Шаг-шаг, шаг.
Прямо, прямо, дальше, солнце в спину.
Тень на асфальте. Наушники, волна.
Фа-фа-фа-фа, та, та, шаг-шаг.
Чудо, как хорошо. Эти поездки.
Счастье, просто идти вслед за тенью на асфальте. Стройной темной тенью в капюшоне и плаще.
Поворот, дорожка, молодая зелень.
Запах земли, ветра, музыка и шаг-шаг.
Вот платформа… пум-пум-тык.. Выбрать нужную станцию на стекле билетного автомата. Ну давай, ползи, билетик.
Так-так… на табло. Да, есть 5 минут.
Как хорошо, что пусто. Лавочка свободна. Она опустилась на нее и закурила, глядя на убегающую в даль полоску рельс. Вот оттуда, из-за поворота. Так-так… тук-тук-тум.. Тсс-ча, тсс-ча покажется, колесами стуча.
Что за роскошная композиция на волне. Спасибо, малыш, я бы не сообразила настроить ее. Это уже не для меня задачка. Другое поколение. Дочик. Где ты там? Когда приедешь? Завтра?
Показалась из-за поворота…Ага..надвигающийся издалека червячок с глазами лобовых стекол и маленькими фигурками машинистов вместо зрачков.. Нет, она не замечала их. Она слушала… тсс-ча, ооо, а, та-та-та. Внезапно вырос вагон и разинув пасть, предложил войти.
Сесть у окошка. Ааа-оп!!! Хлопнули двери. Вперед!!!
Ах, где же ты, где ты теперь..
Ты всегда оставлял цветы на подушке… Они и тогда были там. В тихом доме. Когда она вошла в комнату, в которую он никогда больше не вернется. Там будет сидеть следователь и зачитывать результат вскрытия. Ветки сирени, мягкой, увядшей, склонившейся, ненужной тут же, на подушке. Последней сирени, которая запомнит тепло его рук. Я ждал тебя.
Ах, как я жду, все еще жду твоих цветов. Слышишь?
Ее сорвало с места, и, пролетев между рядами кресел, она выскочила на платформу. Ааа-оп!!
За спиной захлопнулись двери. Вагон тронулся. Нет, нельзя быть такой рассеянной. Так погрузиться, что едва не проехать свою остановку. А потом опоздать на урок. Ее любимая ученица. Давай, не подводи! Будет еще тебе электричка, пам-парам-пам-тсс.
Через полтора часа, когда воздух стал свеж, и пастельные тона наступающего вечера окрасили окрестности поселка, она показалась в открытой калитке с молодой женщиной, провожавшей ее.
- Она молодец сегодня! Очень старается, ритмических ошибок почти нет. Очень быстро растет.
- Спасибо вам огромное!
- Вам спасибо. Извините, что пропускаем часто. Иммунитета совсем нет. Я конечно поправлюсь, наладим занятия. Всего доброго!
- Всего хорошего!
Вечер потихоньку спустится на переулки. Она будет идти легкими быстрыми шагами в такт музыке. В сторону станции, минуя старые деревянные двухэтажные дома, затем бульвар со стриженым кустарником, набирающем почки. Здесь она внезапно остановится, как будто что-то бросится ей в глаза, и случайный прохожий, идущий вслед, обратит внимание, как она берет цветок. Белый цветок, одиноко лежащий прверх гущи колючих веток. Горьковатый запах проникнет в ноздри, когда она поднесет его к лицу. Она вся окажется в нем. В их общем прошлом. Спасибо тебе… Я знала…Я помню.
Обратная дорога будет коротка и стремительна. Уже стемнеет, когда она войдет в дом и, открыв створку серванта, поставит белую душистую хризантему возле фотографии молодого человека с живыми серыми глазами, и, постояв минуту, устало опустится в кресло. Рассказать обо всем на бумаге или нет? Нет. Не сегодня. Когда-нибудь.
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
