Он поднял глаза к небу.
Капля воды, упавшая к нему в ладонь свидетельствовала теперь о том, что было открыто ему одному. Он знал, что капля эта, есть капля, переполнившая чашу. Что вслед за ней будут падать остальные, с нарастающей силой превращаясь в струи, потоки, реки. В непрерывную обличающую и смывающую все на своем пути речь, волна которой обогнет не единожды землю. Она не поглотит лишь его одного и то, что он соберет в свой ковчег. Те чистые и здоровые зерна, которые заново прорастут и утвердят собою обновленную землю, иную жизнь, иной мир.
Приснится же такое, с удивлением обнаружил Савл, очнувшись от глубокого сна в просторной спальне верхнего этажа небоскреба, шпилем уткнувшегося в поднебесный свод, с высоты которого открывался вид на блестящий контур залива. Ничто из сказанного и прочитанного вчера не могло сложиться в этот ясный и знакомый сюжет, пришедший в его сознание. Минуту другую он еще пребывал в состоянии этой картины, но она скоро истаяла, уступив место реальности. На часах было семь утра, а значит день, в его определенности уже наступал, побуждая стряхнуть остатки наваждения. Он протянул руку и нажав на клавишу вызова произнес обычное: "завтрак в номер через двадцать минут". Время побежало привычно и неслышно. Через каких-то два часа он поднимется по ступеням суда для того, чтобы произнести приговор. Это будет короткая и выверенная речь. Речь, решающая одну или несколько судеб, и призванная утверждать закон. Дело, которое длилось столько времени завершено. Это было пожалуй самое необычное и долгое дело, которое можно было бы назвать венцом его головокружительной карьеры. Оно длилось ровно столько, сколько он помнил себя. От самых ранних воспоминаний детства, до сегодняшнего дня, начавшегося звонком будильника и разомкнувшего библейский контур его сна.
Он вышел из парадных дверей отеля, и нырнул в мягкое сиденье машины, устремив взгляд в неопределенное пространство.
- Не торопитесь, сегодня мы выехали с запасом - вместо приветствия сказал он, когда водитель мягко тронулся с места.
Крупная капля шлепнулась на лобовое стекло машины и внезапно вернула из небытия образы сновидения. Поднятые к небу глаза Ноя и ковчег, куда уже брели парами те, кому заповедано стать семенами нового мира.
Такт первый.
Мягко и тепло.. В тишине утра. В небытии...В том состоянии, куда еще не проникает ясно очерченная мысль - " Я здесь ". Нечто нежно и незаметно вошло запахом свежего белья и звуком, который как прозрачная капля, подвешенная где-то высоко переливалась цветом. Оттенками поддерживающей ее и играющей с нею гармонии. Не было слова, только чувство, побудившее выскользнуть из постели и преодолеть в рубашке босиком по душистому паркету расстояние до высоких дубовых дверей, откуда доносились эти тоны и краски рояля.
Шопен...Четвертая. . .
"Шопен...четвертая" - сказал этот большой и близкий родным запахом человек, не прерывая игры и угадав восторг и удивление в душе маленького сына. Он внезапно остановился и, подхватив одной рукой легкое и еще теплое спросони тело ребенка, усадил к себе на колени. . Безбрежная линия белых и черных клавиш оказалась прямо перед мальчиком, вызвав в душе неудержимое и робкое желание тронуть одну или все разом.
- Вот так.
Отец поднял его нетвердую кисть и опустил на гладкую прохладную поверхность. И вошел звук. Неожиданный и непохожий на те, что наполняли так невыразимо пространство дома, выпустив бытие из теплого плена сна. Звук угловато и одиноко прозвучал как первая проба речи. " Я здесь ", . ..а дальше вошла пауза...И вдруг лавиной обрушились пятна перемешанных красок, когда мальчик в порыве неожиданной смелости начал бросать обе свои кисти на черные и белые клавиши, не разбирая ни цели, ни силы, ни места.
Все его маленькое существо содрогалось от острого смешанного чувства. Восторга и немощи, власти над инструментом и невозможности придать звучанию сколько-нибудь стройности и смысла. Не было уменья и навыка, не было знания чего-то, что способно воплотиться, способно стать выражением чувства, мысли… прочь! Скука и досада овладела им.
Он спрыгнул с коленей отца и выбежал за дверь. Зарыться в еще неостывшее, накрыться с головой, спрятаться в темноту под одеялом и слушать стук трепещущего сердца… маленький несмышленый птенец… он чувствовал, как его гладят мамины руки. Ну не плачь, Пашенька, пушок, что ты.. будет… будет. Она вышла и плотно закрыла за собой дверь.
Где-то там, как из небытия прозвучала нежная музыкальная фраза, кажется Отец продолжал играть. Она внезапно стихла и повисла в воздухе на странной ноте. Мальчик слышал теперь только голос матери, но смысл слов ускользал от него, он чувствовал лишь тревогу в ее голосе.
- Ты расстроил его. Ты же знаешь, как он чувствителен. Этот доктор, который приходил вчера. Я не успела сказать тебе. Я не уверена, можно ли ставить такой диагноз в этом возрасте.. Но наследственность.. Я хочу чтобы ты был крайне осторожен и чуток.. Все это очень беспокоит меня.
- Это всего лишь рояль. Мы же не можем предусмотреть все нелепые случаи. Мы не можем перестроить этот мир и быть неестественными.. Как бы там ни было, следует оставаться собой. Послушай. Это как игра. Ему придется так или иначе научиться быть в этом мире… он не ограничен мной и тобой, вот этой комнатой, этим роялем. Ты не слушаешь меня…
Она слушала его, но взгляд был устремлен в пустоту, а мысли бродили далеко… В том месте, где она не могла найти причин, но лишь бессмысленная фраза “зачем все так? ” заполняла ее существо.
Они что-то говорили еще. Но их голоса постепенно образовали контур какой-то странной мелодии, и картина глубокого внезапного видения полностью обняла и увлекла его неоперенную угловатую душу в ясное видение сна, в пространство чувства.
Беспредельный и непостижимый мир, данный весь и сразу. . Ничто не скрыто, не спрятано под спудом. Владей им, бери одну за другой его струны… ветви, то были ветви… он порхал над ними в лучах солнечного света.. листья.. Он хотел срывать их… он пел, он силился дотянуться до их гладкой поверхности, но они не давались ему. Они были живы и их бесперебойный шелест наполнял все странным говором, голосами, пением, вибрациями интервалов.. В нарастающем звуке обозначилась тревожная нота.. вихрь и холод, взявшиеся из ниоткуда, закружили его и повлекли куда-то вниз, унося в бездну его колотящееся в бешеном темпе сердце. Звуки труб, флейт и скрипок наперебой соревновались друг с другом и весь этот чудовищный оркестр взорвался наконец диким треском литавр. Кажется он достиг поверхности и сжался в комок в предвкушении удара. Он не различил его. Распахнув глаза и часто дыша, весь покрытый испариной, взъерошенный, он наконец очнулся.
Какое дикое наваждение.. Птенец.. Его так дразнят во дворе.. Который час? . Сегодня будний день? Он медленно поднялся и подошел к зеркалу. Оттуда смотрело знакомое лицо. Лицо мальчика лет девяти.. Он перевел глаза на высокие дубовые двери, повинуясь внезапному чувству и неясному воспоминанию прежних времен. Нужно собираться. Сегодня вечером играть этюд, он учил его вчера вечером сидя за роялем, там в просторном зале его дома. Он просидел там не более сорока минут, но знал теперь его так хорошо, что они будут довольны. Они всегда им довольны.
А дом тем временем уже наполнялся привычными звуками утра. Доносились запахи с кухни, завтрак на столе через двадцать минут… собираться… школьный день… еще один день перед долгими выходными зимних каникул.. Эти длинные коридоры и крутые лестницы старой школы. Эти ступени.. Как ступени гаммы, которые он пробегал своими быстрыми невесомыми шагами, перебирая их секундами, преодолевая терциями, и перемахивая двумя-тремя квартами целый пролет. Лети птенец!
Лейтмотив
Тихими мягкими перьями внезапно начался снегопад. В этот зимний вечер, каких бывало немало в его жизни. Все они были не разгаданы им, они шли как бы сами собой, незаметно сопровождая его движения, его повседневность. Но сегодня он стоял у раскрытого окна, и мог наблюдать самое начало первого акта метели. Задумчиво всматриваясь в пустоту ночи, взгляд его остановился на луче света, в котором яркими мотыльками танцевали снежинки.
Усилившись, порыв ветра поднял их неестественно вверх от земли и, внезапно поменяв направление, разметал в разные стороны. Миллионы маленьких рыбок носились косяком и исчезали, взмывая вверх и разбиваясь в осколки. То медленно, то резко. Лишь только теперь мягко и округло, как в следующий же миг строго в ряд и по линии. Стихия хаоса, воплотившись в это мгновение, впервые поразила его воображение… “они не имеют цели”… и в этом есть что-то могущественно-прекрасное… неуловимое… неподвластное закону и ритму… закону времени.
Он заметил озноб и, закрыв окно, позволил себе оказаться в пространстве домашнего тепла. Здесь все было привычно и знакомо. Эта комната, в которой кажется прошла уже вся его жизнь. Эти стены, которые были молчаливыми свидетелями и единственными зрителями его виртуозной игры. Звуков, стройными рядами текущих и воздвигавших этажи и галереи, сыгранных им легко и вдохновенно. Как же счастлив был он в этом одному ему ведомом единстве.
Сильные и ловкие пальцы тронули клавиши рояля. Первые легкие перья закружились россыпью звука… нежно и легко… стремительно нарастая и рассыпаясь. Рождалась метель. Внезапно вверх и вниз сквозь пустоту по коридорам дома, по лестнице и обратно. Описав круги, сквозь стены и в дверь спальни, ворвавшись крохотным торнадо и упавшим на поверхность прикроватной тумбочки, где в свете фонаря был виден белый бланк…
Все стихло вдруг и улеглось. В пустынном доме реальное сменило то, что только что казалось было сыграно. Оно было ясно ровно и аккуратно отпечатано на бланке: “суд назначен на…явиться в качестве присяжного…время… место”
Второй такт. Побочная партия.
Власа остановилась перед прозрачной стеклянной панелью, встроенной в проем, за которой располагался модуль, предназначенный для проведения экспертизы. На поверхности стекла отразились тонкие черты молодой хрупкой девушки. Она привычным жестом поправила прядь волос, и ее образ был тут же считан. Прозвучал мягкий сигнал разблокировки, и вслед за ним открылся проход в помещение. Оно было небольшим, но достаточно просторным, чтобы вместить все необходимое. Небольшой стеллаж с документами, стол возле окна, выходящего во внутренний двор суда, где она проводила большую часть своего времени. На столе лежали папки с пухлым делом, в которое нужно было внести данные программы. Это дело было завершено, но правила требовали окончательной проверки. Новая программа позволяла исключить малейшую ошибку следствия, установив “подлинность” личности в самых тонких деталях. Таких, как истинный мотив совершенного, и даже более того, генезис свершившегося, его происхождение от рождения до того момента, когда поступок имел место. Программа позволяла дать верный расчет развития нравственной “патологии” во времени, исключив любую вероятность отклонения от жизненного маршрута подследственного, что абсолютно исключало возможность ошибки в выборе подозреваемых лиц. Внедрение этой программы произошло аккурат тогда, когда Власа блестяще защитила квалификацию и была принята в отдел экспертизы. Данные, которые вносились на последнем этапе имели неопровержимый характер, однако конечный вердикт могли вынести лишь особые присяжные, личности и количество которых также отбирались программой на основании специфики дела.
Она минуту другую постояла возле стола, затем медленно опустилась на стул. Усталость последних дней давала себя знать, но привычка пересиливать себя и врожденная ответственность взяли свое.. Не снимая пальто, одной рукой пытаясь справиться с замком упрямой молнии, а другой набрать код на клавиатуре, она начала свою работу. На экране пробежали строчки и цифры и вскоре нужный фрагмент был найден. Это была стенография визита к доктору, составленная около трех десятков лет назад, которая была подшита в толстую папку на столе. Сам текст ее ничем не отличался от текста, подшитого к делу, за исключением волшебных значков, активировав которые можно было извлечь информацию, не содержащуюся в самом документе.
Слова оживали, молниеносно порождая диаграммы, где координаты пространства и временные указатели в свою очередь без промедления формировали траектории движения дальнейших событий с описанием их характера и участников. В отделе эту программу не в шутку, а всерьез обозначали как “Office God”, иногда ласково “хевенли”, имея, в виду Небесную канцелярию, до того подробными и единственно возможными были ее выводы. Да. Ее создать мог только гений.
Власа не заметила, что мысль ее покинула текст, а вместо него в памяти возник тот день, когда она впервые увидела его лицо. И оно оказалось на удивление совпадающим с тем, которое она рисовала себе в воображении в ту самую пору, когда была студенткой и осваивала принципы работы с большими базами данных. Его лицо… теплая, волна поднялась внутри и охватила чувством все существо девушки. Главный разработчик чудо-программы, недавно назначенный судья Савл Горский, еще год назад она не поверила бы, что так запросто будет стоять в метре от него, и не просто стоять, а говорить с ним…
- А вы и есть Власа?
- Да. Здравствуйте…
- Здравствуйте… берете что-нибудь?
- А… да, спасибо.. Перерыв у нас короткий.
Он внимательно и немного насмешливо посмотрел ей в глаза. Она тут же опустила их, пытаясь сосредоточиться на выборе блюд… салат… вот этот.. Но почему-то вместо салата поставила на поднос тарелку с жареной картошкой и стакан сока. Медленно взяв его, чтобы не расплескать содержимое стакана, она направилась к столику.. Подойдет или сядет за другой? Горский не торопясь выбрал еду и направился прямиком за столик, где сидела девушка.
- Позволите?
- Да, конечно.
- Мне говорили, что вы прекрасно справляетесь. Есть трудности с программой?
- Мне кажется нет. Это же программа.. Но удивительно..
- Да?
- Я пыталась понять, как она устроена.. Неужели никогда не случалось ошибки?
- О! Вы хотели разобраться в алгоритме! Похвально. Все дело в числах… ее настройки - это запредельно большие множества… ну знаете, как снежинки, когда их много, очень много. Вы можете сосчитать их? Или вот ваш организм. Тридцать триллионов клеток, но работает как слаженный механизм.
- Да, я кажется понимаю.
На самом деле она четко ощущала одно. Триллионы клеток сошлись на острие единственной мысли и она казалась ей странной и дерзкой, неуместной и очевидной одновременно. Она взглянула ему в глаза:
- А любовь… она тоже не допускает ошибки?
В следующую секунду она пожалела о сказанном, но было поздно. Весь четко слаженный конструкт беседы разлетелся, как стая снежинок, влекомая вихрем, взявшимся из глубин ее непосредственной юности.. Наверное он думает, что я совершенно не гожусь в этот отдел… и к чему этот всплеск ненужного, неуместного чувства.. Да неважно, что он думает… перерыв на то и перерыв, и его никто не приглашал отобедать…
Затянувшаяся пауза наконец разрешилась. Она не могла не заметить едва уловимое движение его руки.. . Его пальцы. Они мягко и ритмично играли беззвучную мелодию на гладкой поверхности стола.
- Я думаю, это стоило бы обсудить как-нибудь… ну спасибо, что отобедали со мной.
Теплый прибой на секунду омыл глубину его серых глаз, он молча поднялся и вышел.
На панели напротив ее рабочего места загорелся синий индикатор, и мягкий голос безучастно произнес: “завышен фон…данные нерелевантны…перейти в рабочее состояние”... Она сделала резкое движение, и стакан с кофе, соскользнув, хлопнулся на пол. На светло-сером ламинате тут же образовалась бежевая лужа недопитого каппучино. Только теперь она заметила, что ей слишком жарко, так как она по-прежнему сидит в пальто, а главное, она полностью выпала из дела, что не осталось незамеченным фоновым датчиком, который отслеживал эффективность используемого рабочего времени.
Воспоминания немедленно покинули пространство кабинета. Она наскоро вытерла растекшийся кофе, сняла пальто, переобулась и подошла к окну, выжидая, когда произойдет разблокировка. Через секунду другую она будет уже в другом пространстве и времени, в том времени, где состоится разговор с доктором и семейным врачом подозреваемого Паши-птенца.
Такт третий. Разработка.
По грубой брусчатке, еще мокрой от недавнего ливня, медленно и аккуратно ступая, пересекал двор мужчина средних лет в длинном бежевом плаще. Он остановился возле двери подъезда, сверился с записью на маленьком листке и набрал цифры на домофоне. На том конце подняли трубку, и он произнес: “Я по записи. На прием 13.20. Доктор Темуан?”
Вместо ответа прозвучал длинный сигнал, и, потянув дверь на себя, мужчина скрылся в подъезде.
Такт третий и четвертый. Темуан Дешарже.
В небольшом холле пахло едой. Это было неожиданно. У доктора могло пахнуть чем угодно: кожей кресел, отдушкой дезинфицирующих средств, лекарствами, сандаловым маслом. Но это был маслянистый запах яичницы и сухарей, приготовленных вот только что.
Он сам появился неожиданно а проеме, неряшливый, не похожий на отстраненного, одетого в белое представителя медицинского сообщества. Посетитель невольно отступил назад, усомнившись, не ошибся ли он дверью.
- О, ля-ля! - музыкально произнес хозяин помещения, вы вымокли!
Он заботливо протянул руку, выражающую намерение принять мокрый плащ, но жест сменился на указующий, и визави сам поспешно снял его и повесил на крючок вешалки возле входной двери.
- Вы не составите мне компанию, я как раз собирался отобедать?
Секунду помедлив, мужчина, чей внешний вид преобразился концертным фраком и узнаваемостью ярких афиш, довольно сухо произнес:
- Я не голоден.
- Ну, в таком случае, я выслушаю вас за едой, если не возражаете.
- Нет, не возражаю. Я не ем перед выступлением. Голод способствует игре.
- Вот как? Кстати об игре. Ваш сын, как он? Делает успехи?
- Собственно по этому поводу я и пришел. Не то чтобы по этому… В целом да, но…
Фраза была не доиграна, так как доктор Темуан, ни слова не говоря, развернулся и пошел в направлении кухни, которая располагалась тут же, по соседству с гостиной, она же прихожая, она же приемный кабинет и обеденный зал.
- Продолжайте, пожалуйста.
Продолжать было как-то не с руки. Все это внезапно напомнило ему эпизод, когда во время одного из самых блестящих выступлений он заметил скучающее лицо в седьмом ряду прямо по центру зала. И тем не менее, он продолжил:
- Я подожду, когда вы вернетесь. Я…
Но Темуан Дешарже был уже здесь, с подносом, на котором стояла тарелка с яичницей, хлеб и стакан кофе. Он сел и принялся за еду.
- Может кофе? Ах, да…
Пауза. Ауфтакт.
- Ну продолжайте!
Пауза.
- Моя супруга… она рассказала мне наконец о вашем заключении относительно нашего сына. Она в последнее время все больше предпочитает не обсуждать со мной здоровье нашего ребенка, что меня тоже беспокоит. Как бы то ни было, я хотел услышать это от вас, тем более, что сама формулировка мне показалась… несколько… возможно наука шагнула вперед в этом вопросе…
Доктор уловил тонкий сарказм в словах виртуоза, но нисколько не смутившись, поднял на него оживленные глаза:
- Я помогу вам… Она показалась вам романтичной? Звучит романтично, не правда ли? Болен любовью. Увы, это самый распространенный диагноз на сегодняшний день, самый распространенный и самый плохо диагностируемый диагноз.
Бежевый плащ еще висел на своем месте. Не пора ли встать, забрать его и выйти за дверь?
- Но что, собственно говоря, вы имеете в виду?
Дешарже по-прежнему смотрел в глаза собеседнику:
- Любовь имеет много оттенков, хотя, по правде сказать, она сильно перегружена этим. Любовь-нужда *, в частности. Мальчик очень чувствителен, но увы, слишком умен.
- Увы?
В этой интонации совершился резкий поворот и мотив окрасился тонами искреннего удивления и недоверия. И какое отношение это имеет к проблеме? Его сын все больше отдаляется и уходит в себя. Он по-прежнему тот же послушный и исполнительный, аккуратный ребенок. Но его партия в общем оркестре потеряла свой рельеф, как будто она затаилась и готовится внезапно выйти на передний план, заняв независимую роль. Без предупреждения. Неожиданно и не гармонично. Холодно и смело.
Мужчина встал и неспешно направился к двери.
- Сердце. Слабое сердце. Вы ведь это хотели услышать от меня? Физически слабое сердце. Практически все мои пациенты, точнее их родители могут сразу воспринять это без объяснений. Но видите ли… это не самое существенное так сказать обстоятельство с точки зрения здоровья, как я его понимаю. И здоровье психическое, если вы думаете, тут тоже ни при чем. Вы же музыкант. Вы должны понимать, что хорошая музыка получается только тогда, когда ты ее слышишь. Прежде всего в себе, а затем уже самом произведении и чуткости пальцев. Это все, что я могу вам сказать.
Он говорил это в спину стоявшего в нерешительности, опрокинутого и молчаливого отца, который в следующее мгновение спокойным медленным движением снял с крючка плащ, и не надевая его вышел за дверь.
Как в тумане переступал ногами он, двигаясь меж стен темного коридора. Внутри что-то оглушительно стучало. Этот звук срывающегося дробью барабана он ощущал всем телом, и странная мысль, влетевшая легким ветром в сознание, произнесла: “Где похоронено твое сердце, Шопен? “
Он вытолкнул дверь от себя, и мокрый бриз надвигающегося ливня ударил в лицо. Дверь замкнулась, щелкнув на прощание магнитом кодового замка. Где-то в ином времени и пространстве побежали диаграммы, ряды цифр, улиц, лиц и событий, и на панели компьютера обозначилась точка. Власа внесла ее в экспертный отчет и закрыла программу.
* Клайв Стейплз Льюис. "Любовь". Любовь-нужда.
Теперь уже можно.
Теперь уже можно…
Бежать легкими перелетами с верхнего этажа школы под яркий и праздничный звонок последнего урока. Последнего урока перед длинными каникулами. Птенец вылетел из гнезда, не застегивая куртки, поправляя упрямую лямку увесистого рюкзака. Он миновал ворота школы и вскоре оказался в пространстве пустыря, отделявшего старое здание от недостроенного спортивного корпуса, который должны были запустить в следующем учебном году. Трудно идти… Много снега выпало этой зимой. Неуверенно, неловко ступать по рыхлой массе, скрипя и подворачиваясь на неровной тропинке.
- Птичка, тормози!
Ускорить шаг… убежать… не замечать окрика. Но сзади потянули за ручку рюкзака. От резкого торможения он падает навзничь. Небо опрокидывается сверху… слышать недобрый смех…Снег летит в лицо.
- Траурный марш музыканту!
Закрываясь руками, почти задыхаясь от беспомощности и летящих холодных пощечин… их много… их слишком много. Он барахтается и не может подняться…Он узнаëт все голоса, но не может видеть их, лишь только различать резкие обертоны недоброй насмешки. Он кажется не может дышать. И вдруг наступает тьма. И в этой мгле отчетливо поплыли пятна… затем белые и черные точки выстроились в ряды, дешифруя каждый звук, каждую интонацию и чувство плясавших над ним странных существ. Они причудливо переплетались, создавая перекрестные линии и уходя в бесконечное пространство.
Они довольны. Теперь они довольны. Его поднимут и отвезут домой. Он будет слышать встрепенувшийся голос матери и тихую речь отца. Он долго будет лежать в постели и смотреть в окно, где летящие хлопья снега сменятся на капли. Капли весеннего ливня. Никто не будет играть музыки. Но иная мелодия, незаметно оформляясь, овладеет им. Мелодия бесконечных единиц движений, не имеющих цели, но неопровержимо слагающихся в единственно возможный контур судьбы.
Побочная партия. Второй период.
Теперь уже можно…
Как только Власа оказалась вне стен суда, где каждая безгласно и зорко смотрела ей в спину и свидетельствовала обо всем, что могло нарушить установленный фон делопроизводства, она наконец вздохнула глубоко. Свежее молоко теплого весеннего вечера прошло сквозь тонкие ноздри, наполнив покоем душу. Предчувствие чего-то волнующего охватило ее, и немного захмелев, она двинулась вперед по сумеречной улице. Струнные альты и сопрано взяли бархатное созвучие, весна запела вечернюю песнь.
Труба взяла свой тон.
Медленно и мягко тронулась машина, обогнув поворот, за которым скрылась девушка, поплыла ларго, освещая фарами удаляющийся силуэт.
Легкие шаги… шуршание протекторов… Они сближались и вот поравнялись на узкой дороге в метре от перекрестка.
Клавиши взяли аккорд.
- Садитесь, я подвезу вас, уже поздно.
Она узнала голос и силуэт Горского на заднем сиденье.
Тремоло струнных.
Шорох разблокировки двери… потянуть на себя и опуститься в мягкое кресло. Дальше только речь.
-Добрый вечер, спасибо.
- Вы всегда так задерживаетесь?
- Я наводила порядок в делах, не заметила, как прошло время.
- Вы голодны? Здесь неподалеку отличное место. Мы могли бы поесть что-нибудь и я отвез бы вас домой. Вы не возражаете?
Она не возражала.
Труба начала свою партию.
Машина плавно двигалась ларго. Они молчали. Всего несколько минут, и вот они выходят и поднимаются по ступеням…он открывает дверь, пропуская девушку вперед. - Прошу вас.
Ей было неловко, но она справилась и села на стул, вежливо отодвинутый Горским. Она обратила внимание, как просторно и пустынно в зале для этого времени суток. Здесь было очень парадно и вместе с тем неброско. Пепельно-зеленые бархатные гардины были приоткрыты и не заслоняли улицу, освещенную мягким светом фонарей. Власа сидела справа от окна, Савл напротив, слева. К ним немедленно подошел немолодой уже официант и вежливо произнес:
- Приятного вечера, господин судья! Сегодня, как обычно? Что желает ваша дама?
Они сделали заказ и Власа устремила взгляд в окно, не зная, стоит ли ей начать разговор. Инициатива была отдана мужчине напротив.
- Вы знаете, кто сейчас говорил с нами?
- Нет… то есть…так это же официант.
- Да. Так и есть. Но в прошлом он сыграл важную роль в испытании моей программы. Мы в буквальном смысле научили его заново ходить. Пусть от столика к столику, но поверьте, это лучшее, что могло случиться с ним в жизни. Вас заинтересовало, как она устроена.. Видите ли, любое движение вашего чувства, даже неосознаваемого вполне, еще до того, как оно произведет мысль, слово, намерение, имеет уже своим следствием впереди на несколько шагов то пространство и время, которое ему полностью зеркально соответствует. Если бы не математическая точность этих процессов, где каждому отмерено свое, и где закон действует как тонкое лезвие бритвы, я бы мог сказать, что это и есть безграничная свобода выбора. Если бы ни одно но. Вы еще не поняли, что выбор сделан, а уже все приготовлено, заботливо предоставлено.
- Что же предоставлено?
- Да абсолютно все. И в деталях. Люди, их имена, обстоятельства места и времени. Случай…да-да, не удивляйтесь. И, что важнее всего, содержание преступления, даже еще не совершенного, но предопределенного к совершению.
- То есть.. Вы хотите сказать…
Легким движением руки Горский подозвал официанта. Тот явился немедленно, повинуясь дирижерскому жесту.
Ей стало на секунду жутковато. Холодная волна окатила ее и проступившие капельки пота покрыли тонкой серебристой росой кромку ее высокого, казавшегося мраморным в приглушенном свете, правильного лба. Как же она могла не знать, с чем работает… “Не совершенного!"… В сознании всплыла конференция о новейших цифровых методах предупреждения преступности и особый допуск ее отдела с грифом “отсроченные”. Подлинное измерение возможностей программы воцарилось немедленно в ее сознании. Она придала своему лицу безразличное выражение, когда “испытуемый”, ловко держа поднос начал составлять перед ними фарфор, хрусталь и металл, как обстоятельства еще не свершившейся, но непременно приготовленной к совершению трапезы. А что, если нарушить течение этого времени. Например, выкинуть что-то неуместное и глупое… Поменять бокалы местами… опрокинуть все…огорчить официанта…вот это и есть те движения души, которые должны стать обстоятельствами несовершенного еще дела о недоразумении в кафе? Но что ее так взволновало, откуда взялся этот внезапный бунт, хаос и смятение? Постоянная привычка сдерживать эмоции под пристальным оком датчика в кабинете напротив ее стола именно сейчас дала сбой и вырвалась наружу подлинной, смывающей на своем пути волной негодования. Волной дерзкой и непримиримой.
Внимательное око Горского в тихом молчании не сводило прицела с ее лица, хотя он был в полуоборот сейчас, обсуждая последние детали “ужина на двоих”: ” добавьте остроты, сегодня я сильно продрог”.
Он не понял… он ничего не понял!… Зачем она здесь? Но как она любила его когда-то в детском своем воображении. И как она откровенно и преданно полюбила теперь в эту минуту. Искренне и по-иному, вопреки. Содрогаясь от всецело принятой в чистое женское сердце свое горькой догадки, яда его одержимого, гениального ума..
Она внезапно встала, проговорив, “я выйду на минуту”. Задетый неловким порывистым движением край скатерти, повлек за собой хрусталь. Легкие, еще не наполненные вином бокалы покачнулись, и упав друг другу в объятья, разлетелись мелкими осколками на гладком каменном полу…
Виолончели взяли протяжный тон..
Мужчина и женщина сделали па. Не стоит… не беспокойтесь… совершенно не переживайте. Его взгляд. Он всматривался в каждую пору ее души, как будто нашел что-то, что не мог себе объяснить.
- Вы как чувствуете себя?
- Простите, мне нездоровится последние дни, я кажется очень устала.
- Я попрошу, чтобы нам собрали ужин и немедленно отвезу вас. Позвольте…
Труба начала свой мотив.
Нежным движением - пальто на плечи…Спуститься вниз… иди… иди Власа и не греши больше! Это невозможно, о мой Бог! Все слишком сложно, все слишком тонко устроено и все предопределено.
Разработка. Эпизод.
Едва закрылась дверь в кабинет, как Власа, на ходу снимая пальто, направилась к стеллажу, где хранились дела, которые она разбирала накануне. В них были внесены все данные, и одно из них, суд по которому состоялся вчера, сейчас сильно интересовало ее. Она перебирала корешки тонкими пальцами, отыскивая номер, который отпечатался в ее памяти. Вот оно… На титульном листе стоял особый кодовый знак в виде заглавной буквы “О”, что означало “отсроченные”. Им были помечены все дела, в которые она обязана была вносить правки.
Она положила дело на стол и запустила программу. Сверившись с номером, она набрала цифры на клавиатуре. Вместо привычных таблиц и диаграмм на дисплее высветилось прямоугольное поле с формулировкой решения: “Приговор вынесен и обжалованию не подлежит… за отсутствием состава преступления… самоубийство. Дата.”...Власа перевела взгляд на кодовый знак и неясная пока, но упорно просившаяся мысль, постепенно овладела ей. В адресном поле значились цифры. Она быстро набрала их, и, запомнив указанные данные, закрыла программу и убрала дело на прежнее место. Ей нужна причина… веская причина, чтоб уйти немедленно. До перерыва еще слишком долго… но времени на размышления нет, и полагаясь на случай, она выходит из кабинета. Хорошо, если она никого не встретит…и коридор пуст. Вчера она жаловалась на плохое самочувствие… Власа прикоснулась кончиками пальцев к виску и медленно, но уверенно поспешила к лифту. Второй… первый…пропуск…Нет… я скоро вернусь… до аптеки…мне необходимо купить лекарство..
Оказавшись на противоположной стороне улицы, она свернула за угол. Аптека была кварталом дальше, но Власа успела заскочить в автобус, который тут же тронулся в обратном направлении. Миновав здание суда, он выехал на широкий проспект и, прибавив скорость, все дальше и дальше удалялся в направлении района, в котором ей хотелось оказаться как можно быстрее. Но вот она уже совсем близко. Дальше пешком.
Чем ближе, тем громче звук… Это звук сирен. Она ускорила шаг. Еще поворот, через каких-нибудь 15 метров. Звук нарастает сзади, и, обогнав ее, на большой скорости проехал реанимобиль и завернул за угол. Скоро она окажется там и будет издали видеть, как бригада исчезнет в подъезде дома, указанного в адресной строке. Она не будет верить в происходящее, но будет знать больше, чем случайные прохожие, остановившиеся на противоположной стороне улицы, когда из подъезда вынесут человека под покровом светлого полотна.
- Это из 112?
- Да.
Просто номер…просто еще одна улица и еще одна дата…Но к этой дате навсегда приписано имя человека, обозначенное в деле, хранящемся на стеллаже в ее кабинете. Навсегда… решением суда… обжалованию не подлежит… решением… его решением… ее… неужели… Что же происходило с этим живым еще человеком в эти последние часы?
Еще вчера? Где та минута, в которой это произошло? Был ли тот, кто мог этому помешать? Где та черта, за которой все уже напрасно… все слишком поздно? Когда уже можно? Когда не теперь?
Тридцать триллионов клеток разом остановились, повинуясь данным безупречной программы… Это неопровержимый факт и это неопровержимая ошибка…
Она долго шла пешком. Кажется стал накрапывать редкий дождь. Она не замечала… Она слышала только громкий стук… стук сердца… Темуан… Темуан Дешарже. Ей надо увидеться с ним… еще не поздно… может быть еще не поздно.
Покидая гнездо. Партия оркестра.
Сегодня он написал письмо. Короткий пост в сетях. С приглашением. Он точно знал, что они придут. Закадычные враги и закадычные друзья. Какая короткая память. Уже выпуск на носу, но для него все было как вчера. Только для него. Все будет расписано как по нотам. Вечеринка в заброшенном доме. Зайдут с парадного. На этажи ведет лестница, ступени которой прогнили лет двадцать назад. Он выучил их все. На верхнем пролете нет перил и последние три ступеньки висят практически в воздухе. Небольшой аттракцион. Не смертельный, но впечатляющий. И все без его вины и участия. Каждому свое и свое не каждому. Он много раз прощал жестокие шутки и забавы, но теперь он сам пошутит всерьез в случае чего.
Он бывал здесь раньше и мог в пять легких движений преодолеть все ступени снизу вверх, миновав опасный прогал и оказавшись на верхней площадке, ведущей в пространство квартиры наверху, откуда можно было спуститься по черной лестнице на фасаде.
Поздно за полночь он вернется домой.
- Павел!
Отец… какого он не спит до сих пор…
- Да, что?
- Ты знаешь, который час?
- А что?
- У меня разговор к тебе
- Я спать.
- Это переходит уже границы. Ты кажется забыл, в каком тоне разговаривают с отцом?
- Ну, и? Давай.
- Что происходит в школе, мне звонили сегодня, ты кажется там совсем слетел с катушек? Директор в шоке от твоего высокомерного тона, хамишь учителям напропалую. Если бы не твоя успеваемость, как он сказал, ты бы давно вылетел из этого учебного заведения.
- Да уроды они все.
- Я по-твоему тоже урод, раз ты дерзишь мне день ото дня? Может хочешь вслед за школой вылететь из дома?
- Да ок, че. Прям щас.
- Ты серьезно?
- Да, вы все мне надоели до талого. Ты всегда недоволен… Когда же ты наконец будешь доволен. А? А? Когда ты мной был доволен? Ненавижу тебя!
Покидать свое в рюкзак… пересечь коридор…
- Уйди с дороги! Пусти!
Порванный рукав куртки, и всего-то. Пусть хоть оборëтся.
- Слышь? Я не вернусь. Никогда!
Фальстарт. Пауза. Савл Горский.
Он стоял возле окна, там где виден был контур залива. Вечерело. Небо окрасилось лепестками роз и лилий. Уже долгое время он не сводил глаз с едва уловимой полоски, разделяющей небо и землю. Так далеко. Так безвозвратно далеко. Так долго… как же долго… и как он устал! Но что-то поменялось в его монотонной, четко очерченной жизни. Он ясно ощущал, как трепетная боль и незнакомая радость, долгожданная, как в то мгновение, когда встретишь свое единственное человеческое чудо, проникает в сердце. Прочь! Замолчи! И все совсем не так. Давно уже он очертил свой круг. Финал не за горами. А она еще ребенок. Ребенок… он забыл, что некогда и сам во что-то верил.
Жизнь им просчитана до мелочей, прочитана, пометки на полях. Он тысячи и больше партитур случайных жизней повидал. Все правила известны. Все разгаданы. И только он один загадка для других. И скука, вечная как время, как верная его невеста, всюду рядом. Еще недавно страшно было заглянуть в ту бездну, где твой гений злой и призрак, прямым вопросом ненароком взломал бы душу. Нет. Верней отдать на волю случая. Как раз на волю той, которая не ошибется. И дело приведет к финалу и не оробеет. И в этом деле он поможет ей, она - ему.
Внезапно Горский очнулся и осознал комизм внутренней речи и даже позы, уловив свое отражение в окне на фоне темнеющего неба.
Так…однако, что за странный ритм построил все фразы, как будто это репетиция на сцене. Никакого трагизма, никакого сожаления. Все решил. Все…
Он подошел к столу и пробежал пальцами по клавиатуре компьютера. Выбрав нужный параметр, зашел в папку “ допуск ноль”. Дело номер…скопировал нужную ссылку и нажал клавишу разрешения загрузки данных.
В темном кабинете суда, в отделе экспертизы с окном, выходящим во внутренний двор, замигал светодиод и нужный файл с адресной строкой был залит в программу. В поле адресата значилось имя: Темуан Дешарже.
Главная партия. Первый такт
Аккуратно ступая по неровным выбоинам старого двора, прикрывая лицо от летящих на ветру непослушных волос, к подъезду приближалась стройная девушка в легкой куртке, с сумочкой наперевес и папкой, зажатой в подмышке. Подойдя к двери домофона, она быстро набрала нужный номер и стала ждать, считая долгие гудки. Один… два… . три… Сброс. Неужели его нет дома? Один… два… три… ну давай же… Один… два… три… вот оно! Вместо ответа прозвучал сигнал, и Власа судорожно потянув дверь на себя, оказалась в темном пространстве подъезда. Второй этаж. Прямо по коридору. Этот номер… Дверь была приоткрыта. Она нерешительно толкнула ее и вошла. В коридоре, сразу открывавшем пространство гостиной никого.
- Не робейте, милая, проходите, я здесь.
Он сидел незаметно на крохотной банкетке у двери позади нее . Как маленький добрый гном, таким он показался ей древним и скромным. Фланелевая рубашка в клетку, не стриженные кипельно белые пряди волос, смешно торчащие за ушами… жилистые руки старого человека, покоящиеся на коленях, по одной на каждой. И запах. Густой и характерный запах сухарей, как будто испеченных вот только что.
- Мне трудно ходить, я иногда сижу возле открытой двери, жду гостей вот так. А теперь, представляете, уснул, и вы наверное долго стояли у парадной?
Голос его был надтреснут и выходил из груди с придыханием и жалобой.
- Ну вы не обращайте внимания. Я рад. Проходите и устраивайтесь. Вот можно к столу. Я бы угостил вас… там на кухне есть чайник… А знаете что, давайте ка выпьем кофе, можно я попрошу вас сделать нам кофе?
Ответа и не требовалось. Она, повинуясь этой простой просьбе, прошла на кухню, немного смущаясь от того, что вот так запросто хозяйничает в его доме.
Когда кофе был готов, Власа позволила ухватиться за свою ладонь, и Темуан Дешарже достиг кресла возле стола. Он с удовлетворением на лице прихлебнул из кружки, которая мелко дрожала в частично не принадлежавшей ему руке.
- Как ваше имя, ма пти фий? Можно, я буду звать вас так?
-Я Власа. А вы Темуан Дешарже?
-Я Темуан… вполне Темуан Дешарже. Вы очень серьезны и врядли пришли навестить старика просто так, верно?
- Да.
Вместо пояснений, Власа встала и принесла папку, которая осталась лежать там, в коридоре. Она положила ее на стол. На ней стоял значок, удостоверяющий принадлежность к структуре суда. В комнате просквозило сосредоточенным вниманием, которое произошло из перемены в настроении гостеприимного хозяина квартиры.
-Я пришла, чтобы расспросить вас о деле. Вы можете ничего не отвечать, я не имею полномочий расспрашивать вас…
- Я не вижу препятствий, раз мы тут с вами рядом…мы можем говорить на любые темы.
- Это действительно важно, если можете.. Пожалуйста. Дело некоего Паши-птенца. Я обязана разобраться и внести данные, но я тут скорее по личной причине.
Старик опустил чашку, и повернулся лицом к окну. Сложно было сказать, огорчен он или в глубоком сомнении, но после долгой паузы, он внезапно и уверенно взглянул девушке в глаза и произнес:
- А ведь я ждал вас! Как долго я ждал, что вы однажды придете. Неужели это все-таки произошло? Ну так я слушаю, слушаю. Говорите.
- Что произошло?
- Вы не сразу поймете, но спрашивайте.
- Я могу положиться на вас?
- О, да, ма пти фий, Власа. Я вполне могила, если можно так сказать.
Улыбка отразилась на его почти детском лице.
- Понимаете… дело не завершено… собственно и преступление тоже, как бы это нелепо не звучало, но раз оно оказалось у меня в экспертизе, суд состоится в любом случае. Я имею в распоряжении только стенограмму визита Отца подозреваемого. Он приходил к вам около тридцати лет назад. Но мне непонятно, как по таким скудным данным может быть составлено какое-либо дело. Программа безупречна, но от меня зависит ее работа. Если я не внесу максимум данных, то выводы окажутся неверны. А это же судьба… судьба человека, понимаете? Вы сказали, что ждали, что однажды к вам придут, почему?
Темуан поставил кружку на стол и опять посмотрел в окно. Он довольно долго молчал, затем, не поворачивая лица, произнес:
- Судьба… как часто чья-то судьба зависит от наших подозрений… мои, к сожалению кажется оправдались, а теперь, кажется она зависит уже от вас. Но я расскажу вам, ма пти. Я не отказываю в тех случаях, когда чувствую Его волю.
- Чью волю?
ЕГО волю, милая. Но не о нем речь. Я был долгое время семейным доктором этого мальчика. Как вы знаете из дела. Я говорил с его отцом и мне не удалось объяснить ему, что причина кроется в любви.
- В любви?
- Да, да. В ней всегда кроются все причины. Вот и ваш визит, он тоже кроется в ней. Мальчик очень любил своего отца и хотел быть похожим на него. На него сложно было быть похожим, ведь он был поистине велик. Он был музыкантом.
- Вы сказали был?
- Этого тоже нет в вашем деле? Так вот. Когда он умер, об этом нельзя было не узнать. Но сын не присутствовал. Он не пришел. С тех пор как ушел из дома, он ни разу не позвонил. Отец его приходил потом ко мне, но разговора не получилось. Еще бы. Вот тогда я и понял, что рано или поздно ко мне придут по его птенца душу.
-Я не очень понимаю, что вы поняли, доктор Темуан. Можете объяснить?
- О, не мудрено, ма пти Власа. Требуется мудрость. И знание требуется. Помните это: “Зачем ты скрылся от моего лица?”
- Это кажется Писание?
- Оно, оно, я рад, что вы тоже знакомы…
Пауза… глаза в глаза… улыбка.
- Вот ведь, когда сильно любят, тогда и прячут лицо, потому что слишком боятся не увидеть милосердия… эх… любовь-нужда. Особенный род любви. Вам кто-то делал предложение, мадемуазель Власа? Простите, старику можно задать такой вопрос юной девушке?
Ее охватила волна тепла, но не вызревший плод их единственного и странного вечера не позволил произнести ни слова.
- Ну значит скоро сделает. Я чувствую, что вы уже кое-что знаете о любви. Так вот. Птенец, как вы сказали, хотя я не хотел бы так называть Пашу, его дразнили птенцом, так вот… Он бы никогда вот так не бросил их, отца бы не бросил, если бы не совершил то, за что никогда… понимаете, никогда не получил бы у него прощения. А в ту самую ночь, когда все случилось, он это и сделал. Раз и навсегда, понимаете?
- А что же случилось тогда?
- Несчастный случай. С его одноклассником. Он погиб в старом заброшенном доме. Упал с лестницы. Неудачно упал. Потом, когда это обнаружилось, когда его там нашли, все молчали, никто ничего не сказал, хотя он там был не один. Но как вышло…
- А причем же тут Павел?
- Я уверен, что он был там и знал, что случилось. Они дружили. Странно дружили. Не уверен, что он способен на искреннюю дружбу…но оставим. Дело в том, что я видел его в ту ночь.. Я не мог уснуть и подошел к окну. Я часто стою у окна, смотрю на небо, улицу. И в ту ночь, через стекло, там, под моим окном я увидел, как он стоит и смотрит на меня. Он не просто приходил, он нуждался в беседе. Но тут же, заметив меня, убежал. Я не сразу конечно подумал о том, в чем теперь почти уверен, но когда он не приехал на похороны, я понял, что рано или поздно узнаю что-то, что ко мне придут. Вот и все, милая Власа.
- Но постойте… Я знаю, что все данные, которые подпадают под косвенное подозрение были внесены в программу. Как же получилось, что их в ней нет?
- Кем должны быть внесены? Эх… вы не учитываете человеческий фактор! Понимаете, человеческий, ма пти фий. Люди склонны ошибаться. И это пожалуй самое замечательное, что они делают, потому что именно тогда они ближе всего к Нему! Истина всегда на оборотной стороне каждой ошибки. А вот поворот, милая девочка может совершиться по-разному. Это предугадать нельзя. Это… вы смотрели на снежинки когда их много? Какая из них и в какой момент изменит направление… может это будет даже последний момент ее короткой жизни, перед тем как она упадет на землю. К тому же никто и не догадывался, что он был там, кроме меня. А догадка это ненадежный и опасный аргумент. К тому же я с детства не люблю программы, и никогда не принимал в них участия.
- Так вы не передавали данные в общую базу?
- Данные здоровья, а речь в моем понимании как врача идет всегда и только всегда о душе моих пациентов, должны быть доступны только мне и им. Я в этом уверен.
Пауза… тишина… Власа смотрела в окно в недвижном молчании, затем тихо спросила:
- Скажите, доктор Темуан, а вы видели Павла когда-либо потом?
- Однажды. Прошло лет десять кажется с тех пор, как он ушел в ту ночь из дома. Он приехал и зашел ко мне. Вот так в открытую дверь, как вы сегодня. Я не сразу узнал его. Странно зашел, не надолго. Мы немного поговорили ни о чем. Я вышел на кухню, приготовить что-нибудь, но когда вернулся, его уже не было. Вот и все, что я могу рассказать вам, Власа. Я признаюсь, был огорчен. Я даже приходил иногда и стоял возле их дома поздними вечерами во время моей променад. Останавливался и смотрел в потухшие окна и думал. Там давно никто не живет. И знаете что?
- Что же?
- Я слышал музыку. Играл рояль. Вот там в темноте. Там точно никого не было, ма пти фий. Я врач, а не сумасшедший. Но он не мог это играть. Он не сыграл ни одной ноты, начиная с девяти лет, хотя подавал большие надежды.
Власа внезапно встала, взяла папку со стола, так и не раскрыв ее, и почти на ходу произнесла:
- Простите… мне теперь нужно срочно ехать. Спасибо Вам, доктор Темуан. Я запомню, что вы сказали. Прощайте.
- Нет, нет…Я потом уберу со стола…Не закрывайте дверь, я посижу и посмотрю на вас из окна, пти фий Власа, прощайте.
Финал.
Виолончели. Ларго:
Горский вышел из парадных дверей отеля, и нырнул в мягкое сиденье машины, устремив взгляд в неопределенное пространство.
- Не торопитесь, сегодня мы выехали с запасом - вместо приветствия сказал он, когда водитель мягко тронулся с места.
Крупная капля шлепнулась на лобовое стекло машины и внезапно вернула из небытия образы сновидения. Поднятые к небу глаза Ноя и ковчег, куда уже брели парами те, кому заповедано стать семенами нового мира.
Скрипки. Лейтмотив:
Власа вышла из дверей подъезда, провожаемая взглядом Темуана Дешарже. Она прошла несколько шагов по неровным выбоинам двора и внезапно остановилась. Обернувшись, она посмотрела на табличку с номером дома и застыла в недоумении. Она могла поклясться сейчас, что еще вчера вечером этого номера не было в адресной строке. Она слишком торопилась оказаться здесь до начала суда, слишком волновалась и не обратила на это внимания. Да и зачем добавлять номер, если разыскать человека по имени не составляет никакого труда. Как будто кто-то нарочито говорил ей о Дешарже. Кто и зачем? Она подняла глаза выше и увидела очертания доктора, который по-прежнему был там, у окна. Девушка в нерешительности подняла руку и помахала в сторону окна. По ту сторону стекла возник слабый ответный жест. Крупная капля упала ей на лицо и пробежав по щеке, скатилась по гладкой шее. На секунду показалось, что доктор что-то говорит … но может это кажется ей?
Труба. Пиано:
«Я никогда не вносил никаких данных… никогда… все, что известно мне… должно касаться только меня и моих…»
Она оступилась на неровном камне и сделала несколько шагов назад, ища рукой опоры в воздухе. Ощутив под ладонью ветку, уцепилась за нее, в осознании внезапной слабости. Теперь ей нужно сесть. Она сделает несколько шагов и опустится на деревянные перекладины лавки, стоящей в глубине двора под раскидистой ивой. Она останется сидеть там, в смятении, даже тогда, когда первая капля, сменится струями дождя, которые превратятся в реки, все смывающие на своем пути. Только он мог это сделать… Павел Горский. Но зачем… зачем?Зачем он допустил, чтобы она знала, знала о нем все?
Ауфтакт. Главная тема.
Внезапный толчок, и машина резко остановилась. Впереди ярко красным обозначился сигнал светофора.
- Прошу прощения, ваша честь, буду аккуратнее.
Горский не ответил. Он понял, что не сможет разомкнуть губ, так как внезапная тупая боль обозначившись в спине, медленно опоясав грудь, зашла неудержимой волной и ударила в сердце. Долю секунды он различал расплывающийся затылок водителя и белое пятно лобового окна, как затем гадкая тошнотворная волна опрокинула его сознание и он погрузился в темноту.
- Я постараюсь не торопиться.
Но Савл не слышал этой реплики, а вместо нее откуда-то издали, в надмирной тональности прозвучало: “Зачем, зачем ты гонишь меня? … “. Он понял тут, что умирает. Он умирает на заднем сиденье машины и никто не знает об этом, кроме него самого…
Зачем, зачем же он не сказал ей…Отец…я так и не успел сказать, что полюбил…единственный раз..по-настоящему полюбил ее.
Побочная партия. Оркестр, тутти:
Зачем, зачем он хотел, чтобы я знала? Что, если это сможет помочь ему… что если это его погубит… нет… она не сможет ни осудить ни оправдать… она не станет делать ничего… ничего, как и доктор, который делал лишь то, что ощущал как ЕГО волю. Но если она потеряет его, потеряет навсегда? Это невозможно.
Горячие ядра слез струились из глаз девушки, но их не было видно… Соль ее боли и чувство надвигающейся утраты уже растворилась в потоках дождя, который она не ощущала, но который проник уже сквозь тонкую ткань одежды и струился крещенской водой по поверхности ее хрупкого тела. Исцели меня! Прочь из той жизни, где теперь ей нет места!
В окне напротив нет силуэта: “Ошибка… это самое лучшее, что случается с людьми… “ Темуан неуверенными и медленными шагами, держась за перила, спускался по лестнице.
Аккорды рояля:
Легкой и сильной птицей он летел сквозь пелену земного, минуя очертания улиц, проникая сквозь стены старого дома, и выше, в зал, описав круг гостиной, пробежав по знакомым клавишам, к которым не касались его пальцы…в открытые створки дубовых дверей, по душистому паркету в спальню, подхватив на лету белоснежный лист бланка… все дальше и дальше. И вот он уже влечется непреодолимо в иное, невесомо восходит, плывет по ступеням величественного суда. Гулко и пусто.. Кто ты? Лишь поодаль крохотная фигурка ребенка в рубашке с босыми ногами, на месте единственного присяжного, точно птенец с чистым сердцем. “Так ведь я, это он же.” О, да - молчаливый и с детской улыбкой взирающий: “Свободен… не осужден!”. И с сердцем, полным любви, быстрой птицей взмывает тогда он, повинуясь наитию встречи. Минуя диаграммы пространств и влекомый прочь неведомой целью и чувством. Чувством любви. Песнь песней. Бракосочетание без прикосновенья. Навечно…Вот она… "Маханька, птица, ласка моя! Жизнь невесома как перелив свирели… не скорби. Я с тобой навсегда".
Два такта перед тишиной.
В распахнутой двери подъезда стоял Темуан Дешарже. Он смотрел, как играют птахи в ветках ивы. Двор был пуст. Наверное он слишком долго не мог спуститься, и пти фий уже скрылась из глаз. Она не придет, больше не придет к нему. Он постоял с минуту, вслушиваясь в звуки серебряных капель ушедшего ливня и трели птиц: “Как они прекрасны, как легки!” И, опершись на трость зонта, через два мерных такта, скрылся в проеме парадной.
Героини испанских преданий
Умирали, любя,
Без укоров, без слез, без рыданий.
Мы же детски боимся страданий
И умеем лишь плакать, любя.
Пышность замков, разгульность охоты,
Испытанья тюрьмы, -
Все нас манит, но спросят нас: "Кто ты?"
Мы согнать не сумеем дремоты
И сказать не сумеем, кто мы.
Мы все книги подряд, все напевы!
Потому на заре
Детский грех непонятен нам Евы.
Потому, как испанские девы,
Мы не гибнем, любя, на костре.
1918
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
