Возглавив офис стратегии и качества UWS, Джефф быстро подтянул туда любимца. Масуда назначили сборщиком данных. Бэкграунд студентов, их посещаемость, успеваемость, результаты анкетирования – всей этой информацией заведовал Масуд. Работа была лёгкой, зарплата – офигенной. Отдельный кабинет, доклады, выступления, научные статьи. Тридцать публикаций за шесть лет, естественно, в соавторстве. Данные – проблема любого изыскателя, особенно большие, долговременные – сразу. Масуд небескорыстно помогал её решить. Одним соавтором больше, одним меньше… Иначе – увы: конфиденциальность, нецелевое использование, этический протокол.
С третьей попытки Масуд защитился. Женился на землячке по любви, растили дочь. Он мог себе позволить обе роскоши. Неплохо для сына ловца черепах. Мало для босяка из фиджийской деревни, которому дырка в полу заменяла санузел. Мир отдал ему не все долги. Карьера остановилась, в топы Масуда не брали. Джефф умыл руки, старый засранец, хочет уйти без помех, отработанный материал.
– Нет опыта руководства! – сорвался раз Масуд. – Булшит! Замкнутый круг. Для работы нужен опыт, для опыта – работа. И кого они берут?! Банковского клерка!
– Менеджера.
– Да хоть управляющего! При чём здесь факинг банк? Мы пока что в университете.
– Банк ни при чём, – ответил я, – и опыт ни при чём. В академической сфере, в науке реально подняться до неба. В администрации – нет. Общий лифт не для пентхаусов. Там отдельный лифт, своя ключ-карта. Легче актрисе попасть в Букингемский дворец. Это семейно-политические кланы. Ты должен появиться на свет в конкретном роддоме, учиться в определённой школе. Пускать сопли рядом с нужными детьми. Улавливаешь смог отечества?
– Ни хрена! – сказал Масуд. – На Фиджи лифтов нет вообще. А здесь они есть. И ключ-карта найдётся.
Офис быстро забывает исчезнувших людей. Через месяц-два их имена звучат как неуместный юмор. Спустя полгода – как латынь. Чуть дольше нужно пространству, чтобы выветрить их голоса. Будничный голос Масуда в трубке всё ещё принадлежал кабинету. Зря я ответил. Поздно.
– В порядке, – осторожно говорю, – а ты? Ты где?
– Нормально. Университет Маккуори. Короче, Макс, есть для тебя работа. Надо со статистикой помочь кое-кому. Возьмёшься? Инфу и данные я скину.
– Смотря что делать. И какие данные. И сколько.
– Числовые, грязные. Рутина часа на три, плюс интерпретация. Сколько ты хочешь?
– Восемьдесят в час.
– Ого!
– Моя рабочая ставка.
А ты не путай свою личную шерсть с государственной, – прикололся мой внутренний голос.
– Шестьдесят, – добавил Масуд.
– Семьдесят.
– Жди.
Я управился за два часа, выписал счёт на три. Он перевёл гонорар – аптека. Последовал новый заказ и ещё. Я стал фрилансить на рабочем месте. Разоблачения не боялся: монитор «спиной» к двери, на экране только цифры – молчаливые друзья. Но соломки везде не подстелишь.
Заходит как-то Ева Дэвис из отдела жалоб. У нас был совместный проект. Ева – молодая, но продвинутая сплетница. Обо всех коллегах знает больше них самих. Побаиваюсь я таких людей. Их осведомлённость сродни психоанализу, а может, ясновидению. Показываю ей какой-то скрин, тут – идеально вовремя – «New email. Mahsood Shah». Вмиг удалил, но Ева – девушка глазастая.
– Хм… Ты общаешься с Масудом?
– Иногда, а что?
– Аккуратней с ним, токсичный индивид. В курсе, за что его выперли?
– Без понятия, всё таинственно. А ты?
– Секрет на десять центов, – усмехнулась Ева. – Масуд слил в UTS какой-то ваш ноу-хау. Ему там обещали работу с повышением. А Джеффу кто-то звякнул из своих. Масуд простой, как тумбочка. Где он сейчас, в Маккуори?
– Вроде.
– Вот. UTS его кинул и правильно. Жаль, эта субстанция не тонет.
Я догадался, что слил Масуд – приложение к Text Analytics. Разработал эту штуку Терри. Когда я вник, то осознал, что Терри – гений. Легким движением руки замороченный софт IBM превращался в конфету. Мы её презентовали без деталей – только результат. Конкуренты взволновались, Джефф сиял. Text Analytics был наспех сделан гиками и выброшен на рынок. С ним буксовали многие, включая консультантов IBM. Три универа хотели купить приложение. Джефф отказал, его любимец слил.
Иногда я думаю: Масуд не так уж прост. Он знал, что Джеффу позвонят из UTS, а может, и устроил это сам. Валить он собирался по-любому. Но выпал шанс уйти эффектно, с достоевщиной, как не воспользоваться им? Велик соблазн нагадить в душу благодетелю – обильно, метко, не скрывая авторства. Облегчиться, захлопнуть дверь ногой и – в лифт, наверх. Или я гонюсь за чёрной кошкой в темноте, сомневаюсь в явном, брезгую простым? Тайно меряю бороды классиков русской словесности? Если так, вот хорошая новость. Недолго им осталось морочить людям головы и портить жизнь.
Впрочем, жизнь справлялась и без них. Кризис две тысячи восьмого столкнул университеты в яму бизнеса. Студенты быстро вошли в образ покупателей, заказчиков, разборчивых клиентов. Преподавателям роль обслуги давалась сложней. С досады профессура ударилась в сексизм, лукизм, эйблизм, менсплейнинг и прочие трендовые шалости, не забывая старый добрый абьюз и харассмент. Отдел жалоб регулярно увеличивал штат.
Наш офис захлестнули три волны манагеров. Они накатывали вслед за сменой лидерства и тотчас уносились, оставив пену, сор и гниль. После Джеффа нами рулил Пол, затем Джанель и Барби. Последняя запомнилась наружностью анорексичной куклы, изумлённой собственным умением говорить. Разнообразие и количество начальников маскировало вялость подчинённых. Мы что-то делали в режиме автономии. Они держались за места, но тщетно. Им не хватало времени избавиться от нас.
Главная проблема умных – вынужденное общение с тупыми. Особенно – длительный, тесный контакт. Или ты ликвидируешь эту проблему, или она ликвидирует тебя. У жены на работе случилась беда: новая директриса выбрала её своей подругой. Тётка была мутная, крыша до небес, мозги таким не обязательны. Однако срочно требовался гид. «Подруга» стала забегать накоротке, изводила лестью, бесконечными вопросами. Тыкала пальцем в экран, оставляя смазанные пятна. Делилась запахом полости рта. Мы в одной команде. Ты, как самый опытный работник, должна мне помочь. Я на тебя надеюсь. Будешь играть на моей стороне – победим… Отмаявшись, жена распахивала форточку, протирала монитор дезинфицирующим средством, запускала вентилятор. Шла пить кофе и жалела, что нет вискаря.
Есть люди с экспрессией кошек. Лицемерить не способны даже по необходимости. Если кого-то любят – это видно. Если презирают – тем более. Я долго живу с таким человеком и знаю, как трудно людям-кошкам в мире собак. Когда мою жену лишили кабинета, ей ненадолго стало веселее: мерзкая дружба закончилась. Потом начались травля и война.
Подробности я вытеснил, да и жена рассказывала мало. Берегла меня, наш дом. Смутно помню темы группировок, шельмования, подстав. Часть коллег легла под директрису, бунтари сплотились в оппозицию. Большинство молчало, надеясь отсидеться. «Они не понимают, – говорила мне жена, – в итоге эта тварь уволит всех. Ей нужны люди с чистой памятью. Новые, лояльные, тупые и обязанные. Важно – уйдём мы сами, или уйдут нас. Цена вопроса – тысяч пятьдесят». По образованию моя жена – историк. Древние, как Византия, схемы известны ей на все шаги вперёд. Увидев директрису, она тотчас принялась искать работу, но столкнулась с жёсткой конкуренцией. Декаданс командного состава был тогда явлением повсеместным. Умные выдавливались первыми. Предложение обгоняло спрос.
У жены образовались новые привычки. Утром она бегала, «нагуливала самость», дышала океаном впрок. Пять километров, взлёт на мост, рывок сквозь бегунов, велосипеды, трафик офисных андроидов. Сидней затемно гонит рабов на плантации денег. Вот молодая дама, углублённая в айфон. Дресс-код, очки, наушники, кроссовки. Шагает в Сити, на лице – ни тени беспокойства от предстоящей гибели целого дня в коробке с чужими… Нет, только позитив. Назад – к простым сиюминутным ощущениям. Вдох-выдох, осанка, диафрагма, гордая шея, плоский живот. Техника бега редкой красоты, так говорил ей некогда тренер. Касание, стопа, отрыв. Изящество, лёгкость, свобода. Отпустила всё – летим.
Левый берег, ещё пять километров. Мимо утомлённых за ночь ресторанов, очередей за кофе, сонных яхт. Мимо идеальной плоскости воды, давно забывшей стрессы океана. И тут в неё вливается рассвет. Картина неизвестного художника готова за минуты. Бледно-розовый тон, лаконизм перевёрнутой копии города. Солнце путается в такелаже, мечется по зеркалам небоскрёбов. Победно – ракетой на тысячу мест – сияет наш дом. Вот за что… именно ради… Помнить. Всегда. Утро, Darling Harbour – гламурная петля Сиднея.
На посошок закинуть четвертину ксанакса. В авто перекричать Селин Дион:
All by-y my-y-self
Don’t wanna be
All by-y-y myself
Anymore…
И вой¬ти в эту клетку не тварью дрожащей, но укротителем, змееловом. Надменная улыбка, вежливый сарказм. Подонки должны знать своё место. Сосредоточиться. Не подставляться. Не облегчать им жизнь. Иногда Селин брала антракт, жена ездила в офис на автобусе. Цель – вернуться домой пешком, дать себе час-полтора на адаптацию к миру. Стянуть с души противогаз, бронежилет, вытрясти ненависть из головы. В сумке – плоская бутылочка Cointreau. Prosit, вечерние тени Centennial парка! Вздрогнем, цветные огни Surry Hills!
Тема увольнения поселилась в наших разговорах и молчании. Помню, как-то жена говорит:
– Раньше мне казалось, что эта тварь состоит из опилок. Ан нет, она состоит из какашек. Представь, человек целиком из дерьма. Каждый вечер смываю её в унитаз. И каждое утро она появляется снова.
Её голос дрогнул, я увидел слёзы. Когда такое происходит, мне хочется кого-нибудь убить. Себя легче всего. Обнял её.
– Всё. Завтра увольняешься. И не возражай, я…
– А квартира? Ипотека? На одну зарплату мы…
– В жопу квартиру. Продадим, купим дешевле.
– В Сиднее нет понятия «дешевле»!
– В жопу Сидней! Есть другие города.
– Я не хочу другие! – всхлипнула жена. – Это мой город, мой дом! Ладно. Слушай. Скоро у нас реструктуризация… Дай салфетку. И не смотри на меня! Несколько позиций сократят, мою точно. Переименуют, объявят левый конкурс, наймут своих… Не суть. Важно то, что мне заплатят компенсацию – пятьдесят четыре тысячи за расторжение договора. А если я уйду сама, мы эти деньги потеряем.
– Скоро – это когда?
– Думаю, месяц-два.
Ночь, балкон, тяжёлый ветер. Город в чёрной мантии с блёстками и стразами. Трудно закурить. Ещё трудней не думать о вечной свободе тридцатью этажами ниже. Пара секунд? Сорок пять лет? Успею ли я крикнуть что-нибудь, например, «fuck you»? Будет ли страшно или, напротив, легко? А человек без рези в животе, без тошноты, без боли… умирает. И все проблемы решены, не так ли? Нет.
Гудели и позвякивали сотни кондиционеров. Тысячи светящихся иголок вонзались мне в глаза. Манили, исполняли пошлый танец.
– Fuck you! – сказал я городу. – Думаешь, ты победил нас и сожрал? Мы от дедушки ушли и от бабушки ушли. Нами Самара и Москва подавились. Не ты нас использовал, мы – тебя. Вали из нашей жизни, ты уволен.
– Посмотрим, – донеслось в ответ.
Через неделю у жены был медосмотр. И ей поставили ошибочный диагноз. Зачем я написал «ошибочный»? Ведь правильнее было бы «немыслимый», «ужасный». Затем, что по любым законам, в любой системе координат – эмпирической, статистической, метафизической, эстетической – произошла ошибка, сбой. Один из тех абсурдных косяков Вселенной, единственный смысл которых – проверить нашу живучесть. Рассудок ищет логику, таков его дизайн. Молодая, прелестная, любимая женщина заболевает непроизносимой дрянью. Женщина добра и сострадательна, внимательна к прекрасному, чувствительна к любой несправедливости и боли, особенно чужой. Её карма чиста, значит, дело во мне. Меня наказывают крайне подлым способом. Я далеко не ангел и за своё отвечу. Но это, братцы, явный перебор.
Как быстро облетают с человека пыль рационального, шелуха гордыни, позолота знаний. С какой досадной лёгкостью ползём мы на коленях к образам. Я – аналитик, психолог, скептик – всерьёз рассуждаю о карме. Мне ли не знать, что реальность темна и бессмысленна? Она – бесконечное множество переменных, в переводе на человеческий – хаос. В ней нет справедливости и воздаяния, нет логики, ошибок, правил. И когда плохие вещи случаются с хорошими людьми – это сквозь дыру в заборе матрицы мы с омерзением замечаем никому не нужный настоящий мир.
Австралийская система здравоохранения похожа на коалу: шевелится без спешки и энтузиазма. Однако в эти дни её стремительности мог бы позавидовать гепард. Замелькали тесты, встречи с докторами. Нас как-то незаметно обезличили. Мы сделались задачей, объектами контроля профессионалов, в чём помимо явного был и скрытый плюс. Объекты не боятся, не умеют плакать от жалости к себе. Нам перестали задавать вопросы. Пройдите… вдохните… заполните… Завтра операция, не ешьте после семи. Наутро мою лучшую половину, растерянную и бледную, увезли в недра госпиталя St. Vincent. А другая осталась наедине с пустотой, тишиной.
Где-то к полудню включился мозг. Я поймал интересную мысль: больницы – анклавы внутри территорий здоровья. Мини-государства с уникальной атмосферой, населением, языком. Туда можно отправиться на время или угодить на ПМЖ, что вначале дискомфортно, как любая эмиграция. Затем ты привыкаешь к невесёлым лицам, вони санитайзера, холодной деловитости врачей. К тому, что некто рядом смачно выкашливает туберкулёзные палочки – этот персонаж неотвратим. Зато тебе всё чаще улыбаются медсёстры. И гиганты-санитары, транспортируя куда-то отрешённых бедолаг, кивают, как своему. Я должен немедленно выйти отсюда. «Новости будут не раньше двух», – сообщили из-за стекла.
Новости появились около шести. До того я изучал ногами кривую геометрию района Darlinghurst, стараясь унять панику и тошноту. Заменить их хотя бы отчасти новизной потайных, неуверенных улиц – не шире двух мусорных баков плюс-минус кот, полудиких двориков странных форм, например треугольных, где детская горка или карусель давно приобрели черты скульптурной композиции. Где тихо прорастает в землю лавочка – шанс отдохнуть, закурить, вытянув ноги, даже прилечь, если этого не сделал местный бомж. Выбирать маршруты не имело смысла. Любой из них вёл меня к больничному ресепшену точнее, чем Веню на Курский вокзал. «Всё под контролем. Ждите», – не без досады повторяли мне. Я гнал от себя ужасный вопрос: почему, почему, почему так долго?
Иногда отчаяние притворялось текстом. Слова толкались в голове, пока не возникал какой-то смысл. Например: «Могу ли я изменить то, что сейчас происходит с женой? Нет. Могу ли изменить хоть что-нибудь? Вернёмся к данным». Я мысленно открыл ноутбук.
"Эй, пошел, ямщик!" - "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело,
Вьюга мне слипает очи,
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня,
Вон - теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной,
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой".
Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... "Что там в поле?" -
"Кто их знает? пень иль волк?"
Вьюга злится, вьюга плачет,
Кони чуткие храпят,
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
