержал руку.
-Уволят, дурачина!
- Да и хрен с ним. Другую работу найду.
- Найдешь? Уверен? За такие же деньги?
- Насрать на деньги!
- А кредит? Вон, перед тобой руль, на выпуклой подушечке которого так заманчиво нарисованы четыре кольца. Машина еще не твоя. За кредит платить и платить. А Анна? Будет она с тобой жить на зарплату инженера? На кой ты ей сдался! Мебель хотел новую купить, плазменную панель, в Египет летом смотаться… Продолжать?
-Ладно. Уговорил. Потерплю…
Стемнело быстро. Просто серый день перетек постепенно в сумерки. Даже не заметил, как добрался до Невеля. Купил в придорожном магазине кольцо Краковской колбасы, черствый батон и банку Спрайта. Колбаса была сделана явно не из мяса, какая-то ноздреватая, неестественно красная масса, а кусочки сала, словно из туалетной бумаги. Батон внутри оказался серым, по вкусу напоминал пенопласт. Кое-как перекусив, поехал дальше. Голова снова начинал гудеть, требуя похмелиться. Вспомнил, что в бардачке должна лежать фляга с коньяком – подарок Анны. Нашел ее. Плоская, металлическая, украшенная натуральной кожей крокодила. Маленькая, но вмещала в себя пол-литра. Открутил пробочку, глотнул. Коньяк знатный. В горле возник пожар. Затушил спрайтом. Ох – полегчало!
Дорогу обступил густой лес. Не по пути, не навстречу ни одного огонька. Становилось жутковато. В голову полезли дурные мысли: вот, сейчас колесо лопнет или мотор заглохнет… и - капец! Стараясь заглушить страхи, включил приемник. Местный ди-джей крутил попсу для сельских дурочек. Включил дальний свет. Фары выхватывали впереди серую ленту дороги, заросли по обочинам. О! Появились поля, белые, заснеженные. Какой-то заброшенный завод. Опять лес. Снова поля…
Машину понесло. Я вцепился крепко в руль, вертел его туда-сюда, но машина не слушалась. Колеса зашуршали по снегу, дорога нырнула в сторону. Перед взором открылось бескрайнее ровное белое пространство…И все! Приплыли! Мотор заглох. Зашибись! Что теперь? Я тупо уставился на бугорок снега, что возвышался теперь над капотом.
Решил вылезти и оценить обстановку. Тут же по колено провалился в снег. Кругом темень и тишина. Небо затянуто тяжелой пеленой. Да еще снег начал валить крупными хлопьями. К утру меня засыплет,… и найдут разложившийся труп только по весне. Вот тебе и кредит… Вот тебе и зарплата… А может раньше меня волки учуют. Прибежит голодная стая и не посмотрит, что я старший менеджер. Тут волки водятся, интересно? Надо же так влипнуть! Что делать? Нет другого выхода, как идти по дороге до ближайшего жилья. Может, где тракториста найду. Только куда идти: веред или назад?
Я чуть не подпрыгнул от радости. По верхушкам деревьев полосонуло светом. Ухо уловило рокот мотора. Это не мираж! Я же не в пустыне. Люди!
Чуть ли не на карачках, утопая в снегу, выбрался на дорогу. Из-за поворота вынырнули два ярких луча и ослепили. Мотор грузовика надрывался. Я замахал руками, закричал, что есть мочи. Машина сбавила скорость и остановилась в пару метрах от меня. Я подбежал со стороны водителя. Дверь кабины пронзительно скрипнула, и из газона выпал абсолютно пьяный мужик. Старая меховая шапка неопределенной формы каким-то чудом держалась на затылке, оставляя открытым седой редкий чуб. Засаленный армейский ватник застегнут криво на две блестящие пуговицы, на ногах валенки. Интересно, как в валенках можно педали нащупать?
- Че? – уставился на меня мужичек стеклянными глазами.
- Застрял. Помогите, - проблеял я овечкой.
- А? – он с трудом перевел взгляд на мою машину. – Есть?
- Что? – не понял я.
- Буксир?
- Есть.
- Цепляй туда, - неопределенно махнул он рукой в сторону морды газона.
Конечно, в другой ситуации я бы ни за что не стал связываться с пьяным рулевым. Но не мерзнуть же мне здесь!
Трос выдержал. Пятясь задом, ерзая, то вправо, то влево, газон вытянул мою ласточку обратно на дорогу. Пока я отвязывал трос закоченевшими пальцами, рулевой вновь выпал из кабины.
- Есть? – спросил он.
- Что?
- Выпить?
- Тебе не много? – строго покачал я головой.
- Сам знаю. Я танкистом служил в Таманской дивизии. Понял? Есть?
- Ну, если танкистом…Сейчас посмотрю.
В бардачке я вновь отыскал плоскую металлическую фляжку с коньяком. Рулевой меня уже ждал со своим стаканом. Я плеснул ему половину. Он оценил на глаз содержимое и изрек обиженным тоном:
- Не уввужжаешшь.
Пришлось наполнить стакан доверху. Он тут же опрокинул его в рот, как будто боялся, что я отниму, прохрипел натужно, закусил колбаской, что я услужливо протянул ему, и довольно выдохнул.
- Ты куда? – спросил он.
- В Смоленск, - ответил грустно я. - Далеко еще?
- Гы! – ухмыльнулся он. – Он, до танка доедешь и вертай налево в Демидов.
- Мне в Смоленск, - напомнил я.
- Хрен - доедешь. Вишь, какой снег повалил.
Он был прав. Куда не глянь – сплошная белая взвесь. Я пристроился вслед за грузовиком, но старался не слишком приближаться. Хотя, рулевой на удивление ровно вел машину. Пьяный, а дорогу держит хорошо. Вот что значит – сельская закалка. Танкист по-жизни: хоть контуженный, хоть пьяный в дугу, но доедет до места. В кузове подпрыгивали тюки то ли с соломой, то ли еще с какой-то фигней. Снег повалил все сильнее, да еще закручивался вихрем.
Вдруг грузовик резко заскрипел тормозами. Я следом ударил по педали.
- Эй, чучелы! – услышал я голос рулевого, кричащего кому-то из кабины. – Че, сдурели в такую погоду здесь торчать?
- Довезешь? – послышался звонкий то ли детский, то ли женский голосок.
-Я – не. На склад сворачиваю. Вон, сзади человеку покажите, как до города добраться.
Сквозь вихри снега, я различил, как ко мне приближаются два снеговика с островерхими головами. Один наклонился и постучал в окно. Я отпустил стекло у пассажирской двери. Островерхой головой оказался капюшон дешевого китайского пуховика с синтетической опушкой. Из капюшона вынырнула голова и оказалась внутри кабины. Я узрел вытянутое личико, чем-то смахивающее на лисью мордочку. Озорные карие глаза оценивающе пробежались по салону. Посиневшие от мороза губы растянулись в улыбку.
Мордочка исчезла.
- Открывай! – потребовал тот же звонкий голосок.
Я щелкнул центральным замком. На пассажирское сиденье плюхнулся снеговик. Рукава пуховика потянулись к печке, из них показались посиневшие тоненькие пальцы. Капюшон с опушкой отлетел назад, раскидывая снег по всему салону. На меня смотрела рыжая девчонка лет четырнадцати.
- Тебе куда, - спросила она, щелкая зубами. – В гостиницу?
- Да, - ответил я. С ужасом глядя, как снег с ее пуховика тает и стекает на новенький бархатный чехол сиденья. – Пожрать бы еще чего-нибудь.
На заднее сиденье ввалился второй снеговик.
- Галка, ты как? – взвизгнула моя пассажирка. Чуть уши не заложило. – Здесь тепло.
- Ага, - пробасила Галка. – Я ног ваще не чую. Блин! Сейчас домой приду – и сразу спать.
- А на дискотеку собирались?
- Какая, нафиг, дискотека. Замерзла, спать хочу, - устало промычала подруга.
- Поехали, - опять оглушила меня рыжая девчонка.
- Не кричи, - грубо попросил я. От каждого резкого звука в висках оживали молоточки.
- Ой! – она закрыла рот ладошкой, как бы извиняясь. – Просто, я замерзла, уши заложило – плохо слышу.
- Да у тебя не только от мороза.., - упрекнул я девчонку, учуяв аромат спиртного.
- А! Это мы грелись, - просто объяснила она и выудила из кармана своего необъятного мокрого пуховика причудливую пузатенькую бутылку. – Хочешь? – протянула она мне.
Я оценил бутылочку – вроде, не местного изготовления.
- Это что? – недоверчиво спросил я.
- Ликер.
Глотнул. Дешевое сладкое пойло с привкусом не то мяты, не то лимона.
- Из бардака достань флягу, - попросил я, трогаясь с места.
Она долго ковырялась, наклонившись над панелью, наконец справилась с дверцей.
- А че тут? – спросила она.
- Попробуй.
Она отвинтила крышку, глотнула и тут же зашлась кашлем.
- Согрелась? – усмехнулся я.
- Ага, - отдышавшись, ответила она. - Коньяк?
- Он самый. Куда теперь? – спросил я, увидев, как грузовик свернул с дороги.
- Прямо, - уверенно махнула моя рыженькая спутница рукой. – Танк увидишь, не доезжая метров сорок, сворачивай налево.
Она опять приложилась к фляжке. На этот раз ее передернуло. Я взглянул на лисью мордочку. Щечки зарумянились, губки покраснели. Господи, - подумал я. – Такая маленькая, а уже хлещет коньяк без закуси. Ну, Россея – матушка, растут на просторах твоих вот такие маленькие шлюшки. И что потом из нее вырастет… Однако я заметил, что мне стало как-то уютно в машине. Столько проехал в одиночестве, а тут рядом – живая душа, да еще симпотяжка, вроде. Ничего, что шлюшка. Шлюшки тоже – люди.
Сквозь снежную завесу проступили очертания танка. Грозная машина стояла на высоком наклонном постаменте, задрав дуло к небу. На повороте занесло, но мне удалось выровнять машину, и мы оказались на узкой, кое-как расчищенной дороге. Впереди призрачно замаячила россыпь огоньков. Город! Цивилизация!
- Мне здесь остановите, - пробурчала с заднего сиденья подруга. Я совсем про нее забыл.
- А где ты живешь? – удивился я. Вокруг темно, никаких признаков жилья.
- Там, под горкой, - ответила она устало, выползая из машины.
- Может, ее подвести? – спросил я у рыженькой.
-Не проедешь, - мотнула она головой. – Там даже тракторы застревают. Пока, Галка.
- Пока, - не оборачиваясь, буркнула подруга.
- Позвони завтра.
- Ага.
- Куда теперь? - я вновь тронул машину.
- Вон туда, где вывеска синяя, - ткнула она пальчиком в лобовое стекло.
Где, какая вывеска? Я ничего не различал. Голову сжимал чугунный обруч похмелья.
- Есть там во фляги что? – протянул я руку.
- Ой,- испуганно воскликнула рыженькая. – Я все выдула.
- Тебе не рано пить? – разозлился я.
Она в ответ отвернулась и уставилась в окно.
Ох, как я устал! Как вся эта дорога припарила. Где эта хренова гостиница? Наконец я различил синюю неоновую вывеску на хмуром трехэтажном кирпичном домике. Вывеска гордо гласила: «Гостиница Россия».
- О-о! – протянула моя пассажирка. – Хана.
- Что это значит? – не понял я.
- Мест нет.
- Откуда ты знаешь?
- Вон, смотри: сколько фур, - она указала на площадь перед зданием, заставленной большегрузными машинами. – Молдаване приехали.
- И что с того? – Я вылез из машины. – Посиди пока. Я номер сниму, потом тебя отвезу домой.
Девчушка коротко кивнула. Мне показалась она совсем маленьким жалким комочком. Бедная шлюшка. Надо же, жизнь заставляет ее в такой холод торчать на трассе…
Я отворил скрипучую тяжелую дверь, по-совковому обитую рейкой. Ну и запах! Крыс травили, что ли? Чуть не упал, поскользнувшись на голом кафельном полу. Стены выкрашенные синей масляной краской, вместо ресепшена окошко, как в кассе, за ним классическая старушка-вахтерша в толстых очках, седые волосы узлом закручены на макушке.
- Мест нет, - каркнула она, даже не удосужившись меня выслушать. – Могу постелить в бельевой. Но там холодно.
- Какой бельевой? – у меня все опустилось. Я так хотел спать. А тут меня в какой-то бельевой. Не смотря на ужасную усталость, я хотел теплую нормальную постель.
- Первая дверь направо, - снова каркнула она.
Послушно пошел в указанном направлении, толкнул дверь со стеклянной табличкой «Бельевая-прачечная». Нащупал выключатель, где обычно его располагают.
Сперва подумал, что попал в морг. Холодно, кругом кафель. По одной стеле полки со стопками белья. Прямо на полу лежало штук пять тел, укутавшись в одеяла. От них исходил густой храп. Что за вытрезвитель? Я подошел обратно к ресепшену.
… - А есть еще гостиницы? – с надеждой спросил я.
- В Смоленске, - ответила бабулька.
- Ладно, я сейчас. Машину только припаркую.
Надо же! Что за невезуха. Я вышел обратно к машине. Комочек на пассажирском сиденье вздрогнул и сонно захлопал длинными белесыми ресничками. Беднягу разморило. Стало ее немного жалко, даже захотелось погладить по рыженькой головке, как маленького ребенка. Да, на взгляд они и казалась – ребенком: щечки пухлые, глазки наивные, губки бантиком.
- Ну что? –спросила она.
- Есть президентский номер: «Бельевая» называется. – Я с силой хлопнул дверцей. – Давай, отвезу тебя домой.
- Хочешь у нас переночуешь, - осторожно предложила она.
- У кого – у вас? – Мне представилась сельская блат-хата с веселыми бабами и пьяными мужиками. Не очень приятная перспектива, но лучше, чем в бельевой.
- У нас дома. Мама в ночную смену ушла. Брат пьянствует, до конца недели не появится. Никого нет.
Так это не блат-хата. Меня, оказывается, домой приглашают по доброте душеной, а я чего подумал…
- Неудобно как-то, - смутился я.
- Чего – неудобно, - оживилась она и повернулась ко мне всем телом. – Ты здесь околеешь от холода в бельевой. Туда только летом селят.
- Родители что скажут? Дядьку привела чужого…
- Мама ничего не скажет, да она уже на смене.
- А отец.
- Отец ничего не скажет, - пробубнила тихо она и как-то сразу замкнулась.
- Поехали, - подумав, согласился я. Неужели мне повезло, и я нормально высплюсь. – Сколько с меня?
- Чего?
- За ночлег.
- Нисколько? – пожала она плечами. Совсем - волшебно. Неужели удача, наконец, протрезвела и вспомнила о своих прямых обязанностях по отношению ко мне.
-Останови, - попросила девчушка, когда мы проезжали по центральной улице. Что улица центральная, я догадался по строю фонарей, горевших только здесь по обочинам. А сбоку на небольшой площади сиротливо стоял чугунный Ленин с протянутой рукой.
Я притормозил возле неоновой вывески «Маг..зи.. 24 ч..а»
- Хлеба дома нет, - объяснила девчушка.
- Я с тобой, - вылез следом. Надо взять чем-нибудь голову поправить. Стальной обруч похмелья давил на виски нестерпимо.
В грязной лавчонке, иначе ее не назовешь, стоял единственный прилавок-холодильник, в недрах которого была навалена синяя колбаса, желтое сало, дохлая рыба, тут же молочные продукты, сыр… Правда, мятое мороженное лежало в отдельной картонной коробке с криво оборванными краями. За прилавком черноглазая толстомордая продавщица с востока – полный рот золотых зубов. Неужели, даже в такой глуши хачики торговлю захватили?
Девчушка принялась перебирать мелочь на ладошке.
- Оставь, - бросил я, и спросил у продавщицы: – Хлеб свежий есть.
Оценив меня быстрым, но пристальным взглядом, словно говяжью тушу для продажи, она достала из-под прилавка батон и улыбнулась: - Свежий. - Чует, что я не только за хлебом пришел.
- Колбасы, которая из мяса и не пахнет, - строго попросил я.
- Выбирайте, - указала вежливо она на прилавок-холодильник. – Какую хотите?
- Понятия не имею, - ответил грубо я. – Попросил же: ту, что из мяса.
- Телячья. Сколько.
- Килограмм. Сыра еще грамм четыреста, только хорошего. Оливки есть?
- Что? – у нее глаза полезли на лоб. Тут оливки, наверное спрашивали не чаще, чем шотландское виски, кстати замеченное мной среди выкладки разнообразной паленной водки. Этикетки на бутылках разные, пестрые, но наверняка пойло бадяжили из одной бочки. Как вискарь сюда затесался – одному Аллаху известно. Наверное, больше для украшения, чем для продажи.
- И – это, - указал я на коричневую пыльную бутылку.
- Дорого же, - в ужасе прошептала возле плеча моя маленькая рыжая спутница. Бедняга. Она еще не знает, что такое – дорогое пойло.
Пока покрасневшая от счастья продавщица аккуратно укладывала все в полиэтиленовый пакет, я заметил, как рыженькая завороженными глазками пожирает красочную коробку конфет с волшебной, для нее, надписью «Коркунов». Будто ободранная Золушка смотрела на хрустальную туфельку. Эх, девчонка!
- Уважаемая, - окликнул я продавщицу. – Вон ту коробочку добавьте.
Я встретил взгляд, полный удивления. Белесые реснички так и щелкали.
Мы уселись в машину. Я достал из пакета коробку «Коркунова» и протянул рыженькой.
- Это мне? – выдохнула она.
- А кому?
- Я думала, ты подарок кому-то купил.
- Тебе и купил. Открывай, ешь.
- Может, дома, к чаю, - не веря в столь неожиданное счастье, предложила она.
- Ешь. До чая надо еще дожить.
Я откупорил вискарь и приложился к горлу. Политура, она и есть - политура, хоть и фирменная. Но похмелье отпустило.
- На! – она открыла коробку и первому мне протянула блестящие шарики.
- Не хочу сладкого, - отмахнулся я. – Отгрыз колбасы прямо от целого куска.
Молоточки в висках затихли, обруч ослаб, усталость уходила. Мы ехали по темным пустынным улочкам. Неожиданно на перекрестке попался светофор. Я привык ехать без помех, а тут прямо перед носом вспыхнул красный. Слева на зеленый несся мотоцикл с коляской - древний драндулет из социалистического вчера. Заметив меня, мотоциклист привстал и выпучил глаза, как будто летчик-камикадзе идет на таран. Я резко ударил по тормозам. Моя ласточка послушно остановилась, скребя лед шипами. Мотоциклист с испугу так же дернул тормоза, его закрутило и чуть не выкинуло в кювет. Он погрозил нам кулаком, а мы с рыженькой дико расхохотались.
Настроение совсем поднялось. Я врубил приемник и помчался дальше.
Город неожиданно закончился. Опять темень впереди. Когда же мы приедем?
- Здесь, - указала моя спутница влево.
Я свернул на ухабистую колею. Вскоре появились два ряда маленьких домиков белого кирпича. Крыши казались неестественно большими под толстым слоем снега. Въехал во двор одного из таких домиков.
- А где забор, - удивился я.
- Еще летом свалился, - смутилась девчонка. - Брат все грозился поставить, да где ему с пьянками и гулянками - времени нет.
К крыльцу вели три деревянные ступеньки, совсем занесенные снегом. Рыженькая откуда-то из щели вынула ключ и отперла скрипучую дверь. Пахнуло живым теплом и хлебом, как из булочной.
- Проходи, - пригласила она, стряхивая снег с сапожек.
Вспыхнула неяркая лампочка, осветив узкий коридорчик, где на стене под занавеской висело множество верхней одежды: плащи, ватники, куртки. Под одеждой на криво отрезанном куске линолеума теснился ряд обуви: сапоги, туфли, даже валенки. Валенки я последний раз видел в армии, когда в карауле торчал.
Девчушка гремела посудой, видать добралась до кухни. Я снял пальто. Попробовал пристроить его на вешалку, но там и без того все гвозди были заняты. Я заглянул за пеструю тряпку, обозначавшую дверь. Передо мной открылась просторная комната с бедной простой обстановкой. Широкая кровать, старинная, с дугообразными спинками из металлических трубок. И ножки были металлические, да еще на колесиках. Вот это – раритет. Мебельная стенка совкового производства - полированная. Абсолютно все дверцы висели криво. Возле широкого окна кубическая тумбочка, на ней допотопный телевизор, еще с тумблером переключения каналов. Правда, тумблера самого не было: торчал только металлический штырь, но рядом лежали ржавые плоскогубцы. Окно завешивала паутинка накрахмаленной тюли. В общем, не смотря на бедность, комнатка выглядела чистенькой и уютной. О! Из одной стены выпирала, чуть ли не на четверть комнаты печь. Русская печь, как я понял. На картинках в сказках такие рисуют. Вот это - да! Куда меня занесло? В какой век?
- Кидай пальто на кровать. Я потом в шкаф уберу, - в комнату заглянула рыженькая. Теперь она была в розовенькой кофточке и потертых джинсах. Я удивился, до чего же она худенькая. В пуховике казалась полнее. Рыжая коса свисала до пояса, а на лоб падали кудряшки непослушной челки. А она, оказывается, хорошенькая, - отметил я про себя. - Ничего так – мордочка смазливая, хитренькая.
- Пойдем, - позвала она. – Я на стол накрыла.
В узкой неудобной кухне пыхтела эмалированная белая кастрюля на газовой плите. Крышка другого цвета и явно, не подходящая по размеру, беспокойно подпрыгивала. Стол, покрытый видавшей виды клеенкой, упирался одной стороной в подоконник. Я присел на грубый жесткий табурет и прислонился к теплой стене. За стеной еле слышно, успокаивающе гудела печка. Рыженькая потянулась в шкафчик за тарелками. Вскоре передо мной лежала горка дымящейся картошки, круги колбасы, треугольники сыра, а там дольше слоеные огурчики, помидорчики с прозрачной кожуркой, маринованные грибочки… - Сельская экзотика.
- Будешь? – она помахала перед носом граненым стаканом.
-Конечно – буду, - буркнул я.
Заглотив виски, я принялся за еду.
- А ты чего не ешь? – спросил я, заметив, что девчушка замерла над своей тарелкой и с любопытством глядит на меня, как будто наблюдает за процессом кормежки невиданного чудище.
- Сейчас, только мусор вынесу, - встрепенулась она, проскользнула мимо меня и уже шуршала курткой в прихожей.
Я еще опрокинул стакан. Похорошело. В прихожей вновь хлопнула дверь. Чего-то быстро она управилась. Здесь мусор прямо за забор выбрасывают? Вдруг, почувствовал, что на меня кто-то смотрит сзади. Обернувшись, увидел парня лет двадцати, кучерявого. Он уставился на меня глупыми выпученными глазами. Курносым носом посвистывал. Красный кривой хавальник с яркими губами приоткрылся. Парень был низенький, кривоногий, но коренастый.
- Ты кто? – спросил я.
- Живу здесь, - неуверенно ответил он.
- Ну, садись, - хлопнул я по соседнему табурету.
Он покорно, как шавка затрусил к столу и взгромоздился на табурет. Кинул косой жадный взгляд на бутылку вискаря.
- Ух, ты. Это джин?
Я молча налил ему стакан. Он залпом выпил. Захрумкал огурцом.
- Ты - брат? – догадался я
- Ага. Ох, как огнем обожгло. А где Сашка?
- Какой Сашка? – не понял я.
- Ну, сестра моя.
- Убежала куда-то мусор выносить.
Я заметил, как пацан поплыл от спиртного: глаза в кучу, движения неуверенны. Но взгляд его внимательно бегали по сторонам.
- Чего высматриваешь? – поинтересовался я.
- Мать где-то самогон прячет.
Он юркнул под стол. Внизу зашуршало, зазвякало.
- О! – довольно произнес он, вновь показываясь над поверхностью стола. В руках держал литровую бутылку из-под пепси-колы с мутной жидкостью.- Хочешь попробовать нашего, чистого…
- Давай, - с готовностью протянул свой стакан.
Я тоже поплыл. Пять минут спустя мы уже были друзья – не разлей вода.
Он лихо тряхнул вихрами и бодро воскликнул:
- А чего ты здесь сидишь один? Поехали к бабам. Повеселимся!
Да он мой лучший на свете друган. Я всегда это знал, хоть вижу его впервые. Лицо простое, народное. Разве такому не поверишь?
- Поехали, - просто согласился я.
Встав из-за стола, почувствовал, как меня конкретно колбасит. Усталость с примесью виски и самогона совсем разбалансировала члены. Ноги шагали отдельно от тела, а глаза упорно косили куда-то в стороны. Голова совсем не соображала. Как надел пальто – так и не понял. Когда пытался щелкнут брелком сигнализации, услышал отчаянный крик.
Рыженькая, словно разъяренная кошка бросалась на пацана, пытаясь выдрать ему все кучеряшки на голове.
- Сдурел! Куда ты его тащишь?
- Отстань, дура, - грубо отбивался он. – С тобой сидеть, что ли? Телек смотреть.
Она подбежала ко мне. Лицо мокрое от слез, вцепилась мне в пальто.
- Не надо, - жалобно молила она. – Не ходи с ним.
- Надо, - оборвал я. Впечатление, будто говорил кто-то чужой, а я наблюдал сквозь дремоту за всем происходящим.
Она заплакала тонко, словно мышка запищала. Чего разревелась? Чего ей надо? Я залез в кабину. Рядом устроился пацан. Лихой разворот, и снег слетел с лобового стекла. Стеклянным взглядом я уставился в дорогу. Мимо понеслись снежные вихри, огоньки фонарных столбов...
- Стой! Стой! – заорал пацан.
Я испугался и резко вдавил тормоза.
- Я сейчас.
Он выскочил из машины и направился к кривому жестяному навесу автобусной остановки. На остановке стояла девушка в сером пуховике и пританцовывала, пытаясь согреться. Пацан беспардонно схватил ее в охапку и потащил к машине. Она сопротивлялась визжала, а он кричал на нее:
- Молчи, сучка!
Запихал ее на заднее сиденье.
- Казлина! – визжала обиженно девчонка.
- Молчи! – пацан перегнулся и двинул ее по губе кулаком. – Где живешь?
- В бараках, - присмирела та, испуганно всхлипнув.
- Подруг есть?
- Есть. Мы сейчас вечеринку устроили. Меня за водкой послали.
- Водки надо купить, - повернулся ко мне пацан. – Вон, магазин.
- На. – Я барским жестом вынул пятитысячную бумажку и протянул ему. – На все.
- Ага, - обрадовался он и вынырнул из машины.
Круглое лицо с разбитой губой отразилось в зеркале заднего вида. Ей было лет двадцать, может двадцать два, но она уже потеряла свежесть от частых пьянок. Напоминала новую монетку, побывавшую в десятках потных рук. Обесцвеченные негустые волосы, сухие от частой химии, глаза живые, но равнодушные ко всему, неправильные морщинки у самых век.
- А ты хто, - ожила она. – Машина у тебя прикольная. Бумер?
- Какая разница?
- Не, я так, - снова потухла.
- Ты его знаешь? – кивнул я на спешащего обратно кучерявого пацана, обнимающего пакет, наполненный бутылками.
- Не, - покачала она головой.
- А чего в машину села?
- А че, отказываться? Все равно морду набьете и запихнете.
- А если мы тебя изнасилуем?
- Ой, напугал ежа голыми яйцами, - фыркнула она, но тут же жалобно проскулила: - Только не бейте. Хорошо?
Во – пипец! – подумал я. – Что это за мир такой чужой, недобрый. Куда я попал?
- Показывай дорогу, - пацан уселся, бережно опустил пакет с бутылками на колени.
Мы подъехали к череде длинных дощатых домов.
- Это что? Архипелаг Гулаг? – удивился я.
- Это бараки от трикотажной фабрики, - объяснил пацан.
Теперь я воочию увидел, что такое бараки. Гнилые стены абы как замазанные масляной облупившейся краской. Кругом снаружи торчат какие-то трубы. Окна косые, с грязными занавесками. В таком не то, что жить – входить побоишься. В полутемном длинном коридоре пахло прокисшей пищей и плесенью. Слева друг за другом шли двери сто раз перекрашенные. Справа окна, кое-где заколоченные фанерой. Это не Гулаг, это - Стивен Кинг в лучшие годы творчества.
За первой дверью бубнила музыка, за второй плакал ребенок. Третья резко распахнулась, чуть не слетев с петель. В коридор, пятясь, вышел пьяный мужик в одних трусах. Он волок за собой бабу, крепко держа ее за волосы. Она ползла на карачках, рыдала и все повторяла: - Миша, я тебя люблю! Миша, я только тебя люблю! Короткая ночная рубашка задралась, оголяя круглый зад. Мужик выволок ее на середину коридора и принялся дубасить кулаком по лицу, приговаривая:
- Шлюха! – Тресь! – Проститутка! –Тресь! – Сучка! – Тресь.
- Дай пройти, - потребовал пацан.
Мужик остановился, удивленно посмотрел на нас стеклянными глазами и ответил:
- Сейчас. Одну минуту. Еще пару раз ей врежу...
У бабы уже заплыл глаз и кровь текла из рассеченной губы.
- Ты что делаешь? – возмутился я.- У нее же сотрясение мозга будет.
- Не будет, - уверенно ответил он. – Мозгов нет – сотрясаться нечему.
- Дурачина, а если убьешь? – попытался вразумить его я.
- Ее хрен перешибешь. Я частенько эту сволочь воспитываю – она только крепчает.
- Да, за что ты ее?
- За все хорошее. Прошмандень блохастая! Она за стакан любому готова лохматку подставить.
Тем временем, женщина, пользуясь заминкой, подползла ближе, широко разинула рот и укусила мужика за яйца. Воспитатель дико взвыл, схватился за пах и повалился на колени. Женщина тяжело поднялась, откинула назад растрепанные волосы, победно зыркнула на мучителя. Рот ее искривился в довольной жестокой ухмылке. Теперь она схватила его за чуб, широко размахнулась…
- Я тебе дам – шлюха! - Тресь! – Вот тебе за проститутку! – Тресь! – Эт тебе от прошмандени! – Хрясть…
- Долгий праздник, - не выдержал пацан и перешагнул через корчившегося мужика. Я последовал за ним. Нет! Ну, так не должно продолжаться. Я сделал короткий, но не сильный крюк, разошедшейся бабе под дых. Она зашипела и опустилась на пол.
- Не трогал бы ты их, - посоветовала наша пленница.
- Поубивают же друг друга, - попытался оправдать я свой поступок.
- Да, эти разборки у них обычное явление, как выпьют. Он ей уже голову проламывал, ребра ломал. Она его ножом резала, чуть глаз не выцарапала…Любовь у них такая.
Обзавидуешься.
В комнате пахло жареным луком и потными носками. За круглым столом копошилось штук пять девчат и два небритых мужичка в засаленных мятых рубашках, лихо расстегнутых, обнажая волосатую молодецкую грудь. Засиженная мухами люстра тускло бросала свет на железные койки, штук пять, стоявшие вдоль стен, косые шкафы для одежды, где ручки дверец удерживали резиночки. Какие-то потрепанные плакаты…Узнал только губастую, грудастую Памелу Андерсон с автоматом.
- Я к вам гостей привела, - радостно прокричала наша пленница.
- А водку? – воскликнули хором заседавшие.
- На всех хватит. – Пацан гордо взгромоздил пакет на стол.
- О-о! – радостно заорали все.
Потом сознание приходило ко мне урывками. Пили. Водка лилась, что вода, только я от нее все больше тупел. Небритая рожа сунулась ко мне, дыша вонью прямо в лицо, нагло спросила:
- А ты хто? Буржуй, сука!
Я крепко съездил по роже кулаком. Она больше не возникала. Хрипели надрывно колонки, выдавая заезженные попсовые хиты. Дощатый пол сотрясался от диких плясок. Чего-то, как-то не весело мне было на этом чужом празднике. Ни кто меня сюда не приглашал, никто не ждал и никого я здесь не знал. На колени уселась какая-то толстая пьяная тетка и обслюнявила лицо. Шептала что-то нежное. Какая-то она была вся липкая, на ощупь мягкая и неприятная. Взгляд упал на трюмо с потемневшим зеркалом. В зеркале я увидел кусок прихожей, мое пальто на вешалке, и наша недавняя пленница шарила самым наглым образом по карманам. Ну, это меня совсем взбесило. Хорошо, хоть бумажник в пиджаке. В пальто так – мелочь. Я скинул толстушку с колен.
- Ты куда? – испуганно спросила она.
- Где сортир? – спросил я.
- Во дворе. Я провожу.
- Сам найду, - огрызнулся я.
Пол шатался: то поднимался, то опускался. До пальто я добрался, накинул на плечи. Вышел на улицу. Морозный воздух чуть привел в чувства. Я увидел свою машину и, собрав всю волю, потребовал от ног нести меня к ней. Удалось! Сел в машину и завел мотор.
Очнулся, когда въехал в знакомый двор. Еле попал в дверь. Три деревянные ступеньки оказались непреодолимой преградой. В печке тихо потрескивали паленья. Тепло и уютно.
Протопали босые ноги. Появилась рыженькая в одном тоненько халатике и ужасно обрадовалась.
- Ты приехал? Правильно. У этого идиота дружки – все сплошь пьянь и уголовники.
О чем она торорорила, я не соображал. Смысл совсем не улавливал
- Я посплю, - еле смог выдавить, плюхаясь на кровать.
Она принялась помогать мне расстегивать пиджак, стянула штаны. Как трогательно. Я залез под одеяло. Тут же комната принялась крутиться и раскачиваться, будто я попал на взбесившуюся карусель из фильма ужасов. Из нутробы к горлу поднялся вулкан. Еле успел вскочить и, в одних трусах, держась за стену, пробраться к выходу. Меня вычистило. Казалось, желудок сейчас вылезет наружу. Я утерся снегом и отдышался.
Блин! Идиот! Допился! Свинья! Труба канализационная!
Пожевал снега, чтобы перебить кислый неприятный вкус во рту.
Грохнулся обратно в кровать. Потолок больше не вращался. Полегчало. Задремал. Почувствовал, как на кровать кто-то сел легкий, почти невесомый. Я открыл глаза, увидел худенькую спину рыжей в ситцевом халатике, косу, спускающеюся вдоль спины. Она подбросила дров в пылающую топку. Сидела тихо, стараясь не потревожить меня.
- Чего не спишь? – шепотом спросил я.
В ответ она только пожала плечами. Я обхватил ее сзади и привлек к себе. Девчушка слабо сопротивлялась. Я нащупал губами ее теплые нежные губки, затем спустился на шею, расстегнул халатик, обнажив маленькие шарики грудей. Она пыталась помешать, что-то пищала. Но я превратился в жестокого зверя, поймавшего добычу. Серый волк закончил объяснять Красной Шапочке, почему у него такой большой и волосатый…
Халат отлетел в сторону. Затем трусику с кружевными оборочками - долой. Передо мной лежала совершенно нагая худенькая девчонка. Животик впал, образуя ямку между торчащими бедрами. Я взгромоздился на нее и долго тыкал членом в жесткие кудряшки, злясь, что никак не могу найти вход. Наконец нащупал мягкую мокрую щелку и надавил. Еле-еле протиснулся внутрь. Больно! И рыженькая вся извивалась, не давая нормально устроиться на ней. Неудобно и больно почему-то. В конце, концов, моя гордость после нескольких поступательных движений обмякла и вывалилась наружу.
Я разочарованный скатился к стенке и тут же заснул.
Головная боль – опять эти молоточки в висках. Темно. Из коридора сквозь занавеску пробивался тусклый свет. От стены веяло сырым холодом, зато с другого боку что-то теплое, даже горячее. Я повернулся. Рыженькая свернулась калачиком под моей рукой. Лежала ко мне спиной. Анна тоже всегда после любовных утех спит, повернувшись ко мне спиной. Но ее лучше тогда не трогать – взбрыкнет или обложит матом. Я в такие минуты, хотел, но не смел к ней приставать. Лежал и удивлялся: какая у Анны большая задница оказывается. Вроде, в нормальной житейской ситуации этого не замечаешь, а тут - целые залежи будущего целлюлитного материала. Фитнес-фитнесом, а жопа дана нам от природы, и тут диеты не помогут.
У рыженькой попка была маленькая, жесткая и гладкая. Ее самой почти не видно под одеялом, только исходит живое приятное тепло, и слышалось ровное посапывание. Я прижался к ее узкой спине и положил руку на мягкий животик. Она вздрогнула и шумно вздохнула. Брыкнет или обложит матом? - подумал я. Нет – терпит молчала. Я провел рукой по ребрам и наткнулся на холмики грудок и с жесткими сосками. Они обе почти уместились у меня под рукой. Вот сейчас заворчит, - ждал я. Нисколько. Наоборот, почувствовал, как маленькая мягкая лапка легла поверх моей наглой грубой руки.
Она прижалась спиной плотнее ко мне. От ее макушки пахло чем-то нежным, молоком что ли. Он Анны вечно противно несло краской для волос или резко и неприятно – лаком.
Я поцеловал рыженькую макушку. Девчонка пожала плечиками и хихикнула. Волна телячьей нежности накрыла меня. Какая же она хорошенькая, - подумалось мне неожиданно. Как странно, что я оказался здесь, рядом с маленьким нежным зверьком, таким податливым в моих руках. Хотелось приласкать ее, пожалеть… Но я боялся сделать грубое движение, причинить боль… Странно. Такого со мной еще не происходило.
- Тебя Александрой зовут? – спросил я.
- Сашкой, - шепнула она.
- А брата как?
- Придурок, - буркнула лисичка. – Я так испугалась, когда ты поехал с ним…
- А чего испугалась?
- Он вечно в какие-нибудь истории влипает – и ему хоть бы что. Ты же не знаешь. Он однажды с ребятами на машине пьяный гонял. Они под фуру влетели. Трое погибли, а этот – только лоб расшиб. Однажды он в общаге техникума пьянствовал, с общажными подрался. Его из окна выбросили с третьего этажа.
- Расшибся?
- Ногу вывихнул. Побежал за нашими пацанами. Там махач такой устроили с колами. Головы поразбивали, - а у этого только фингал под глазом. Его даже в милицию не забрали. Не связывайся больше с этим дураком.
Мне почему-то стало приятно на душе, что она беспокоилась за меня, переживала. Я слушал ее в пол-уха, а сам старался уловить тонкий живой аромат, исходящий от ее волос, вдохнуть его побольше, поглубже. Согреться теплом ее узкого тела… Да, что со мной!
- А еще у тебя есть братья или сестры.
- Сестра старшая, Катька. Но она давно с мужем живет.
- Чем занимается?
- Раньше на льнозаводе работала. Теперь на трассе.
- В смысле – на трассе? – удивился я. – Чем она промышляет.
- Чего ты подумал? – усмехнулась Сашка. - Нет, она не шмарой. У мужа, у Кольки бензовоз. Они ездят по деревням, у трактористов соляру скупают. А потом на трассе дальнобойщикам впаривают.
- И как, бизнес доходный?
- Ну – так: Неделю торгуют – месяц пьянствуют.
- Чего-то у вас, по-моему все пьянствуют, - иронично усмехнулся я.
- А что еще делать, - горестно вздохнула она. – Работы нет. Раньше многие в совхозах работали, теперь поля бурьяном поросли. Асфальтовый завод закрыли. Трикотажная фабрика три дня в неделю работает. Льнозавод – только два цеха осталось.
- А отец твой где?
- Умер.
- Ой, извини.
- Ничего. Он давно умер. Сгорел.
- Пожарником?
- От водки сгорел. Работа была – был человеком. На трикотажке водителем. Товар возил в Смоленск и в Москву. Потом сократили, он запил. С белой горячкой в психушке пару раз лежал. Все завязать хотел, в Москву податься на заработки…
- И что?
- Не получилось. Паленой водкой траванулся. Хоронили его – он весь фиолетовый.
Мне стало очень жалко эту маленькую рыжую девчушку. И за что ей такая судьба досталась? Мои беды по поводу неудавшегося Нового Года показались смешными. Я осторожно покрепче прижал ее к себе. Она повернув ко мне личико и нащупала мои губы своими. Целовалась неумело. Маленькие пухленькие детские губы... И вся моя нежность начала тут же перетекать в звериный инстинкт. Я ее страстно захотел. Повинуюсь этому дурацкому животному инстинкту, я развернул ее легкое тело и уложил под собой…
. Как же хорошо! Помимо физического удовольствия, еще почувствовал необъяснимое блаженство обладать этой маленькой лисичкой. Раньше я ничего подобного не испытывал. Где-то читал про это, в каких-то глупых женских романах, но никогда не находил…, никогда не думал, что бывает так хорошо.
Ее пальцы стиснули кожу на моих боках, чуть выше бедер с такой силой, что я чуть не закричал от боли. Она слабо простонала. Горячее дыхание обожгло мне грудь. Я был на вершине блаженства, готовый вот-вот выплеснуться…
... Запыхавшись, весь мокрый и счастливый повалился на спину. Тут же ее голова устроилась у меня на груди приятным теплым комочком.
- Хорошо? – спросила она.
- Ты - просто чудо, - прошептал я дежурную фразу, но тут же почувствовал, что она мне ни капельку не поверила.
Тут же подумал: какая же она глупенькая, худенькая, маленькая…. Маленькая! А насколько маленькая? От этой мысли все внутри похолодело. Я моментально отрезвел.
- Сашенька, сколько тебе лет? – очень осторожно спросил я.
Она затаила дыхание, напряглась. Я опять почувствовал, что она уловила дрожь в моем голосе.
- Не бойся, - ответила мрачно. – В милицию на тебя не накатаю.
- Я просто - спрашиваю, - мне стало тревожно. И это она почувствовала.
- Шестнадцать, - сказала, чтобы успокоить. Врала.
- Но, все же? - настаивал я. – Пятнадцать, хоть, исполнилось?
- Через два месяца, - обрадовала она меня.
Вот это я влетел! Во - дебил! Связался с четырнадцатилетним ребенком. Пьян! Свинья!
Самое паршивое, я это понял, она чувствует все, о чем я думаю. Как будто читает мои мысли, и я улавливаю каждую ее интонацию, догадываюсь, что она скажет наперед. И на этот раз Саша подняла голову, уперлась остреньким подбородком в мою грудь и безразлично произнесла:
- Чего ты испугался? Ты у меня не первый. Подумаешь… У нас девчонки младше меня уже на Минке промышляют.
Успокоила!
Она выскользнула из-под одеяло, накинула халатик и быстрыми умелыми движениям принялась плести косу. На кровати стало пустынно и одиноко.
- Ты куда?- попытался удержать ее. Обиделась что ли?
- Корову доить.
- Корову? – Издевается? Еще бы придумала: табун выводить в поле.
Она опять почувствовала мои мысли.
- Корова у нас есть. На самом деле. Ее доить надо. И птица есть. Ее тоже надо кормить.
- Так, может один раз пропустить дойку, - с трудом, но все же поверил я. Очень не хотел, чтобы она уходила.
Рыженькая повернулась ко мне и озорно улыбнулась. Какая же она была хорошенькая в этот момент. И нисколько она не обиделась.
- Глупенький. Доить надо каждый день. Я быстро. Ты спи. Молока тебе свежего принесу.
После таких слов почувствовал себя маленьким мальчиком, несмышленым и, действительно, глупеньким. Что я соображаю в сельском быте. Корову держат. В городе - самое большее - собаку можно. У меня у самого кроме аквариума, никого не было. А! еще в детстве хомяк был. А тут целая корова, да еще молоко дает… прикольно! Интересно, как ее доят, каким-нибудь сосущим аппаратом или по-старинке, дергая за сиськи?
- А откуда ты знаешь, что ее пора доить?
- Мычит. Разве не слышишь? – заглянула она из-за занавески, натягивая куртку.
Ничего я не слышал. У меня в голове гудела вчерашняя паленая водка.
Я случайно бросил взгляд на прямоугольник окна. За стеклом черно.
- А сколько время? – удивился я. Взглянул на наручные часы. Пять утра!
- Спи! – беззлобно крикнула из коридорчика рыженькая, топая, надевая валенки.
Дверь хлопнула. Мне стало стыдно: девчонка в такую темень, в холод побежала корову доить, а я – здоровый мужик – нежусь тут, в постели.
Я поднялся и опустил босые ноги на дощатый пол. Пятки обожгло холодом. Да и плечи, теперь не накрытые толстым пуховым одеялом, начали мерзнуть. Что там с печкой? Я открыл топку. Красные угольки сонно подрагивали среди седой золы. Возле печи осталось пару поленьев. Надо сходить на улицу и принести дров, - решил я. На табурете возле кровати обнаружил аккуратно сложенные: выцветшую, когда-то синюю футболку с длинным рукавом и трикотажные штаны с отвисшими коленями. Догадался - Это рыженькая приготовила мне. Не буду же я вечно в рубашке белой ходить, да в узких брюках от костюма. Натянул футболку. Немного короткая. Это отца, - сообразил я. Трико с отвисшими коленями подошло как раз. На вешалке подобрал куртку более-менее моего размера. Влез в самые большие валенки. Пальцы давило, но ходить можно.
За порогом никаких намеков на рассвет. Темень кругом. Лампочка над крыльцом слабым желтоватым светом озаряла, занесенный снегом двор. В огромном сугробе я узнал контуры своей машины. Потерпи, ласточка. Скоро двинемся в путь, конь мой верный.
Проскрипел по снегу к кладке поленьев. Круглые чурки возвышались ровными рядами. Я взял самую верхнюю. Задумался: нет, в печку ее целиком не кинешь же. А как тут рубят? Я вспомнил, как учился в походе рубить дрова туристическим топориком. Вроде – не сложно было. О! Пень! Я смахнул с широкой колоды снежную шапку. Поставил сверху чурку. Под навесом обнаружил орудие колки. Никакого сходства с туристическим топориком. Длинная неудобная ручка и тяжелое клиновидное топорище. Ничего - справлюсь.
Я ухватил рукоять поудобнее, отошел на два шага, широко размахнулся и с криком «Банзай!» обрушился на чурку. Отколол узкую полоску. Чурка отлетела метра на три в сторону, а колун надежно вошел в колоду.
В награду за усилие услышал заливистый звонкий смех. Моя маленькая хозяйка стояла в нескольких шагах с эмалированным ведром в руках. Из-под ватника виднелись ее худые голые коленки, а дальше ноги утопали в широких валенках.
- Смотри, как надо. – Она поставила ведро, подпорхнула ко мне, по дороге подбирая отлетевшую чурку. Навалилась на колун, и одним движением выдернула его из колоды. Легко – хрясть – и чурка распалась надвое. Еще кроткий замах – хрясть – вторая пополам.
- Понял, - обиженно пробурчал я, отбирая у нее орудие.
Она подхватила ведро и легко затопала к дому. Я глядел ей в след и не мог никак понять, отчего мне так хорошо, когда она рядом, а как только уходит – становится грустно и одиноко.
Я долго упражнялся, воюя с чурками, которые вечно пытались уклониться от моего удара. Но результата достиг. Вдруг мой нос учуял завораживающий дух, чего-то знакомого из далекого детства. Блины! – сообразил я. Одурманивающий запах печеных блинов. Не тех эрзац-блинов, что подают в блиндональдцах, а настоящих – из белой муки, свежих яиц, на парном молоке, сделанных с любовью... Я набрал охапку дров и поспешил на запах.
У рыженькой в кухне весело шипело. Забросив дрова в печь, я пробрался тихо по коридорчику и уселся на табурет, прислонившись к теплой стенке. Как это чудно, - подумал я, - вот так сидеть в узкой кухоньке, в ожидании вкусных блинов, и глядеть на маленькую хозяйку, что суетится у плиты, смешно морща маленький носик. Меня слегка разморило от тепла и запаха свежей выпечки. Может это и есть – простое человеческое счастье? Не Мерс дорогой под жопой, не квартира, заставленная барахлом, не бумажник, полный банковских карточек, а вот этот – тихий уют и рядом всегда человечек, которого ты любишь… Любишь? Неужели я ее люблю?
Она обернулась, поймала мой растерянный взгляд и беззлобно засмеялась:
- Чего уставился, как телок на вымя? Держи!
Передо мной выросла гора пышущих жаром блинов румяных, коричневых. Тут же появилось блюдце с густой сметаной, с янтарным медом, с темным рубиновым вареньем. Кружка молока теплого, но вкусного… Отхлебнув крепкий сладкий чай, я зажмурился от удовольствия.
- Ты чего? – усмехнулась она.
- Что за чай такой вкусный? – спросил я.
- Самый дешевый, - махнула она рукой.
Дешевый, но почему такой вкусный и ароматный?
- Будешь голову править? - немного мрачновато спросила она, достав откуда-то из-под стола остатки виски. При одном взгляде на эту коричневую отраву, меня передернуло.
- Нет. Я чайку – лучше.
Бутылка исчезла обратно под столом, а рыженькая зачем то нагнулась ко мне и поцеловала в небритую щеку.
- Ну, что за нежности, - недовольно буркнул я, а у самого сердце радостно прыгнуло.
На улице надрывисто и хрипло заурчал мотор. Девчонка уставилась в темноту за окном.
- С Горловки автобус, - объяснила она. – Значит, скоро дорогу расчистят. – Быстро взглянула на меня. Во взгляде отчаяние. Но, стараясь придать голосу безразличие, спросила: - Ты когда поедешь?
- Рассветет – поеду. Надоел уже?
Она отвернулась к плите и холодно произнесла:
- Иди, ложись, выспись перед дорогой.
- А ты? Пойдем вместе…
- Мамка скоро с работы вернется. Я должна есть приготовить. Да и что она скажет, увидев нас в кровати. Ремнем меня потом так отходит…
Сытый и довольный я побрел в комнату. Печь уже полыхала и жарила. Я сладко потянулся, предвкушая долгожданный спокойный сон, откинул одеяло… Когтистая лапа сжала сердце. Посредине на простыне темнело коричневое пятно. Она мне соврала! Я не первый? А это что? Может у нее месячные? – пытался себе успокоить, но тут же вспомнил, как срывал трусики с ее попки. Не было там ни прокладок, ни … чем там еще пользуются…
Зашлепали босые ноги. Я рывком бросил одеяло обратно на кровать.
- Забыло белье сменить, - рыженькая вихрем влетела в комнату, сорвала простынь, метнулась к совковой полированной стенке, через миг уже застелила новой простыней матрац, старую скомкала и исчезла обратно за занавеску.
На душе сделалось хреново. Зачем обманывала?
Под ногой что-то мешалось. Нагнулся, поднял телефон. Мой мобильник. Наверное, выпал из кармана вчера. Странно как-то он смотрелся. Совсем не подходил к обстановке, мне так казалось. Как будто этот прибор попал сюда из другого мира, другого измерения, из другой параллельной жизни. В той другой, параллельной живет успешный менеджер, который разъезжает на новой машине, водит шашни с секретаршей шефа, летает в отпуск на знаменитые курорты… вообще – доволен жизнью… Ага – доволен, пока шеф его не вызывает на ковер и образно не становит в позу, что бывает очень часто.
Злой волшебник закинул сюда в спокойный, сонный, занесенный снегом этот маленький приборчик, как удочку, как привязь. Телефон показался мне древним божком. Он смотрел на меня глазами шефа, и говорил голосом шефа: - Не забывай, сволочь, кто ты. Ты здесь чужой. Твой мир там – в шумном суетливом городе. Там твои друзья, твоя баба модная…
Да какие нахрен – друзья. Есть парочка старых школьных, остальные – пока лаве им занимаешь и отдавать не сильно требуешь - друзья.
На экранчике значилось пять пропущенных звонков. Под каждым – Анна. Я нажал вызов, даже не заботясь, что сейчас еще раннее утро. После череды длинных гудков услышал ее сонное: «Да, слушаю», но почему- то нисколько не обрадовался, ничего во мне не дрогнуло, не зазвенело.
- Привет!
- Константин? – оживилась она. – Ты где?
- В деревне какой-то. Название еще не выяснил.
- Постой. Что ты за бред несешь? Куда ты пропал?
- Не помнишь? Шеф меня выдернул с вечеринки у Семенова и отправил в Смоленск.
-Во, епть, - сочувственно выдохнула она. – Не помню.
В трубке зашуршало. Я услышал ее приглушенный голос, как будто она прикрыла ладонью микрофон: - Подожди. Я по телефону разговариваю. Руку убери!
Меня, словно окатили холодной водой. Что бы это значило?
- Ты не одна, - как можно ровнее спросил я, но голос показался чужим.
- Ты о чем? – растерялась она. – Одна. Тут кошка на кровать запрыгнула…
Я не дослушал и сбросил звонок. Во – прошмандень. Надо же – кошке говорит, чтобы та руку убрала.
Телефон разразился настойчивым звоном. Я поднес его к уху:
-Да!
- Что ты возомнил себе? – испуганно, но нагло кричала Анна. – За кого меня принимаешь?
Я опять сбросил звонок. Через пару секунд мобильник вновь ожил, тогда я его отключил без жалости, без сожаления. Поводок с тем миром оборвался. Но вместо горечи потерь, я вдруг почувствовал странное облегчение. И что мне эта Анна с ее эпелированными до блеска ногами. Да, она красивая. Красивая? После часа, проведенного в салоне – красивая. А дома в халатик и стоптанных шлепанцах – рядовая мымра. Любил я ее? Не помню. Вряд ли. А что это такое?
Я внезапно вспомнил, как наблюдал веселую картину. Мужик вел собаку на поводке, простую серую дворняжку. Она косо поглядывала на строгого хозяина, а тот все дергал ее, осаживал. Вдруг псина неуловимым движением вывернулась из ошейника и бросилась в парк. Носилась кругами по газонам, весело задрав хвост, не взирая на грозные окрики хозяина. Вот и я почувствовал себя такой же сорвавшейся псиной. Я – свободен! Могу любить, кого хочу, могу спать с кем хочу и кого поймаю!
Ложиться спать расхотелось. Голова все же побаливала с похмелья. Пойду-ка дров еще наколю. Мороз и свежий воздух дурь выгонит. Серое утро начинало прогонять ночной мрак. Все вокруг - как черно-белая фотография. Возле косого штакетника, что отделял соседний огород застыло чучело, а может ствол срубленного дерева – хрен разберешь. Странно, - подумал я, - на чучеле снега нет. Вдруг чучело застонало. Сказка какая-то. Неужели я белочку словил. От такой мысли волосы встали дыбом. Не хватало еще с местными психиатрами познакомиться.
- Браток, - жалобно заговорило чучело человеческим голосом. – Помираю. Спаси!
Я с опаской подошел к штакетнику. Так это же танкист-рулевой с грузовика, что меня вытаскивал из сугроба. Лицо серое, зубы стучат, глаза мутные, красные.
- Ты чего? – испугался я.
- Плохо мне. Помру сейчас.
По виду – и вправду готов ласты склеить.
- Скорую вызвать?
- Какая скорая в пи… Мне бы стакан.
- Какой стакан?
- Перепил я вчера. Сегодня совсем плохо. Помру сейчас. Спаси!
- Ну, ты даешь, дядя. Может, чаем отопьешься, аспирин там, рассольчик… Чем здесь голову правят?
- Каким чаем, - совсем слабо простонал он. – Сердце останавливается. Кликни Петровну. У нее в заначке всегда шмурдяк есть. Я деньги отдам. Я всегда отдаю…
Он наклонил голову, ухватился обеими руками за штакет и начал шататься из стороны в сторону. В горле его хрипело и булькало.
- Погоди, не умирай!
Я стремглав кинулся в дом, на кухню. Нырнул под стол. Нащупал между помойным ведром и авоськой с картошкой недопитую бутылку виски. Понесся назад.
Рулевой еле стоял. Я сорвал крышку и сунул в нос ему бутылку. Он присосался к горлышку, совсем, как младенец, громко глотая и причмокивая. И тут - грохнулся в сугроб. Я, как мог, перекарабкался через забор – чуть штаны не порвал. Рулевой лежал, закатив глаза, но дышал. Я схватил снег и принялся растирать ему щеки. Хоть бы не помер! Этого еще на мою голову не хватало!
- Все! Все! Все! – недовольно отмахнулся танкист и сел. – Ох, браток! Ох, ты спас меня. Смертушка уже душить начинала.
- Пить меньше надо, - с облегчением выдохнул я.
- Так, завязывал, зарекался - сколько раз. В церкви свечи ставил… Не отпускает проклятая. Ой, спас меня, браток. Проси - чего хочешь. Я по гроб в долгу у тебя.
- Чего я хочу, рыбка золотая, - горько усмехнулся. – В Смоленск мне надо.
- В Смоленск – проблема. Только к вечеру дорогу расчистят. Вон, зять Петровны всю соляру в округе скупил и продал. Теперь, пока из Велижа не привезут, трактора так и будут стоять.
- Хоть к вечеру…
- К вечеру почистят, - заверил он.
- Мне бы еще голову освежить. Только не пойлом.
- Просто, - он отшвырнул пустую бутылку и тяжело поднялся. – В баньке попариться – как огурец на грядке будешь.
- В какой баньке? – не понял я.
- В моей. У меня банька лучшая в поселке. Все просятся попариться. Мне один мой хороший знакомый – печник баньку помогал строить. Сам помер, а печка до сих пор его греет. Вчера кумовья мылись, банька еще теплая. Я сейчас раскочегарю, отстегаю тебя веничками. А венички у меня знатные: сам лично летом сушил. И березовые, и дубовые есть.
- Поможет? – с сомнением спросил я.
- Дедовский способ, - заверил он. – Пошли.
Он меня подвел к низкой черной избушке, сложенной из бревен с малюсенькими окошками. Заходи, - поманил он в черный проем двери. Я вошел и тут же покрылся испариной. Жарко.
- Ну и сауна у тебя. Жжет!
- Это предбанник только, - довольно хмыкнул он. – Раздевайся, посиди, я щас дровишек подкину, да пару поддам.
Он нырнул в следующее помещение, загрохотал, разразился бранью. Я разделся. Тепло. Но башка начала колоться пополам от жары. Через пять минуть рулевой вынырнул, за ним следом, как за Мефистофелем из ада, вырвались клубы горячего пара. Старик быстро скинул одежонку, откуда-то со стены снял веник.
- Захоть! Пьянству бой! Да здравствуют трезвый образ жизни и бабы с большими сиськами! – воскликнул он бодро, только я не понял – к чему.
В парной я чуть не задохнулся. В мутное окошко еле пробивал свет. Рулевой уложил меня на огненную лавку животом вниз и принялся стегать вениками. Я чуть не взвыл от боли.
- Терпи! – орал он и бил еще сильнее.
Глаза чуть не вылезли на лоб. Дышать невозможно. Как только он выносит такой жар? Полчаса назад помирал, а сейчас ему – хоть бы что.
В конце гад окатил меня водой. Я подумал, что это кипяток. Пришел мой последний час.
- Не боись! – хмыкнул рулевой. – Вода ледяная. Это только кажется горячей.
Но мне стало намного легче. Я почувствовал, как боль отпускает голову, а в теле появляется приятная слабость.
- Ты тута, алкаш несчастный, - прокричал снаружи грубый женский голос. В оконце забарабанил крепкий кулак.
- Дура! Стекло высадишь? – недовольно заорал рулевой и выбежал в предбанник. Уже снаружи заорал: - Че надо? Видишь, нормальный, трезвый. В баньку помыться пошел. Ой, Сашка, - смутился он и вновь заорал на женщину: Дура, че девчонку приволокла? Мужской срам глядеть?
- Дядя Леша, - я вздрогнул, услышав звонкий голосок моей рыженькой. – Директор звонил. Сказал, чтобы ты в гараж бежал. Машина нужна срочно.
- Вот.., твою за ногу, - выругался он. – Наверное, в Велиж отошлет за солярой. Мать, иди пожрать че приготовь в дорогу. Я сейчас, быстро.
- Дядь Леш, а вы не видели…
- Видел. В баньке сидит. Ему паром надо дурь выгнать. Тоже – человек устал. Вчера целый день за рулем, а вечером ему в Смоленск переть…
Тишина. Ушли все что ли? О! А что мне делать теперь? За дверью раздалось шуршанье и тихий-тихий стук.
- Эй, ты там?
- Да. Парюсь.
- К тебе можно?
Чего?
Дверца скрипнула. У меня сердце замерло. Скудный свет из мутного оконца упал на тоненькую обнаженную фигуру девчонки. Волосы разметались по плечам. Я потерял дар речи. Разве такое возможно?
- Ложись, попарю тебя, - сказала она и настойчиво, мягонькими лапками заставила вновь растянуться на полке.
Вениками хлестала, словно гладила осторожно и нежно. Я чуть не уснул. Потом полила меня водой из ковшика.
- Ну, как, легче?
Я поднялся и одурел от ее близости. Прозрачная белая кожа с синими жилками. Маленькие груди, торчащие пирамидками, округлый животик, узкие бедра. Немного испуганное лицо. Я обхватил ее за тонкую талию и осторожно посадил к себе на колени. Она вся затрепетала мягкая, нежная, горячая. Что я делаю? Опять превращаюсь в зверя! Она запрокинула голову, покорно подставляя губы. Я уже не мог себя контролировать…
- Подожди, подожди, - пробовала она сопротивляться. – Не в бане же у Дяди Леши.
- Нет, в бане, - упрямился я.
- А если кто зайдет? Надо, хоть, дверь подпереть.
Я усадил ее на полку, сам метнулся у двери и надежно подпер кочергой, подвернувшейся под руку. Вернулся. Она ждала меня покорная, готовая ко всему.…. До чего же она была горячая, словно кусочек солнышка.
- Только резко – не надо, - попросила она.
Я действовал, как можно осторожнее. Ее голова метнулась в сторону. Она закусила кулачек зубами. Ну, вот.
- Тебе больно? – спросил я.
- Нет, - соврала она, словно мышка пискнула.
Я взял в ладони ее лицо и повернул к себе. Глаза блестели от слез. Ну, что я за скотина последняя. Гумберт хренов. Совсем – не стыда не совести. Я поднялся и уселся на полку. Не знал, что я до такого могу опуститься. Бедный ребенок страдает из-за моей похоти. Мягкая щечка уткнулась в мое плечо.
- Прости, - прошептала она.
- За что? – удивился я. Она еще извиняется перед скотом последним…
- Прости, что со мной тебе плохо.
- Это ты меня прости. Таких, как я, надо кастрировать, при чем, без наркоза.
- Нет, ты хороший, добрый, ласковый. – сказала так мягко, что внутри у меня все сжалось.
Я вновь посадил ее на колени и прижал, будто слабого котенка.
- Слушай, а почему ты мне не сказала сразу, что ты…
- Что? – она водила маленькими пальчиками по моей волосатой груди. Чуть прикасалась.
- Ну? – как же ей сказать. – Я видел простыню…
- А, ты про это, - безразлично произнесла она. Пальчики легкой щекоткой пробежались по моей шее и остановились на небритой щеке. – Ежик колючий.
- Почему? – требовал я ответа.
- А что бы это изменило тогда?
Действительно. Я был в таком скотском состоянии, что ничего не соображал. Мне стало ужасно! ужасно! стыдно. Как теперь все исправить? Как загладить вину?
Она тут же почувствовала мое состояние:
- Не мучайся. Я сама виновата. Напилась. Я не пью… Ну пью, конечно, но очень мало. А вчера холодно было, мы с Галкой решили согреться.
- А чего вы делали на дороге в такую погоду.
- Это все – Галка. На джинсы новые решила заработать.
- В смысле? – не понял я. – Как заработать?
- Останавливаешь машину и предлагаешь.
- Что?
- Все. А там уж – что выберут.
Вот это – блин!
- Проституцией занимались? Но ты же…
- Это мы в первый раз. Нам девчонки старшие посоветовали. Галка медсестрой в больнице работает. На ее зарплату только тараканов можно прокормить. А у нее джинсы одни, и те на жопе разлезаются. Вот мы и вышли. Только, погода оказалась нелетной.
- Галка – понятно. А ты чего пошла?
- Я - за кассира.
- Какого кассира?
- Ты нифига не понимаешь. Пока она с клиентом, - я на стороже. Сама в машину не должна садиться. Мне передают деньги, и я отхожу подальше, жду.
- Зачем?
- А вдруг ее увезут. Могут и убить.
- И чем ты поможешь?
- Звоню в нашу ментовку пацанам. Они выезжают на перехват. Правда, им за каждый вызов отстегивать надо.
- Во как поставлено у вас на промышленный масштаб.
- Так, не первый год демократия в стране, - выдала она.
- А если Галка заразу какую-нибудь подхватит?
- После работы кровь сдавать и на уколы. Но за это тоже платить надо. Ничего. Вон, девки работают. Что на льнозаводе надрываться, что на трассе отсасывать – один хрен.
Хорошая картина прорисовалась в счастливое будущее.
- А у тебя что в планах? – поинтересовался я.
- Школу закончить. Девятый класс хотя бы.
- А потом?
- В колледж пойду на бухгалтера или на продавца учиться.
- А после?
- В армию пойду, - усмехнулась она, продолжая нежно гладить мою небритую щеку.
- И все же?
- Не знаю. На льнозавод. Может, в Смоленск подамся к хачикам на рынок.
- Не лучше ли попробовать в институт поступить?
- После нашей школы в приличный колледж не поступишь, не то, что - в институт.
- Платно – можно, - не соглашался я.
- Платно? – горькая усмешка. – Как говорит Галка: - Прежде чем проучиться пять лет в институте, надо лет десять вкалывать тяжелым минетным трудом.
Неужели так все фигово. А, действительно, откуда ей деньги взять? Как-то все нерадостно и беспросветно. И вдруг меня осенила мысль. Словно молния из разверзшихся небес. Все же до одури просто!
- Поехали со мной.
- Куда?
- В Питер.
Она выпрямилась и взглянула на меня в упор холодными чужими глазами. Это уже была не моя ласковая Сашка. Незнакомая холодная женщина.
- Баня остывает. Идти надо, - произнесла она стальным голосом и соскочила с моих колен.
Я ничего не понял. Почему такая перемена? Странная она. А что я вообще о ней знаю. Мы знакомы только сутки. А я-то возомнил: моя Сашенька… Она не моя – она своя.
Ели молча. Закуска – все просто: жареная картошка, соус из пассированного лука с морковкой, колбаса.
- Спасибо, - буркнул я, запивая молоком. – Мне надо ехать.
- Счастливо, - не поднимая глаз, пожелала рыженькая.
- А ты не видела мои штаны?
Я до сих пор оставался в футболке и трико с «чужого плеча».
- Ах, да! Сейчас.
Она скользнула мимо меня, обдав волной аромата свежести и юности. В груди тоскливо завыл пес. Я послушно поплелся следом. На спинке стула висела отглаженная белая рубашка, чистенькая, воротничок – в идеале. Откуда?
- Пока ты в бане мылся, мама рубашку застирала и отгладила. Костюм твой отпарила и пальто почистила, - объяснила рыженькая.
- Она же с ночной смены вернулась. Устала, наверное. Не лень ей было?
- Такая у меня мама.
Я оделся. Галстук давил на шею. От узких брюк отвык. Пиджак показался узкий в плечах, пальто тяжелое. Мотор завелся сразу. Щеткой смел снег с ветрового стекла, протер тряпкой зеркала. Неужели не выйдет проводить, - с тоской я поглядывал на дверь. – Почему она со мной так? Что я такого сказал? Не дождался, сел в машину… вздрогнул, услыхав скрип двери. Рыженькая, моя рыженькая Сашка, бежала ко мне, неуклюже, увязая в снегу толстыми валенками. В руках болтался хозяйственный пакет. Я радостно выскочил из машины и кинулся навстречу. Хотел схватить ее и крепко, крепко прижать к груди… Но она за шаг до меня остановилась и предупреждающе протянула пакет.
- В дорогу тебе собрала. Проголодаешься. Там молоко и блины…
Я перехватил ее руку:
- Саша. Поехали со мной.
- Куда? – глаза холодные.
- В Смоленск, хотя бы.
- И что я там буду делать? У тебя – работа… А я?
- Я дела улажу дня за три. Поехали.
- Как ты меня представишь своим сослуживцам?
Скажу, что…Я не знал, что ответить. Она вырвала руку из моей ладони.
- Успехов! - Повернулась и быстро зашагала к дому. На ходу бросила, не оборачиваясь: - Побриться не забудь.
Я плюхнулся обратно на сиденье. Она права. Что я скажу коллегам. Это моя сестра или племянница. Ага! Дураки они все. Поверят. Пойдут потом слухи: компания на грани штрафных санкций, работы невпроворот, а тут начальничек с головного офиса приперся. Да еще не один: малолетнюю шлюшку притащил забавы ради. И я, тоже, хорош: нашел себе игрушку, связался с ребенком. Нет, это я – ребенок. Не понимаю элементарных вещей. Дурак я полный, круглый, абсолютный.
Впереди поворот на Минку забит дальнобойщиками. Остановил машину, расслабился. Подожду, пока пробка рассосется. Вспомнил: я же телефон не включил! На экран выскочило пять не принятых звонков, три SMSки. Под каждой значилось: Анна. Удалить…удалить…удалить не читая… Вдруг телефон ожил в руках. Чуть не выронил его от неожиданности. Шеф.
- Слушаю, Арнольд Павлович.
- Ты где?
- Двадцать километров до места.
- Чего так долго?
- Так, Россия же. Все дороги снегом замело. Даже тут пробки бывают.
- Говорил же: поездом надо…
- Ну, что уж теперь. Почти приехал.
- Разберись там хорошенько. На тебя вся надежда. Директор филиала, как его, Колобков, нет - Масленков. Он, в принципе, мужик грамотный, но передай ему, чтобы в следующий раз купил побольше вазелину для воспитательных работ.
- Не беспокойтесь, Арнольд Павлович. Все будет в шоколаде и орехами посыпано. – Я вновь превратился в хваткого умелого менеджера, готового перегрызть глотку любому, лишь бы фирма процветала, и шеф был доволен.
- За мной не заржавеет. Приедешь – премию получишь.
Он отключился.
Премия! Отлично. Поймал себя на мысли: я – прежний я. Хорошо это или плохо. Пока не понятно. Ничего не чувствую. Нет, чувствую – пустоту. Душевную пустоту, как будто что-то потерял. Что-то ценное, невосполнимое… Нахлынула тоска. Как там рыженькая? Что делает, о чем думает… А может, ничего не было. Мне все приснилось, привиделось в пьяном сне... Хоть бы он повторился - этот чудный сон. А что в нем чудного? Она! Как будто вновь услышал ее голос, почувствовал рядом ее тепло… Нет, я заставлю сон повториться! Чего бы мне это не стоило.
В Смоленск въехал уже с включенными фарами. В офисе я обнаружил только двоих: отчаявшегося Масленкова и его пухленькую милую секретаршу, всю холененькую, чистенькую с подходящим именем: Лиза. Директору же, действительно, больше подходила фамилия – Колобков. Он был маленький, кругленький, лысенький в старомодном костюмчике и дешевом галстучке. Смотрел на меня, как грешник на миссию. Я тут же распорядился вызвать всех сотрудников в офис.
- Так, праздник же, - неуверенно вякнула Лиза.
- После того, как филиал закроем – у вас будет вечный праздник, - пригрозил я.
Через час в конференц-зале я смотрел в хмурые, недовольные лица менеджеров.
- Господа, - начал я просто и понятно. – Хотите дальше получать зарплату и не толпиться в центре занятости, надо поднапрячься и сделать то, что вы должны были сделать до праздников. Прошу всех занять рабочие места, согласно штатному расписанию и приступить к обязанностям. Домой вы пойти не сможете, пока дела не приведете в норму. Кто хочет кушать – секретарша выдаст кофе и «Доширак». У кого язва – в аптечке есть «Но-шпа». С рабочего места разрешаю отлучиться только в туалет или в отдел кадров за трудовой. Успехов, друзья!
Я занял стол Колобкова в кабинете Колобкова, а он сам носился с поручениями, как мальчик-попрыгунчик. Секретарша по мановению пальца варила мне литрами кофе и галопом носилась в ближайший магазин за едой. В итоге: первые отчеты уже вечером полетели по электронке в головной офис. Все с облегчением вздохнули.
Я отвалил в гостиницу в четвертом часу ночи – утра, кому – как.. В шесть снова за столом Колобкова. Засада! Что за … Почему не подписаны документы? Колобков начал жаловаться на подрядчиков, заказчиков, таможенную службу. Надо бы им позвонить, поговорить…
Некогда!
В багажник упаковали ящик лучшего коньяка, коробки с дорогущим шампанским, конфеты в пестрых коробках. Местный гастроном выполнил план на месяц вперед. Представители заказчиков, представители подрядчиков, опухшие, но уже трезвые принимали подарки, чувствуя, что от меня просто так не отвязаться. Пришлось им вызывать шоферов, отпирать офисы, подписывать документы, ставить печати…
Думал с таможней засада. Но и тут мене повезло. Вышло все намного проще. Жирный чинуша встретил нас скучающим взглядом. Когда я начал распинаться и выкручиваться, он просто прервал меня одни словом: Давайте! - и чуть не выхватил у меня из рук конверт. Такой наглости я не встречал. Чинуша вскрыл конверт, пересчитал доллары, удовлетворенно кивнул и ВСЕ подписал! Когда мы выходили из его шикарного кабинета, попросил, чтобы в следующий раз приносили в рублях. Крепчает рубль!
Секретарша заказывала по телефону билет для курьера, а тот с кожаным опечатанным портфельчиком уже мчался на вокзал.
Неужели все! Неужели сделали!
В офис заказали салаты, шампанское, водку и пиццу. Даже здесь делали пиццу. А что, Смоленск разве - не Европа? Поднимали тосты за процветание компании, за огромную прибыль, за Великую Россию… Лиза – секретарша все время терлась возле меня. А что, - подумал я после двух бокалов сладкой шипучки, поверх стакана водки, - Она - ничего. Молоденькая, пухленькая. Бюст, что горные вершины…
Вечер окончил в гостиничном номере с Лизой. Но все ее прелести оказались только визуальными. Когда я сорвал голубенький лифчик, груди расплылись, слившись с общей бесформенной массой. Я залез на нее, как будто на большой пакет молока, подергался, надоело. Попросил встать на четвереньки. Долго пристраивался сзади. Наконец мой член куда-то провалился. Нырнул в бездну. Я обхватил ее отвисший живот и долго толкал в попу. Ну и картинка со стороны, - представил я. И еще голос диктора из «Мира животных»: - Так племенной боров оплодотворяет свиноматку.
- Спина устала, - заныла Лиза.
О, Спасение! Я отстыковался от орбитальной станции и с блаженством приземлился на холодную простынь. Лиза устроилась у меня на груди и страстно прошептала:
- Тебе хорошо со мной, Милый.
Началось!
- Пить хочу.
Я сбросил ее голову на подушку и зашлепал босой к холодильнику. Колобков снял для меня номер люкс: холодильник, телевизор, мягкая кровать. Правда, одна странная деталь присутствовала в номере: очко совмещенное с душем – хочешь мочись, хочешь мойся. А можно совмещать оба дела, те есть сидя на очке мыться. Такого я еще не видел нигде.
Я открыл дверцу холодильника. Свет яркой вспышкой ударил по глазам. Что там есть попить? Пошарил руками по полкам. О! Попалась пластиковая бутылка и какой-то пакет. Я вынул… Молоко…и блинчики…. Это же рыженькая собрала мне в дорогу. Я совсем про нее забыл. Ком подкатила к горлу. Стало тоскливо и холодно. Я чуть не заплакал. Да что за хрень со мной твориться! Что я так привязался к ней? Что я в ней нашел такого?
Все! Все, что мне нужно. И больше я такую Сашку нигде не найду.
Надо же! Я с этой пердунестической работой совсем забыл про Сашку. Про мою Сашку…
-Не твою …
- Нет – мою.
-Свинья! Посмотри на себя. Опять нажрался.
- Неделя тяжелая.
- Придурок - ты. Неделя тяжелая! Нашел отмазку. Еще приближающийся апокалипсис вспомни. А зачем свиноматку притащил? Она тоже – утешения для несчастного труженика?
Я подошел к кровати и толкнул Лизу в плечо.
- Ты далеко живешь?
- А, че? – сонно проскулила она. – Тут, через две улицы.
- Вставай, одевайся.
- Я спать хочу.
- Вставай!
- Ну, на улице - ночь, - испуганно вскинула она голову.
- Я такси вызову. Одевайся!
Когда город остался позади, а перед глазами стелилось ровное полотно Минки, я ощутил легкость. Как будто скинул тяжелый рюкзак. Вперед! – давил я на газ, заставляя мотор сердито урчать. Скорее! – и километры так и мелькали на спидометре.
Куда я так спешу? К ней! Я скоро ее увижу… Сердце чуть не выпрыгнуло из горло, когда впереди показался знакомый поворот на Велиж. На заднем сиденье лежала охапка алых пахучих роз и большая коробка самых лучших конфет. Я остро осознал, что рвал жилы, трудился день и ночь не для того, чтобы угодить шефу, а чтобы приблизить тот миг, когда я увижу ее…
Лес закончился, пошли поля. Чуть не потерял сознание, когда увидел танк на пьедестале. Серо-зеленый, с грозным торчащим дулом. На башне гриб из снега. Тормоза взвизгнули. Я остановился не в силах ехать дальше. Как я к ней подойду? Что скажу? Как она меня примет? Начал выдумывать пылкие речи, объяснения, путаться в словах…
Сзади недовольно просигналил грузовик. Шофер в бесформенной меховой шапке высунулся из кабины.
- Чего встал, лапоть? Дорогу перекрыл. А, Это ты! – узнал меня Дядя Леша - танкист. – Поехали. Ко мне заходи. Моя баба щей наварила из квашенной капусты. Она умеет готовить! Обожрешься, а потом обпердишся. Поехал. Жрать охота, - нетерпеливо орал он.
Я, словно во сне, будто это не я веду машину, покатил по знакомой улице и въехал во двор, прямо по старой колее. Остановился на прежнем месте. Все по-прежнему, как будто и не уезжал. Неужели сон продолжается? Словно вор, прокрался в дом, неся перед собой охапку роз и конфеты. Тихо. Тепло. Дровишки в печи потрескивают. Пахнет жареной картошкой и сладкими булками.
Я осторожно откинул занавеску, отделявшую прихожую от комнаты. Затаил дыхание, увидев ее. Рыженькая спала на нашей кровати. Одна голова со спутанной челкой торчала из-под ватного пестрого одеяла. Губки чуть приоткрыты, носик слегка подрагивает. Я тут же напрочь забыл все напыщенные фразы, что хотел произнести, стуча себя копытом в грудь. Встал на колени возле кровати и просто глядел на бледное милое, еще совсем детское личико.
Реснички дрогнули. Глаза приоткрылись. Из-под одеяла высунулась лапка и погладила меня по щеке:
- Ты приехал, лысый ежик?
Да я готов был умереть за эти слова!
Она поднялась, все еще сонно щурясь. Одеяло соскользнуло с худых круглых плечиков.
- Сейчас! Погоди! Сейчас я тебя покормлю, - бормотала она.
- Спи,- сказал я.
- Нет, - тряхнула она головой. – Ты с дороги, устал, голодный…
- Смотри! – я протянул ей розы.
Она разом очнулась. Щеки сделались пунцовыми, а глаза широко удивленно открылись.
- Мне, - заикаясь, произнесла она.
- Тебе.
- Но мне еще никто цветы не дарил… А тут их столько…Розы….Зимой… За что?
- За то, что ты есть, - просто ответил я.
Она хотела что-то возразить, но никак не находила слов.
- Сейчас их в вазу поставлю.
Бережно обняла букет и упорхнула на кухню.
Смешная…
Я почувствовал, что кто-то смотрит мне в затылок. Обернулся. За печкой слева оказался проход в другую комнату. Раньше я его не замечал. Стояла женщина лет пятидесяти в простом сером платье. На распухших ногах вязанные коричневые носки. Волосы убраны в узел на затылке. Лицо усталое. Взгляд печальный, пустой.
- Здрасте, - пробормотал я, смутившись.
- Добрый вечер, - ответила женщина грудным приятным голосом. – Это тебя она ждала?
- Простите, вы о ком?
- О Сашеньке. Она целый день сегодня сама не своя. Делает что-нибудь по дому, потом к окну подбежит и глядит на дорогу, высматривает что-то. Я ее отругала – а она в слезы. Еле успокоилась. Ничего понять не могу. Никогда с ней истерик не случалось… Только перед твоим приездом уговорила ее прилечь отдохнуть. Ты, только, ей не говори, что я тебе наболтала - спохватилась женщина. – Я пойду. В соседней деревне бабушка одна умерла. Надо помочь подготовить ее, поминки организовать… Завтра хоронить…
Она прошла к выходу, обернулась:
- Не обижай девчушку, - попросила она. - Сашенька у меня хорошая. Старшая, Катька – та сама по себе. Сын – совсем от рук отбился…
- Не буду, - пожал я плечами.
- Вот и хорошо. – И она тихо ушла.
Я скинул пальто, прошел на кухню и сел на любимое место, прислонившись спиной к теплой стене. Боже, как хорошо!
… Гудела печка, булькала кастрюлька. Розы благоухали на столе в старой керамической вазе. Моя Сашенька стояла у плиты и орудовала ножиком, срезая ровные полоски с картошки… И ничего больше мне не надо в этой жизни. Отстанет все от меня. Хочу сидеть у теплой стенки и смотреть только на нее.
- Сашка, - чуть слышно позвал я.
Она расцвела в улыбке, щечки тут же зарумянились.
- Сашка, - снова позвал я.
- Чего? – Она озорно, по-девчачьи тряхнула косой, смешно дунула вверх, чтобы челка не мешала. Но непослушная прядь вновь опустилась на гладкий белый лоб.
- Ты очень красивая.
Она стала совсем пунцовой.
- Я? – ей было приятно слышать это от меня. - Ты меня летом не видел, когда вся моська веснушками расцветает. Ох, тогда вообще – красавица.
- И носик в веснушках?
- Ему больше всего достается.
Я больше не мог сидеть. Я опять превращался в волка страшного и зубастого. И сейчас волк вылезет из меня и накинется на Красную Шапочку. Как только я не сдерживал себя – не смог. Поднялся и обхватил ее за тонкие плечи, прижал к себе. Она затаила дыхание и закрыла глаза.
- Мама дома, - прошептала она с ужасом, дрожа всем телом.
- Мама ушла, - щелкнул зубами у самого ее малинового ушка.
- Ей не надо на работу сегодня, - слабо защищалась она.
- Не будет ее ночью.
- Я тебя накормить хотела. Ты голодный.
- Волки питаются Красными Шапочками.
- Их потом лесорубы…
- Пусть только попробуют…
Я выключил плиту и подхватил Сашу на руки. Ножик звякнул о пол. Недочищенная картофелина, подпрыгивая, покатилась под стол. Мягкие мокрые лапки обняли мою шею, а маленький холодный носик уткнулся в щеку, и я чуть не одурел от ее горячего дыхания. Я понес мою рыжую Сашеньку в комнату… серый Волк накинулся на Красную Шапочку и проглотил девочку, вместе с шапочкой, заколками для волос, мелочью в кармане на чупа-чупс и даже с деревянными башмачками, что, однако вредно для желудка…
Такой безумной счастливой ночи у меня не было никогда, не смотря на скрипучую неудобную кровать. С одной стороны жарила печь, с другой ледяная стена… Все это – ерунда, когда ты вместе с любимой женщиной, и нет больше никого во всем мире… Правда, ближе к полночи заорал дядя Леша-рулевой пьяным голосом:
- Сосед! Сколько тебя ждать можно? Иди щи жрать. Остынут. Дрыхнешь, что ли? Вставай. Щи простудятся.
Тут же его накрыл крик старухи-жены:
- Дурень, чего людей тревожишь. Нажрался, так сиди дома и не ори на всю улицу.
- Дура ты! Дурой родилась, дурой прожила всю жизнь, и помрешь – дурой.
- Ой! Ты – умный. Как стакан примешь, так сразу – прафехсар!
- Че ты понимаешь, дура, в настоящей мужской дружбе?
- Я тебе сейчас женскую дружбу покажу паленом по хребту. Быстро домой пошел!
- Не смей на меня голос повышать! На меня, на танкиста? Да я в Таманской дивизии служил, - и он заголосил, что есть мочи: - На поле танки грохотали. Солдаты шли в последний..! Ой! Дура! Ой! Больно же!
…Больше нас никто не беспокоил до самого утра.
Яркое, яркое солнышко заглянуло в окно и принялось будить нас. Зачем? Что тебе надо, неугомонное светило? Отстань!
- Корова! – спохватилась Сашенька и выскочила на улицу.
Когда она вернулась растрепанная, замерзшая, счастливая, я уже надел костюм. Мрачная тучка набежала на ее солнечное личико.
- Все? - то ли спросила, то ли утвердительно произнесла она, еле сдерживая слезы.
- Нет, не все, - твердо ответил я. – Собирай вещи. Поедешь со мной.
- Не поеду.
-Почему?
- По кочану!- Опять меня встретил холодный взгляд. Вновь чужая, незнакомая женщина стояла передо мной.
- Что с тобой? Тебе здесь интересно жить? Что тут тебя держит? Что тебя ждет дальше…
Я набрал полные легкие воздуха, готовый обрушить на ее голову лавину веских аргументов, но он очень тихо перебила меня:
- Зачем тебе такому успешному, правильному деревенская дурочка? Малолетняя рыжая шлюшка.
Лавина аргументов застряла у меня в горле. А она так же тихо продолжала:
- У тебя своя жизнь, у меня – своя. Девушка ждет дома. А у меня парень есть. Правда, пьянствует который день, но как отоспится – приползет извиняться. Ты проедешь десять километров – и забудешь меня. Прощай.
Она вышла во двор. Неправда! Все это - неправда! Я кинулся следом, звал ее, искал, заглянул всюду, даже в вонючий сарай, где огромное рогатое чудовище, выпустив клуб пара прорычало протяжно: Му-у-у. Саши нигде не было. Ну что за …. Ну, почему хрень такая со мной происходит?
- Садись в машину и уматывай!
- А ты кто? Что ты вечно лезешь ко мне с приказами?
- Я – ум твой трезвый и холодный, мудрый внутренний голос. Сел и поехал. Хрен тебе что здесь обломится.
- Почему?
- А не надо быть придурком.
- Зачем я ее встретил.
- А чтоб помучиться. Всю жизнь теперь вспоминать будешь. Пить меньше надо.
- Я ее люблю.
- Какие мы романтичные. Это тебе не сериал, где море, пальмы и песок… Они встретились взглядами, и между их одинокими сердцами пробежала искра.
- Но я не смогу без нее.
- Хорош роман? Он занималась на дороге проституцией…
- Она не занималась…
- Значит займется…Долго ли? Хорошо, она решила заняться проституцией на дороге, но тут ее заметил пьяный в жопу Ромео, напоил коньячком, изнасиловал и, вдобавок, все крыльцо обрыгал. Ланселот гребаный, Петрарка хренов…
- Хватит! Я ее люблю!
- Деньги ты любишь. Машину свою обожаешь. Карьера для тебя – дороже жизни. Тебя шеф по головке погладит – и ты Родину продашь, сволочь! Ты слаб.
- Я слаб! Но я люблю ее!
- А она? Спросил у нее? Что ты вообще знаешь о ней? Да нахрен ты ей сдался! Ты не достоин ее, иначе она не отвергла бы такого красавчика на шикарной тачке. Пьяный сопливый пацан ей ближе, чем ты - чмо в дорогом пальто. Примчался тут с цветами с конфетами…Член свой поганый суешь, куда не следует. Возомнил из себя благодетеля… Гумберт обосранный.
- Что мне делать?
- Садись в машину и уматывай. Испортил ребенка, так до конца ему жизнь не ломай.
- Сажусь. Сдаюсь. Подчиняюсь.
Вновь дорога. Как она надоела. Ничего не чувствую, ничего не вижу. Пелена слез застилает глаза. Да что со мной? Я не плакал с далекого детства.
- Ничего, - успокаивал меня мой мудрейший внутренний. – Приедешь, сходишь в душ, купишь новый мобильник для утехи. Анна припрется мириться. Выпьете шампусика. Ты ее простишь. Ну, получилось у нее так по пьянее… С кем не бывает. Дело молодое. Ты сам то… Ну-ка Лизу вспомни! Во! Простишь и Анну. Совершите бешенный трах – и все забудете. Дурашка, скоро все будет по-прежнему: хорошо и весело…
- Будет.
- А чего ревешь? О чем все время думаешь?
- О ней.
Тормоза взвизгнули.
- Вперед! Чего встал?
- Да пошла ты!
Сразу стало легко. Я ее люблю. Я не могу без нее. Я не хочу, чтобы она зарабатывала ударным минетным трудом, не хочу, чтобы она надрывалась на льнозаводе, не хочу, чтобы работала на хачиков. Я хочу быть вместе с ней. Хочу оберегать ее, защищать ее. Я увезу ее. Пусть кричит, царапается, кусается…Плевать!
Машина резко развернулась, чуть не влетев в сугроб. Ей передалась моя решительность. Колеса грызнули шипами мерзлый асфальт. Дорога полетела навстречу. Я почувствовал, что делаю самый правильный поступок в моей жизни.
Не по-настоящему живем мы, а как-то "пока",
И развилась у нас по родине тоска,
Так называемая ностальгия.
Мучают нас воспоминания дорогие,
И каждый по-своему скулит,
Что жизнь его больше не веселит.
Если увериться в этом хотите,
Загляните хотя бы в "The Kitty".
Возьмите кулебяки кусок,
Сядьте в уголок,
Да последите за беженской братией нашей,
Как ест она русский борщ с русской кашей.
Ведь чтобы так - извините - жрать,
Нужно действительно за родину-мать
Глубоко страдать.
И искать, как спириты с миром загробным,
Общения с нею хоть путем утробным.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
