У Бубусечки все было как обычно - спокойно и хорошо, хотя и не так уж весело, как бывало. И ничто не предвещало глубоких раздумий.
Сегодня был отличный день - Бубусечка раздала долги, давившие ей на крылья неприятным грузом. И даже один долг нематериального характера, давно ожидавший удачного сцепления звезд на небе. Бубусечка позвонила старому знакомому червяку и высказала ему все, что наболело. И вроде бы как раз сейчас надо было упасть на диван с чувством глубокого удовлетворения и легкости, но не тут то было...
Не шел у Бубусечки из головы новый рассказ Кукусякина (сосед, в отличие от поэтессы Бубусечки, был прозаиком). Вот ведь удивительное у соседа есть свойство, почти магическое - пролезать в голову и там сидеть, пожужукивая по нервам.
Рассказы вообще Кукусякин писал редко, и то - если не было подходящей работы. Вдохновения ему для этого не требовалось. Достаточно свободного дня и вкусного пирожка с капустой на обед. Видимо, все события развернулись в пользу творчества, ибо рассказ был хоть и коротким, но в то же время хорошо сбалансированным между лаконичностью и глубиной.
Бубусечка лежала под впечатлением от рассказа и вспоминала свое детство: лихие девяностые, комиссионки, приемники, магнитофоны. Бубусечке подарили магнитофон в 15 лет. Она как раз тогда сшила себе по журналу «Бурда» крутые «бананы» ярко-канареечного цвета, подстриглась по последнему писку "крыша на ножке", и тут еще и маг! Он был серый, пластмассовый, с длинной ручкой и, главное, модный - горизонтально вытянутый. Бубусечка с подругой бродили по городку "как большие" - обе в бананах и с магом наперевес. Из динамика лились чарующие звуки обожаемого подругой Богдана Титомира. Бубусечке было плевать на высокого энергетика. Но своих кумиров у нее не было, поэтому приходилось брать взаймы подругиных...
Бубусечка вспоминала и думала: странное дело, все ее мечты в жизни исполнились и подарили щедрую порцию эйфории. Каждый раз удавалось повитать в облаках вдоволь, и никогда не было ощущения разочарования, как у героя рассказа Кукусякина. Мечта растворялась радостью в ее жизни, как сахар в чае, естественно и безболезненно. И новая мечта неспешно занимала ее место, будто вновь избранный президент. А сейчас все мечты выпали в осадок и болтаются в ее душе бесполезной взвесью. Они вроде есть, но и в то же время понятно, что их достигать не надо. Весь смысл в их присутствии - они нужны просто как свежий ветерок для общего тонуса. Может, это признак депрессии?
Однако Бубуческу не волновала ее депрессия, ее больше волновал Кукусякин. У него, судя по рассказу, серьезная фобия - боязнь мечтать. Он ждет от мечты неизбежного разочарования. А это для жука с шикарными мощными крыльями просто преступление! Теперь-то ясно, почему он не хочет называть свое, как он выражается, «перемещение в пространстве», полетом. Кукусякин реалист не по доброй воле, а из-за фобии - догадалась Бубусечка и решила спасать соседа.
Она пошевелила крылышками, поправила ресницы ... и вдруг - схватила швабру, взвилась к потолку, шваркнула шваброй по люстре и рванула в окно! Там с тоненьким визгом покружилась в небе, наслаждаясь радостью свободы от «мёчт», и полетела к Кукусякину. Он сейчас наверняка рвал рукописи и разбрасывал их по всей комнате.
Кукусякин проснулся от странного шороха. Он приоткрыл один глаз и увидел умопомрачительную картину: Бубусечка летала по комнате на швабре, подметая обрывки его старых квитанций за свет, и напевала давно устаревшую песенку…
«Эй, ”you”, посмотри на меня!
Думай обо мне, делай как я.
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
