Наступила осень. Перелетные птицы и те, кто может себе это позволить, потянулись в теплые страны. Иван Семенович Сидоров не был ни тем, ни другим. Он закрыл садовый домик и окинул прощальным взглядом участок: в следующий раз Сидоровы появятся здесь только весной. Иван Семенович вскинул рюкзак на плечи и прикоснулся ладонью к теплому боку дома, нагретого заходящим солнцем. Поднявшийся ветерок начал раздувать пепел потухшего костра по опустевшей грядке. Сидоров закрыл калитку и заспешил на электричку.
Народу было немного, в основном такие же дачники, и Ивану Семеновичу досталось место возле окна. Было немного грустно: только теперь Сидоров осознал, что лето действительно закончилось. Напротив Ивана Семеновича, аккуратно поддернув штанины, уселся странный гражданин, который не был похож на дачника: на нем был приличный костюм и пахло не костром, а дорогим одеколоном. «Откуда бы он мог ехать?» - подумал Сидоров. Гражданин, похоже, угадал его мысли, и ответил:
- Я здесь работаю, неподалеку. На Станции Дальней Связи, Оператором. Вот, с дежурства возвращаюсь.
- А… - сказал Иван Семенович и подумал: «Какая еще станция? Да еще дальней связи…»
Их начавшийся разговор был прерван появлением контролера. Он остановился возле их ряда и вопросительно щелкнул компостером. Сидоров достал проездной. Оператор Дальней Связи засуетился, зашарил по карманам, из которых немедленно посыпались какие-то бумажки. По-видимому, контролеры – это особая порода людей: они за версту чуют человека без билета. На этот раз компостер щелкнул осуждающе:
- Штраф придется уплатить, гражданин.
- Не надо штрафа, - возразил Иван Семенович, достал из кармана проездной своей супруги, Марьи Петровны и предъявил. Челюсти компостера клацнули с досадой.
- Премного Вам благодарен, Иван Семенович, - сказал Оператор. – Такая досада – забыть билет.
- А откуда Вам известно, как меня зовут? – Выразил недоумение Сидоров.
- Ну, как же, Иван Семенович, у Вас же именной проездной билет, я заметил мимолетом. Позвольте уж тогда и мне назваться: Многомиль Семиверстович. Вам не кажется, что звук компостера чем-то напоминает клацанье челюстей птеродактиля? Прямо мороз по коже, не правда ли?
- Какое у Вас интересное, сказочное имя, - подивился Иван Семенович.
- Ну что Вы! Вот у Вас, в самом деле, сказочное, - возразил собеседник. – Обратимся к народному эпосу, сиречь к сказкам. Вы можете назвать процент русских сказок, в которых встречается главный герой по имени «Иван»? Поверьте, он очень велик! А мое что? Так, заурядное имя. Честное слово, я Вам даже завидую.
- Погодите-ка, а где Вы могли слышать клацанье птеродактиля? – Спохватился Сидоров. – Разве только в кино…
- Я их наблюдал живьем. Пока они маленькие – они такие милашки, а когда подрастут – крайне неприятные твари. Я Вам очень не советую даже близко подходить. Один запах рыбы чего стоит. – Оператор Дальней Связи поморщился и стал подбирать бумажки, выпавшие из карманов.
- Как это «живьем»? Где это «живьем»? – ошеломленно пробормотал Иван Семенович, помогая Многомилю Семиверстовичу.
- Известно где, в юрском периоде, конечно. В меловом я их уже, по счастью, почти не встречал. Эволюционировали, видимо. О! Наша остановка, идемте. – Многомиль Семиверстович заторопился к выходу.
Иван Семенович заспешил следом – он боялся потерять своего спутника в толпе, но тот сам взял Сидорова под руку:
- Не хотите ли продолжить нашу занимательную беседу? Мне кажется, за углом есть уличное кафе, где подают совсем недурственный кофе.
Кофе, действительно, оказался неплохим.
- Многомиль Семиверстович, а как Вам удалось побывать в юрском периоде? – Задал Иван Семенович мучавший его вопрос.
- Ничего удивительного: мне вообще приходится много путешествовать. Вот, например, только что ехал с Вами электричкой. Берите пирожное.
- А что за станция дальней связи?
- Вас смущает название? Правильно, я тоже принципиально против. Следовало бы назвать ее Станция Очень Дальней Связи, но так уж сложилось исторически и никто не станет менять его по прихоти Оператора.
- А с кем же она осуществляет связь?
- Как! С нашей прародиной, в соседней Галактике, конечно.
- Вы хотите сказать, что мы – пришельцы на этой планете?
- Ну, разумеется. Ведь мы принципиально отличаемся от аборигенов. Вот взять, к примеру, кошек, - сказал Многомиль Семиверстович и через мгновение он уже держал неведомо откуда взявшуюся черную кошку за шкирку правой рукой, а левой рукой почесывал у нее за ухом. - Они рождаются на свет с готовыми навыками и знанием языка. Кошке, конечно, было очень неудобно, но она все же кивнула. Многомиль Семиверстович перестал ее почесывать, вытащил из-под чашки с кофе блюдце, которое поставил возле, налил туда кофе и опустил кошку рядом. Та недоверчиво понюхала блюдце, но лакать не стала и начала вылизываться.
- Н-да, - озадаченно пробормотал Многомиль Семиверстович. - Видимо, сорт не тот. Было не понятно: толи он имел ввиду кошку, толи кофе. – А мы? Мы рождаемся даже без элементарного знания Неевклидовой геометрии, не говоря уже о более сложных вещах. Простите великодушно, Иван Семенович, но мне пора. Был чрезвычайно раз познакомиться с Вами и поболтать.
- Эээ… Многомиль Семиверстович, Вы позволите еще пару вопросов?
- Вы только посмотрите, что делается! – воскликнул вдруг Многомиль Семиверстович.
Сидоров оглянулся, но не увидел ничего, что могло бы привлечь внимание. Когда он повернул голову обратно, Многомиля Семиверстовича уже не было за столиком, не было его и поблизости. «Эх, - подосадовал Иван Семенович, - надо же было попасться на такую примитивную отвлекающую ловушку!»
- Ты домик хорошо закрыл? – спросила его встретившая в коридоре супруга, Марья Петровна.
- Да, хорошо, - ответил Сидоров, снимая ботинки. – Знаешь, Маша, с каким интересным человеком я сейчас познакомился. Я…
- Где твой рюкзак, Ваня? – перебила его Марья Петровна.
Иван Семенович ахнул: ну, конечно, он забыл его в электричке, когда торопился за Многомилем Семиверстовичем!
В дверь позвонили. Когда Сидоровы ее открыли, то увидели, что на площадке никого нет, а на коврике, перед их дверью, стоит рюкзак.
- Так ты меня разыграл! – всплеснула руками супруга. – Но, подожди… Кто ж тогда позвонил-то?
Сидоров взял рюкзак, который показался ему тяжелее, чем был и занес в квартиру, развязал веревочку и увидел большое яйцо.
- Что это ты приволок? Страусиное яйцо? – заглянула ему через плечо Марья Петровна.
- Думаю, что не страусиное, Маш, - ответил Сидоров.
- А чье?
- Птеродакля…
А. Чегодаев, коротышка, врун.
Язык, к очкам подвешенный. Гримаса
сомнения. Мыслитель. Обожал
касаться самых задушевных струн
в сердцах преподавателей – вне класса.
Чем покупал. Искал и обнажал
пороки наши с помощью стенной
с фрейдистским сладострастием (границу
меж собственным и общим не провесть).
Родители, блистая сединой,
доили знаменитую таблицу.
Муж дочери создателя и тесть
в гостиной красовались на стене
и взапуски курировали детство
то бачками, то патлами брады.
Шли дни, и мальчик впитывал вполне
полярное величье, чье соседство
в итоге принесло свои плоды.
Но странные. А впрочем, борода
верх одержала (бледный исцелитель
курсисток русских отступил во тьму):
им овладела раз и навсегда
романтика больших газетных литер.
Он подал в Исторический. Ему
не повезло. Он спасся от сетей,
расставленных везде военкоматом,
забился в угол. И в его мозгу
замельтешила масса областей
познания: Бионика и Атом,
проблемы Астрофизики. В кругу
своих друзей, таких же мудрецов,
он размышлял о каждом варианте:
какой из них эффектнее с лица.
Он подал в Горный. Но в конце концов
нырнул в Автодорожный, и в дисканте
внезапно зазвучала хрипотца:
"Дороги есть основа... Такова
их роль в цивилизации... Не боги,
а люди их... Нам следует расти..."
Слов больше, чем предметов, и слова
найдутся для всего. И для дороги.
И он спешил их все произнести.
Один, при росте в метр шестьдесят,
без личной жизни, в сутолоке парной
чем мог бы он внимание привлечь?
Он дал обет, предания гласят,
безбрачия – на всякий, на пожарный.
Однако покровительница встреч
Венера поджидала за углом
в своей миниатюрной ипостаси -
звезда, не отличающая ночь
от полудня. Женитьба и диплом.
Распределенье. В очереди к кассе
объятья новых родственников: дочь!
Бескрайние таджикские холмы.
Машины роют землю. Чегодаев
рукой с неповзрослевшего лица
стирает пот оттенка сулемы,
честит каких-то смуглых негодяев.
Слова ушли. Проникнуть до конца
в их сущность он – и выбраться по ту
их сторону – не смог. Застрял по эту.
Шоссе ушло в коричневую мглу
обоими концами. Весь в поту,
он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая – кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях.
Жена храпит... о Господи, хоть плачь...
Идет к столу и, свесясь из угла,
скрипя в душе и хорохорясь в письмах,
ткет паутину. Одинокий ткач.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
