Чьи- то крики на этаже оторвали Савву от размышлений. Коридор наполнялся шарканьем, обрывками разговоров и всем тем, что составляет обычные будни. Время пить чай - кажется это где-то уже было…
Разбитые тапки привычно приняли ноги и понесли по коридору. Дядя Саша с Витькой квартировали в двух палатах от него. На древней тумбочке уже стояла литровая банка с заваренным чифиром, дядя Саша рылся в тумбочке, на соседней шконке материализовался Витек.
-Сав, а у нас готово уже! - с юношеской непосредственностью заявил он.
-Ага, у вас…От вас пока дождешься - проще самому все сделать - проворчал дядя Саня, скорее для порядка, нежели для укора. Он являлся негласным лидером их маленькой компании. Мужиком был тертым и видавшим виды. Под шестьдесят, но не согнутый бременем лет. Ломаный нос и чуть рваная губа не портили лицо, а голубые глаза наполняли его каким-то внутренним светом. Была в нем кряжистость и уверенность присущая типичным русским мужикам, что и поработать, и гульнуть на славу, а при надобности - помереть степенно и с достоинством.
Витек, с момента появления дяди Саши, обрел своего кумира и можно было сказать, записался в ординарцы. Был он двадцати лет от роду, тощ и нескладен как фонарный столб. Имея не самых лучших родителей, много времени проводил в кампании таких же балбесов на улице. Родительская забота проявлялась в моменты протрезвления, а потому была нечастой. Карие глаза, большие и выразительные, жадно поглощали окружающий мир.
Угловатые, подростковые черты фигуры, диссонирующие с его ростом, делали его немного забавным. Напитанный искренней, щенячьей радостью он щедро изливал ее на окружающих.
-Сав, Макса позвал? - спросил дядя Саша.
-Нет, сам придет - ответил Савва - Санек уже в курилке наверняка. Пошли?!
Витек, получив одобрительный кивок дяди Саши, подхватил банку в рукава пижамы, чтобы не обжечь пальцы. Маленькая процессия двинулась в путь.
Дойдя до знакомой двери, Савва открыл, придерживая ее и пропуская Витька, а следом и дядю Сашу. Зашел последним.
Санек уже был здесь и сидя на лавке, стоящей напротив очек, курил. Банку Витек поставил рядом с ним, с другой стороны сел дядя Саша.
-Максон скоро будет - обронил Санек.
- Ну, мы вроде и не торопимся - дядя Саня тоже достал сигарету – что мужики, у кого сколько?
-У меня штук сорок - сказал Савва.
- Примерно так же - выпуская дым протянул Санек, закашлялся, сплюнул в сторону журчащего потока.
Витек рассматривая небо за окном сказал:
-Штук двадцать, но может насобираю еще.
-Нормально, плюс у Макса «тяжелые» будут. Шамиль должен завтра-послезавтра объявиться, так что неплохо - подытожил дядя Саня.
Это был нехитрый местный бизнес. Собирали таблетки и меняли Шамилю на необходимое -сигареты, чай, конфеты, кофе, траву. Шамиль пациент и барыга в одном лице. Перемещался спокойно из отделения в отделение и нигде подолгу не задерживался. Имел тесные и мутные связи с больничной администрацией. В общем фигура весьма темная, но крайне необходимая в их маленькой цивилизации.
Распахнулась дверь. Макс вошел, кивнув всем.
Выделяла Макса некая звериная сущность, что до сих пор, пусть нечасто, но можно встретить в людях. Среднего роста, с чертами лица, будто рубленными топором, резкими и угловатыми, он излучал какую-то нутряную мощь, редко теперь встречаемую в людях. Глубоко посаженные темные глаза казались провалами заброшенных колодцев. Короткая стрижка открывала складки на затылке, будто у шарпея. Большую часть времени Макс молчал, был нелюдим и легко впадал в неуправляемую ярость. То ли в силу характера, то ли из-за слишком длительного пребывания здесь. Что пациенты, что санитары давно взяли себе за правило обходить его стороной. К их маленькой компании он прибился сам. Точнее, благодаря Савве. На пятый или шестой день своего появления здесь, Савва сидел в творческий час (был и такой) и читал. Макс сел рядом и посмотрел на Савву, ожидая, что тот встанет и уйдет. Савва же, оторвавшись от чтения, посмотрел на Макса и спросил:
-Тебе нравится Овидий?
И продолжил читать, но уже вслух. С тех пор, Макс стал молчаливым членом их компании.
Он полюбил проводить время, слушая как Савва читает. В такие моменты сглаживались углы на его лице, неуловимо легкий отблеск подобно первым рассветным лучам разгонял сумрак.
Подойдя к дяде Сане, Макс сунул руку в карман пижамы, достал содержимое и высыпал ему в раскрытую ладонь. Семь маленьких красных дисков, семь дней забытья для кого-то за забором или в соседнем отделении.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
