Что-то происходит. Я не могу этого ни замечать. Вокруг меня летают разные страдания, затрагивая потаенные мысли нежнейшими улыбками сироток, только что сбежавших из самого себя монастыря. Я уже устал выслушивать подробности чужого бытия. Мне хочется выпрыгнуть из этого мира в потаенные уголки рая, где будет лишь вечное животное наслаждение, так непростительное в нашем мире. Мне радостно от подобных мыслей. Особенно в час толкотни и суеты: когда иду по улице, или общаюсь с кем-то. Но все, что я говорю, никак не мешает оставаться адекватным человеком. Что же здесь сложного: выучить правила игры и жить по ним. Вот я даю бумажку, мне дают за нее вещь. Вот я получаю бумажку, иду с ней куда-то, отдаю ее и получаю вещь. Вот я делаю что-то, получаю бумажку, иду куда-то, отдаю бумажку, получаю вещь. Наверное, и все правила, которые стоит знать о нашем мире. Самое смешное, что главные правила выучивались мною еще в глубоком, наполненном смущении, детстве, когда мы свободно продавали друг другу дружбу и любовь, не прикрываясь толстыми монографиями по поведенческой психотерапии и курсами высшего менеджмента с базовыми основами по аналитической экономике.
Но что - же все-таки происходит?! Я не могу с этим определиться. Грудная тревога застилает сознание пасмурным отупением. Ничего не соображаю. Лишь ощущаю приближающееся «что-то», не разглядеть хищной морды. Оно накидывается с последним поцелуем, приходит в мой дом последним шагом, оставляет после себя траур. В ниспадающих одеждах из страха (копошатся, копошатся!!!), я не могу разглядеть ее лица. Смеющееся существо из потоков непроглядной тьмы, яркой, как слепящее августовское Солнце! Падаю на колени перед зияющей пустотой. Из мрака слышу лишь дыхание происходящего. Осознание реальности – глупейшая из возможностей, но лишь она истинна. Все остальные – прижизненная смерть.
Работа, друзья, да и трах – все так похоже на нервную прогулку по неинтересному кладбищу, внезапно преградившему путь. Никак его не обойти. Приходится переступить порог, и пройти путь: от ворот до ворот. Замечать вокруг знакомые черты могил незнакомых людей. Приходится вести речь о свободе, равенстве, гуманизме; пить горькую с покойниками, е**ть гниль… Лишь став трупом, можно определить свою национальность, ориентацию, социальный статус, разжиться баблом, попасть в единство, или заработать импичмент разума. Все это получить в один миг. Получать все это вечность, как вариться в смоле обозначенное время вместе с другими замечательными людьми. Повернуть голову и увидеть, что с тобой в котле сидит отец и ловит генетически измененного судака.
-Сынок, привет!
-Привет, папа. Как дела?
-Да вот ничего. Я ловлю генетически модифицированного судака и жду импичмента.
-А я все спешу. Давай, я как-нибудь заеду к вам. У Мамы все хорошо?
-Да, конечно. Она, как всегда, сочится своими прозрениями о судьбах мира. Так что, заходи, - папа улыбнулся.
-Обязательно, - сказал я и погрузился по уши в дерьмо. Оно спозиционировало меня прямо на рабочее место, отпускающее фимиамы духа на безбрежные скалы сплошь из породы непроницаемой блажи.
Снова и снова я спрашиваю себя: в чем состояло спасение Винни? Что было в этом медведе такого, дающего ему право оставаться свиньей, не быть обязанным обществу оставаться мишкой? Он был сукой, свиньей по сути, но очень доброй (именно по приведенным обстоятельствам!). Сколько бессонных ночей я провел в позе замершего в животе плода! Я фантазировал о скрытых причинах поступков Винни, о его комплексах и тайных желаниях. Вот он подходит к мосту и смотрит на плывущие щепки, он размышляет об идее из «Имени розы»: у каждого из нас есть своя заветная щепка, ради которой стоит жить. Винни уткнулся в свои смешные плюшевые лапки и представил, как эти щепочки самых грандиозных целей людей соединяются в огромное дерево, он просматривает эту метафору на глобальном уровне, и замечает, что видит не одно дерево. Перед ним – лес, лес, которому конца и края нет. Потом я представлял, как он расставляет свои лапы в сторону. Его глаза горят огнем адских происков. Лапы покрывают белоснежные крылья, он отрывается от холма и взлетает в по-настоящему бесконечное небо. Он побывал на всех планетах, описанных в «Бхагаватам – Гите», но вернулся скоро, под покровом ночи. О его даре превращаться в птицу никто не должен знать.
После очередного клонирования, я убил и съел всю ту же овцу. Никто не видел, как я отсыпал немного фаст-фудной истины себе в карман. Словно Бонд, я оглянулся на особо подозрительную суку, и выбежал на улицу. По медикаментозно измененным сознаниям мелкой рябью шли прежние мысли. Кому есть дело до обжаренного кусочка вонючего клона? Даже и не думай, успокаивал я себя. Я очутился на крыше многоэтажки. Там я развел алтарь, отправив Солнцу мои возношения. Сладкий дым улетал на небо, а с ним и мои мысли, немного сбитые новой версией «ай лав ю». Можно открывать распродажу. Свежие кости накинули на себя ободранные плечи очередной деревенской засранки, решившей за молодость обеспечить себе старость, овца. Я сделаю тебе выручку, я отдам тебе бумажки, а ты через прилавок протянешь мне автомат. Без них не прожить на ожившем кладбище. Никто не догадается, что я покупаю у тебя автомат. Подумают, утюг. Но нет, нет. Я куплю автомат, для призраков, он действует на призраков. Если они будут знать, сколько у меня оружия, они не посмеют нарушить мой покой. Суди сама: у меня есть утюг, компьютер, хата, холодильник и плита, много чего еще. Конечно, я не сказал тебе специфику всего перечисленного, но поверь, в моем владении достаточная мощь для сопротивления. Ты же понимаешь, оружие только раньше использовалось как средство завоевания или обороны. Сейчас с его помощью люди уравниваются. Вот и я уравниваюсь. Меня тревожит одно – Винни не уравнивался…
Пролетая над ночными холмами, свободный дух знал: есть мир, есть Бог, есть то, что заставляет биться сердце в ритме мира, есть то, что заставляет биться сердце в ритме Бога.
Отказом от скорбного перечня - жест
большой широты в крохоборе! -
сжимая пространство до образа мест,
где я пресмыкался от боли,
как спившийся кравец в предсмертном бреду,
заплатой на барское платье
с изнанки твоих горизонтов кладу
на движимость эту заклятье!
Проулки, предместья, задворки - любой
твой адрес - пустырь, палисадник, -
что избрано будет для жизни тобой,
давно, как трагедии задник,
настолько я обжил, что где бы любви
своей не воздвигла ты ложе,
все будет не краше, чем храм на крови,
и общим бесплодием схоже.
Прими ж мой процент, разменяв чистоган
разлуки на брачных голубок!
За лучшие дни поднимаю стакан,
как пьет инвалид за обрубок.
На разницу в жизни свернув костыли,
будь с ней до конца солидарной:
не мягче на сплетне себе постели,
чем мне - на листве календарной.
И мертвым я буду существенней для
тебя, чем холмы и озера:
не большую правду скрывает земля,
чем та, что открыта для взора!
В тылу твоем каждый растоптанный злак
воспрянет, как петел ледащий.
И будут круги расширятся, как зрак -
вдогонку тебе, уходящей.
Глушеною рыбой всплывая со дна,
кочуя, как призрак - по требам,
как тело, истлевшее прежде рядна,
как тень моя, взапуски с небом,
повсюду начнет возвещать обо мне
тебе, как заправский мессия,
и корчится будут на каждой стене
в том доме, чья крыша - Россия.
июнь 1967
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
