Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почета, а если глупец болтовней своей победит мудреца, то нет в этом ничего удивительного, ибо камнем можно расколоть алмаз
Не боюсь коварных волков,
У меня ведь есть иголки.
Не боюсь лисы, медведя,
Станем добрыми соседя...
Отрывок из Большой Ежиной Песни.
Ежик родился в магазине. Вернее, он родился в каком – то другом месте, а в каком – он не знал, поэтому предпочитал думать о магазине как о своей родине.
На полке, кроме Ежика, жили три травяные лягушки, два жирафа, у одного из которых была поцарапана шея, восемь мышей и много тигров, сколько много Ежик не знал, потому что * много* - это было уже после *восьми*, а дальше он считать не умел.
Ежик дружил со всеми соседями, кроме мышей. Мыши были зазнаистыми, все время разговаривали о дорогих сырах, и Ежик однажды услышал, как неоцарапанный жираф сказал, что мыши – снобы или снОпы, он точно не расслышал, но сразу же понял, что это, наверное, плохо.
Ежик вообще – то мог о многом порассуждать, он даже слышал когда – то, как две хорошенькие девочки – близняшки в белых панамочках выпрашивали у мамы купить именно его, потому что – говорили они наперебой – Ежик симпатичненький, у него глиняные розовенькие головочка и брюшко, черненькие матерчатые гладенькие ручки и ножки, а в ручечках – глядите – ка – у него шишечка, а ножечки – надо же – обуты в темненькие тапочки, а шерстка – то игольчатая, из ниточек – черненьких и желтеньких вперемешечку.
И носик черненький, и зрачки в сладких глазиках тоже черные, а вот незадача – ротика нет.
Нет ротика, не нарисован.
Оттого – то и молчал все время Ежик – и когда травяные лягушки в унисон рассказывали о своей ядовитой амазонской родственнице, и когда сплетали шеи в ежеутреннем объятии жирафы, и когда мыши чванливо пищали о балете их прославившего дедушки Чайковского и о надоевшем уже всем протухшем сыре, а тигры Ежика не интересовали вообще, потому что это был их год, они все время продавались и появлялись новые – Ежик в них запутался.
Девочки – близняшки Ежика тогда не купили, значит, так и должно быть. Ежик, сам того не зная, был фаталистом, и он точно верил, что его человек найдется рано или поздно.
Перед Новым Годом так и произошло. Ежика купили, опутали смешно щелкающим целлофаном и прямо так, в оранжевом пакете , ПОДАРИЛИ!
Ежик плохо запомнил, кто именно его купил, потому что, во – первых, он страшно волновался, покидая свою родину, а, во- вторых, он четко расслышал, как продавщице сказали, что это для подарка. Ежик говорить не умел, а вот слышал, наоборот, хорошо, а раз для подарка, значит, неитересно же – кто дарит, а интересно – кому именно...
А, когда Ежика сначала вытащили из пакета, а потом выпутали из целлофана, он очень и очень обрадовался.
И вы бы на его месте тоже бы обрадовались, потому что человек, получивший Ежика, был тоже Ежом!
Ну, не совсем Ежом, конечно, но очень и очень на него похожим.
У него тоже было плотненькое брюшко, тоже предобрющие глаза, а, главное, у него были черные волосы, страшно напоминающие игольчатую шерстку, только волосы над правой бровью как будто были помазаны сметаной, потом уже Ежик узнал, что это называется *сединой*. Он действительно раньше этого не знал, ведь не продают же в магазине седых травяных лягушек или, скажем, мышей.
Ежик по – разному про себя называл СВОЕГО человека – то Большим Папой, то Папой Ежом, а Подруга Папы Ежа – Ежик слышал – называла его Итаем.
Ежик не знал, что такое * Итай*, но людям виднее,они больше и старше.
Подруга Папы Ежа очень любила гуяву, она раскладывала гуявки на подоконниках, дома в вазы, и вся квартира наполнялась печальным запахом осени.
- Многие этого запаха не любят, - говорил Большой Папа Ежику, - мол, терпкий, насыщенный, а я так – ничего. Ей нравится, так и я – не против.
Папа Еж вообще много что рассказывал Ежику. Он, во – первых, сразу же посадил Ежика на телевизор, и, во – вторых, никому не разрешал его трогать.
Когда Папа выходил из дома, он всегда гладил Ежика по голове и обязательно рассказывал о том, куда он идет.
- Ты понимаешь, надо к своей зайти. Не нужна она мне тысячу лет, но вот пацана жалко. Вот так женишься по глупости, а потом всю жизнь расхлебываешь, да никак расхлебать не можешь, - и Папа грустнел, расстраивался, а Ежику было так его жалко, что все иголочки из –за огорчения тянулись наверх.
- Вот пообещал себе, что разведусь, и ни ногой в тот дом, опять – таки , а пацан...И Папа Еж вздыхал, вздыхал. - Давно надо было развестись, так посмотрю на ребенка своего – инвалида, как вспомню, что даже не выкупаться ему самому, так и тянул, тянул с разводом, он, бывалоча, все плачет, мол, папа и мама, не разводитесь , не ругайтесь. Я уже и сумки сколько раз собирал, а он посмотрит на меня вот такими глазками, как ты на меня сейчас смотришь с телевизора, так я и остаюсь. А жена только по диплому – режиссер народного театра, а на деле так она – режиссер семейных сцен, понимаешь?
Ежик ничегошеньки не понимал. Когда он еще жил в магазине, как – то мимо него прошла очень красивая , ну ,такая красивая, примерно, как Папа Еж, тетя, и она говорила по мобильному, что она завтра выступает на сцене!
Ежик тогда понял, что сцена – это что – то радостное и счастливое, если об этом говорят с таким восторгом.
Но Большой Папа рассказывал о сценах печально, а Ежик больше верил Папе, потому что Папа был его человеком, а свои люди врать не умеют.
Сейчас вот живу у Подруги, - и один Еж чесал другого за глиняным ушком, - по крайней мере, все спокойно, как же бабы понять не могут, что побольше бы им молчать, да не скандалить, скольких инфарктов можно было бы избежать, да и детей было бы поменьше – сирот при живых отцах – то!
Ежик прекрасно понимал Папу Итая. Сам он сколько раз хотел попросить мышей наконец – то заглохнуть и не визжать бесперебойно о сырах, балетах и прочей ерунде, да вот говорить – то он не умел, а мыши взгляда не понимали, они вообще ничего не понимали и понимать не хотели, вредные, однако.
Это словечко * однако* Ежик подхватил у Папы Ежа, оно ему очень нравилось, как, впрочем, и слово * безусловно*,которое важно и весомо употреблял Папа в разговорах со всякими людьми.
- Ты не думай, я от сына никогда не откажусь, хоть он уже и взрослый, все равно хожу туда , в квартиру к бывшей, чтобы мальчика выкупать и побрить, у него левая сторона плохо работает .
Ежику было страшно, он сразу же представлял себе, что у него не поднималась бы левая ручка, не сгибалась бы черная шелковая ножка, и даже шишечку он не смог бы удержать.
В такие минуты Ежику очень хотелось поддержать Большого Ежа, сказать ему, как он его любит , спеть Большому Ежу Главную Ежиную Песню, которую Ежик сочинял и пел сам себе по вечерам, когда Папы не было дома.
Но это было невозможно, потому что Ежик не умел говорить без нарисованного рта, а Папа Еж плохо знал Настоящий Ежиный Язык...
- Не боюсь коварных волков,
У меня ведь есть иголки.
Не боюсь лисы, медведя,
Станем добрыми соседя...
Ты – мой самый лучший друг,
Лучше даже старых двух,
Я отдам тебе грибок
И малины туесок.
Только ты не пропадай,
Чаще друга навещай.
Для меня - ты лучше всех!
Нас ежиный ждет успех!
Мальчик-еврей принимает из книжек на веру
гостеприимство и русской души широту,
видит березы с осинами, ходит по скверу
и христианства на сердце лелеет мечту,
следуя заданной логике, к буйству и пьянству
твердой рукою себя приучает, и тут —
видит березу с осиной в осеннем убранстве,
делает песню, и русские люди поют.
Что же касается мальчика, он исчезает.
А относительно пения, песня легко
то форму города некоего принимает,
то повисает над городом, как облако.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
