Сетует как-то Колька Федотов знакомому, мол, никак не сподобится ему ухватить в эзотерической литературе оккультную суть дела. Знакомый, добрая душа, плечами пожал, что ж ты раньше-то молчал, и говорит, решим-де на раз проблему – будет тебе счастье, и предложи свести его с неким Лавровым, давая голову на отсечение, что не какой-то это левый гаваец, а самый что ни на есть всамделишний гуру и прибавляет:
- То ли архат он, то ли бодхи, то ли и вовсе татхага. Хрен его, конечно, знает, что это значит, но чем-то там он наделен. К тому же не с улицы человек - кандидат наук все-таки, начальник лаборатории в институте твердых сплавов.
И вот через день Колька сидит на полу, ну, не совсем на полу – на пестром паласе, в числе других жаждущих просветления личностей, а напротив их у стены на диванной подушечке с концертной флейтой в руках расположился примечательной внешности перезрелый красавец гренадерского сложения в парусиновых шароварах, отороченных мехом тапках и белой льняной рубахе на выпуск, подпоясанной витым шнуром с кистями. В довершение ко всему с шеи у него свешивается гирлянда из живых цветов, а на стене над ним фото в деревянной рамочке, украшенной снизу веткой, усыпанной розоватыми цветочками.
Живописная эта личность выдует несколько нот из флейты и монотонит то про умершего своего деда, то про какие-то искры Фохата. Колька чувствует, на сон его мало-помалу тянет, и тут замечает краем глаз старика, подпирающего плечом косяк двери в коридор. Только глаза их встретились, дедок по-свойски подмигивает ему.
Примечательный старичок тот был: лет семидесяти, коренастенький и одет не по возрасту легкомысленно в потрепанные джинсы и безрукавку синею с белой надписью на груди: «I`m fine play boy». Словом отвязной дедок, и сразу чувство, вроде как они уже пересекались где-то.
Недолго думая, Колька подходит к нему и начинает:
- Встречались мы будто…
- Клава, я валяюсь, - перебивает его бесцеремонно старая песочница и стучит себя указательным пальцем по лбу. - У тебя с головой все в порядке? Дед я Валеркин.
- Он же умер. Я что, с покойником разговариваю?
- Дошло, наконец, - ковыряя мизинцем в носу, ворчит старик.
- Убедительно очень вы материализовались.
- Сакура это, будь она неладна.
- Какая сакура?
- Глаза разуй, - рассвирепел старый мухомор и тыкнул пальцем в сторону снимка, под которым сидит Лавров. - Ветку под фоткой видишь? Это и есть та самая сакура.
- Японская вишня, выходит, всему виной, а собственное желанье, ничего не значит?
- Приоритеты не те у нас там.
- А назад вернуться не собираетесь?
- Эт, свободно - приходящим в небо отказу нет.
- Ну…
- Баранки гну! – окрысился неожиданно дед и конкретно принялся наезжать на собеседника. - Тебе что, больше всех надо? Или может, ты против меня имеешь что?
Колька стушевался, но ответить не успел – опять заныла флейта и старикан поморщился:
- Достала меня эта дудка. Идем покурим лучше, - и, не дожидаясь ответа, ведет собеседника прямиком на кухню.
Там старый гриб, как заправский фокусник, взмахивает руками, и в одной из них тут же объявляется сигарета, а в другой зажигалка, презанятная такая штучка, сделанная из гильзы от патрона к трехлинейке. Сбоку к ней припаяна трубочка с зубчатым колесиком. Стоит его крутануть, и фитиль, торчащий из гильзы, охватывает пламя.
- Занятный домодел, - замечает Колька.
- Друг фронтовик подарил. Нравится?
- Ну.
- Бери, дарю - мне она все равно там без надобности.
Колька рассыпается в словах благодарности и прячет зажигалку в карман.
- Эх, - тем временем потирает ладони дедок, - счас бы по рюмочке. Помнишь, как… - он не договаривает, скептически оглядывает Федотова и хмыкает. – Хотя, что ты можешь помнить?!
Тут он приходит в сильное волненье и, бормоча себе что-то сердито под нос, принимается мерить шагами кухню. Неожиданно на подоконнике оживает радиоточка. Она издает гулкое бум, бум, - должно быть, в студии кто-то в это время щелкает по микрофону пальцем, - а потом разбитной голос ди-джея заверяет, что сейчас решительно все слушатели офанатеют от хита сезона “I`ll never love you”.
Старик вдруг замирает, подняв вверх указательный палец:
- Слушай.
Из радиоточки доносится барабанная дробь, тренькает гитара, но не успевает хрипловатый женский голос пропеть первую строчку, как дед, скрипнув зубами, сипит:
- Мать твою, - и дергает Федотова за рукав. - Пригнись.
Колька машинально приседает, и ему мерещится, будто над ним проносится какой-то предмет.
- Уф, - с шумом выдыхает старик. – Пронесло.
Федотов прислушался, не бабахнет ли где что-нибудь, но тишина стоит такая, будто он сейчас глубоко под водой. Вдруг он чувствует, что из окна потянуло ветерком, в котором ему чудится запах флоксов, и в голову приходит, что надо бы спросить старика, что это значит, но того уже след простыл, а на том месте, где секунду назад стоял он, дымится окурок.
На всякий случай Колька оглядывает внимательно кухню, не укрылся ли где ушлый старикан, и не обнаружив в ней никого, кроме рыжего таракана, вяло шевелящего усами на краю гранитной столешницы, подбирает окурок и, загасив его в мойке, кидает в мусорное ведро. Со своей недокуренной сигаретой он поступает точно так же и с полным раздраем в мыслях идет навстречу заунывным звукам флейты, которая, впрочем, быстро смолкает а, когда он появляется на пороге знакомой комнаты, видит, что Лавров стоит в окружении своих почитателей.
В голову Кольке тут стукает, что если кто и может навести ясность с прикалистом стариком, то это Лавров. Не откладывая дело в долгий ящик, Федотов проталкивается к просветленному и с места в карьер вопрошает, с какого, мол, перепугу здесь околачиваются всякие стариканы прохиндейского склада ума и в доказательство встречи с тем прохиндеем показывает зажигалку:
- Вот.
Лавров оглядывает древнюю чикалку, но в руки ее не берет и, пожав плечами, роняет равнодушно:
- Допотопная вещица, - и поскольку собеседник тормозит с ответом, поворачивается к нему спиной.
Колька переступает с ноги на ногу и в прострации от смятения в мыслях относительно материализации выходцев с того света идет восвояси.
О своих приключениях у Лаврова, он потом начинает рассказывать всякому, в ком угадывает мало-мальски заинтересованного слушателя, пока кто-то не советует ему вроде как в шутку обратиться на всякий случай к психиатру. Тут он спохватывается и берет себе в голову, что дело в самом деле попахивает дуркой, резко замыкается в себе и опять в короткое время становится всеми уважаемым скромным инженером.
Однако временами он все-таки достает из кармана допотопную зажигалку и, уставясь на нее, нет-нет, да и прошепчет в задумчивости словами классика: “Вещественные знаки невещественных отношений”.
