В понедельник Ксении не было в школе. На перемене я видел их класс, её подруг. Подходить, расспрашивать не тянуло. Решил – простыла, замёрзла на остановке. Во мне тоже зрела болезнь. В горле подрастали мини-кактусы. Голову наполнила спрессованная вата. Медпункт, холодный градусник, таблетка, и ура – свобода на три дня.
На улице сделалось легче. Меня повело к дому Ксении, словно что-то толкало внутри. Я не пытался сопротивляться. Увидеть её, домашнюю, слабую, коснуться, обнять, чтобы тело исчезло вместе с болезнью – целебная, пленительная мысль! Родителей дома нет, мелкий вернётся из школы не раньше полудня. У нас почти два часа. Можно напиться горячего чаю, свернуться рядом на тахте, укрывшись пледом. Прижаться, забыться, уснуть или наоборот…
Громко ойкнул звонок, и сразу показалось, что за дверью – никого. Звук упал в нежилое пространство. Ещё раз. Ещё… Не может встать? Прогуливает школу? Что происходит вообще? Я вышел на холод, достал сигарету. Вкус её, кислый и горький, до тошноты отвечал настроению. Сейчас, как летящий набросок углём, белый фон оживит её силуэт. А дальше – взмах руки, улыбка изумления, поцелуй, банальная разгадка: врач, аптека. Затем возня с одеждой в коридоре, чай, тахта… Всё станет привычным, нормальным. Или стало минуту назад? Что-то неладное чудилось в этой истории. Путь домой измотал меня так, будто в сумке место учебных пособий занял неподъёмный взрослый мир.
Три дня я состоял из жара и озноба, телесной ломоты, медикаментов, разрешённого, приятного безволия. Утро четверга обрадовало ясной головой, тоской по горячему душу и воздуху жизни извне. Меня потихоньку шатало, но то была слабость выздоровления. Удивив родителей, я потащился в школу. Очень хотелось увидеть Ксению, посмеяться вместе над моими страхами. Над тайным чувством потери, необратимой и безнадёжной.
Теснота короткой перемены. Разговоры, потасовки, смех. Девятый «А» у кабинета химии. Света и Наташа, подруги Ксении, бойкие, улыбчивые девушки в минимальных версиях школьной формы. Третьей в компании нет. Но спокойно. Спокойно. Кивнул им.
– Отойдём. Есть разговор.
Хладнокровно задал мучивший вопрос.
– Так уехала же, – Наташина улыбка сменилась гримасой досады, желания быть где-то не здесь, – в воскресенье ещё. Ты не знал, да? Она тебе не сказала…
– Ну обалдеть, вы даёте, ребята, – Света покачала головой.
– Куда? – я пытался звучать безмятежно.
– В Забайкалье, кажется. Или в Заполярье. Отца перевели куда-то срочно. Мать на прошлой неделе документы за… Слав, погоди, ты чего?
– Она письмо напишет скоро.
Я обернулся.
– Спасибо, девчонки. Проехали. Всё хорошо.
Всё обстояло далеко не хорошо. Голова моя надолго стала камерой допросов или пыток. Полумрак, человек напротив, свет лампы в глаза. «Зачем Ксения так поступила? Почему не сказала, что уезжает? Какой в этом смысл?» Дознание тянулось часами. «Может, я её чем-то обидел, задел? Где и что пошло не так?» Наконец собеседник поднял измученный взгляд и ответил устало: «Да всё шло не так, идиот. В Ксении было не так абсолютно всё – от её появления до исчезновения. Именно это снесло тебе крышу: тайна, игра, наваждение случайного праздника. А где праздник, там и похмелье, как верно заметил классик. Но праздник-то был? Был. И пора отпустить нас обоих».
Ночами я блуждал по галереям снов. Меня впускали яркие, гламурные пейзажи. Расступались синеватые шары древесных крон. Дорога через луг оранжевых цветов заканчивалась домиком с верандой, иногда – беседкой, полной радужных теней. Повсюду щебетало и вибрировало лето, растворяя формы в текучей среде, и везде меня дожидалась условно одетая Ксения. Она почти утратила лицо: то выглядела как Мишель Мерсье или Милен Демонжо, то – как Симонетта, топ-модель Флоренции или Саломея, петербургская княжна. «Не обращай внимания, – шептала она, легонько дыша мне в ухо, – ты знаешь, что это я. Отныне мы навсегда будем вместе. Все твои романы, увлечения и симпатии теперь не обойдутся без меня». – «Но ведь ты уехала, – говорил я, – уехала и даже не сказала мне по-человечески…» – «Уехала? Глупый, – смеялась она, – кому ты поверил? Я здесь, с тобой, хочешь потрогать? Нет, лучше потрогаю я…» И далее – чистейшей прелести эротика, редкая гостья вне сновидений. А в книгах её вообще нет, ибо она параллельна словам. Самый чудесный момент нам, естественно, портили. Являлись друзья, родители, сон превращался в хаос. Я выползал из его трясины на берег такой же абсурдной реальности, на встречу с чем-то неведомым, которое больше меня и сильней.
Через пару недель в коридоре школы меня окликнула Света. Одна.
– Я от Ксюхи письмо получила, там есть о тебе. Показать?
Мы отошли к подоконнику. Света расправила сложенный вчетверо лист. Закрыла ладонями верх и низ, оставив единственную строку.
– Вот здесь.
Крупный, свободный почерк. Рука человека без комплексов.
«Если увидишь Славу С., передай, что я думаю о нём».
– И это всё? – не удержался я.
– О тебе – да.
– Дай почитать целиком.
– Нет-нет, – Света быстро убрала письмо в карман, – тебе нельзя. Там девичьи секреты.
– Да ладно… Кстати, с праздником тебя.
– С каким?
– Тк-э… с женским днём.
– А, ну да. Кстати, я на выходных свободна. Если хорошо попросишь, можем сходить куда-нибудь.
– Можем. Если попрошу.
Свете ответ не понравился.
– Заодно расскажу, зачем Ксюха тебя подцепила. Тебе ведь интересно?
– Нет, – твёрдо соврал я, – не интересно.
… передай, что я думаю о нём…
Она, сука, думает. Кое-как нашла десяток слов. В письме кому-то. Вскользь. Это когда я… Молчать, молчать.
… расскажу, зачем Ксюха тебя подцепила…
Действительно, зачем? Спортивный интерес? Забава? Театр одной актрисы?
… у меня с детства было такое, знаешь… странное чувство, привычка вроде игры, но сильнее. Вообразить себя кошкой, птицей, цветком. Но чаще всего – другим человеком…
И живую куклу завести для вдохновения.
Но стоп. Кажется, я отгадал этот ребус. Актриса заигралась в одну роль. И тут – внезапный фабульный ход, другая эмоция – без подготовки и скрипта. Ксения теряется, сливает эпизод, финала нет.
С кем я встречался два месяца? С кем встречалась она?
Я шёл через парк тропинкой, зажатой в толстом, рыхлом снегу. Начало марта здесь как будто отменили. Но уже голубые тени весны залегли по сугробам, и тянуло откуда-то влажным плацкартным бельём. Издалека навстречу мне двигалась фигура. Углублённый в обиду и жалость к себе, я едва зацепил её краем внимания. Человек приближался, нас разделял десяток шагов. Лицо его вдруг показалось тревожно знакомым. Через секунду я понял, кто это: Паша Былинин. Двойник. Он тоже узнал меня.
Время стало эластичным, потом остановилось.
Я листаю ветхий фотоальбом памяти. Нахожу кадры той встречи… Сходство безусловное, однако не зеркальное. Совсем другая интонация лица. Ощущение – знаешь человека, а не вспомнить. «Аляска» цвета хаки, молнии, заклёпки, шапка явно не из кролика. Сине-зелёный мохеровый шарф. В альтернативной жизни я неслабо упакован. Ну, здравствуй, Паша. Здравствуй, Слава.
В его глазах сперва мелькнуло удивление. Затем – насмешка, вызов, интерес. Мы разошлись, почти задев друг друга. В последний момент он чуть слышно хмыкнул, я чуть заметно кивнул. Или кивнул он, а хмыкнул я.
Солнце, между тем, откинуло вуаль. День обновил цвета, контрасты, звуки. Сдержанный диспут ворон углублял тишину. Снег дышал предчувствием капели. Воздух наполнялся обещаниями. Небо манило прозрачные ветви берёз. Всё это взаимно проникало, складывалось в цельную, объёмную картину. И я был её частью, даже подписью. Невесомая японская «аляска» рифмовалась с лёгким шагом и свободой плеч. Статусный шарф оттенял волевой подбородок. Взгляд, имитируя шапку, стал меховым.
Лишь один элемент выпадал из общей гармонии. Ксения отступила в тень, поблекла, растворилась. И не возвращалась тридцать лет. Все мои романы, увлечения и связи чудно обходились без неё. Я научился знакомиться трезвым, видеть плюсы открытых финалов, ценить редкий опыт измен. Я бросил искать логику в потёмках человеческой души ещё до окончания психфака МГУ. Не думаю, что образ первой девушки влиял хоть как-то на мои симпатии. Впрочем, глупо сравнивать забытое отчасти с забытым целиком. А вот двойника иногда вспоминаю. Где он? Живой ли? Похож ли сейчас на меня, или грим обстоятельств и лет изменил нас по-разному? В одном я твёрдо уверен: он не прочтёт мой рассказ. И поэтому делаю то, что хотелось многие годы. Я говорю: спасибо, Паша. И радуюсь ответной тишине, ибо спроси он «за что?», мне пришлось бы объяснять необъяснимое. Кроме того, у меня есть инсайт, что слова благодарности больше нужны говорящему, чем адресату, хотя принято думать наоборот.
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском,
и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое...
Я не верю вечности покоя!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
