Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей. (Франц Кафка)
Крылечко, лесенка в три ступеньки и пластиковая белая дверь под вывеской. Вот и вся клиника. Аделина часто здесь бывала по двум причинам: расположена прямо в ее доме и можно без очереди взять любые справки. Специалисты - приходящие совместители. Среди них встречались действительно компетентные врачи.
В девять утра Аделина, примчавшись из аэропорта, стояла возле кабинета «УЗИ» и рассматривала табличку «Могилин М. Г.». Фамилия не предвещала ничего хорошего. Раньше здесь была «Голубева В. И.» - бабушка с седыми кудряшками
вокруг круглого морщинистого лица. Состарившийся херувимчик. С ней можно было всегда поговорить о пустяках и уйти, ощутив прилив оптимизма. А теперь? «М.Г.»? Максим Геннадиевич? Макар Гаврилович? Марк Григорьевич?
- Проходите, Михаил Генрихович вас уже ждет, - сообщила из-за полукруглой тумбы похожая на куклу девушка в медицинской шапочке.
- УЗИ малого таза? – уточнил, глядя в монитор компьютера, Могилин, слегка качнув головой вместо приветствия. - Ложимся на кушетку, оголяем животик, - опять махнул головой, на этот раз в направлении кушетки, отгороженной ширмой.
Аделина легла, неудобно запрокинутая голова начала ныть. Пришла усталость от нескольких часов, проведенных в аэропорту. И стало интересно, было ли на самом деле взрывное устройство, из-за которого отменили рейс.
- Я нанесу гель, - предупредил узист, подъехав к Аделине прямо на стуле. Его пингвинье тело, спрятанное кое-как в белый халат, явно не любило вставать с этого удобного стула и перемещалось по кабинету исключительно сидя, катаясь туда-сюда на колесиках.
- А жалобы какие-то есть? – узист медленно водил датчиком.
- Иногда болит сбоку, справа. Но все говорят, нет ничего. Я у гинеколога была, у хирурга была. Вот теперь сама решила на узи, - отвечала, глядя в потолок, Аделина. Она скосила глаза, чтобы тоже взглянуть в мутный светящийся экран.
Продолжая мять и нажимать, узист обнаружил что-то любопытное и выстраивал вокруг этого объекта ловушку - ставил светлые точки на темном экране и соединял, образуя светящийся кокон.
Аделину от волнения перед неизвестностью начало знобить. Могилин завел датчик далеко вправо, потом осторожно перевалил ее на бок и завел датчик вверх почти в подмышку. Он словно хотел найти и отсканировать штрих-код, где будут ответы на все вопросы.
- Ну да, - проехал на стуле обратно к компьютеру. – Можете одеться.
Пострекотал по клавишам минут десять, держа долгую паузу:
- Вам нужно будет обратиться в профильное учреждение.
- Что-то нашли? - Аделина смотрела в небольшие и словно вдавленные глаза Михаила Генриховича и надеялась на ответ: «Да все у вас нормально, ерундовое дело». Но его глаза говорили: «Нет, Аделиночка, такая фамилия у меня неспроста!»
- Опухоль в мочеточнике. Довольно крупная, - наконец констатировал Могилин, приглушив свой низкий голос.
- В мочеточнике? - Аделина пыталась вспомнить хоть немного школьную анатомию.
- Можно в шестьдесят седьмую. Но там знакомых у меня никого. А вот в Герцена могу дать контактик Ручкина, мой коллега бывший. Я вам написал телефон.
- Это срочно?
- Не экстренно, но срочно. – На словах о срочности он замедлял темп речи, задумываясь о чем-то своем и немного невпопад улыбаясь.
- Рак? – только и смогла произнести.
- Это уже не ко мне вопрос, а к Ручкину.
Михаил Генрихович был доволен и светился как апельсин. Находка в мочеточнике стала прорывом в его ежедневной рутине. Пациентов мало, да и у тех полипы или какие-нибудь заурядные кисты. И вдруг карцинома. Да еще такая диффузная. Конечно, пришлось отдать лавры Ручкину, но все равно есть чем гордиться. Он оставил себе экземпляр снимка для коллекции. Сама девушка его уже не интересовала ни как объект исследования, ни как человек. Как только она вышла, Михаил Генрихович схватил пачку сигарет и неспешна вывалился на крылечко покурить - повспоминать остальные экземпляры своей коллекции.
Аделина шла домой. Плотная упругая мембрана отгородила ее от всего остального человечества. Дождь бил струями по волосам - растрепавшимся и слипшимся в темные сосульки, по лицу, на котором впервые прорезалась морщинка между тонких бровок, по плечам, сжавшимся и почти совсем скрывшим тонкую шею. Дождь поливал и поливал, настаивая на том, что надо было раньше к нему прислушаться. Перед своим подъездом Аделина пыталась вспомнить код. Струйки затекали за воротник ветровки и ползли по спине. И не было никакой защиты от происходящего. Внутри нее взрывное устройство с часовым механизмом отсчитывает остаток… Лет? Месяцев? Дней?
У главного входа в институт радиологии имени Герцена, Аделина невольно задрала голову. Дождь к одиннадцати прекратился, и тяжеловесный центральный корпус поблескивал белой окантовкой мокрых углов.
В фойе толпились. Обреченные и болезненно бледные. Старые, молодые, изможденные, кое-как замотанные в одежду, в тряпочных шапочках, капюшонах, или с открытыми лысыми головами, с костылями или на инвалидных креслах. Тихий ручеек затекал в узкий проем, перекрытый единственным турникетом. Все здесь были связаны внутренними часовыми механизмами, и время было выставлено у каждого свое.
Чем дальше двигалась очередь, тем плотнее прижимались чужие плечи, сумки, руки, будто закручивая все живое воронкой внутрь.
Ручкин Сергей Сергеевич деловым тоном сообщил по телефону - он будет ровно через семь минут.
Аделина выбралась из фойе обратно на улицу. Посмотрела на небо, желая убедиться, что она еще может видеть. Вдохнула поглубже, чтобы убедиться, что еще может дышать. Воздух был холодным, утренним, вкусным.
Ровно через семь минут, как и обещал, появился Ручкин. Если бы Аделина не знала, кто он, то решила бы - оперный певец. Модное светлое пальто, в руках портфель из кожи. Какой-то сложно-рельефной кожи. Наверное, кожи крокодила. Волнистые темные волосы Ручкина были тщательно уложены блестящим гелем назад - как для сцены.
- Доброе утро, - сказал Ручкин. Приняв ее растерянную улыбку за приветствие, он прошёл дальше и нырнул в фойе, показывая, что надо следовать за ним и побыстрее.
Аделина посеменила за Ручкиным, как обычно протискиваясь и извиняясь. Ручкин шепнул одно слово охраннику, и турникет приветливо опрокинул хромированные рычаги, приглашая Аделину в чрево института.
По длинным коридорам и немного по лестницам, минут пять по улице, и снова по коридорам, но уже в другом корпусе, Ручкин привел к двери своего кабинета. Судя по табличке, Сергей Сергеевич был не простым врачом-урологом, а человеком при должности.
- Простите, не могу уделить вам много времени – улетаю на конференцию, - возясь с замком, предупредил он.
- Да ничего, я благодарна, Сергей Сергеевич, что вы вообще нашли время… - Аделина с трудом подбирала слова и толком не понимала, о чем говорить.
- У вас уже есть диагноз, - начал своим фирменным деловым тоном Ручкин, усевшись наконец на любимый кожаный диван, закинув ногу на ногу и приглашая Аделину тоже присесть, - значит вас уже обследовали? Что именно делали? МРТ, КТ, смывы, маркеры?
- Нет, то есть да, - тяжело обсуждать то, во что еще до конца не веришь,- УЗИ сделали. Могилин сказал – опухоль.
- Ну, во-первых, Могилин просто узист. Во-вторых, давайте не будем забегать вперед. Далеко идущих выводов делать нельзя, пока мы туда не залезем и не возьмём на гистологию кусочек материала, - вскинув руку, он глянул на циферблат крупных часов, потом опустил руку на свое колено и начал постукивать по нему пальцами. Голос Ручкина превращался из делового в покровительственный.
Аделина наблюдала за его тонкими хирургическими пальцами. Ей неудобно было задерживать занятого человека.
- Дайте, я посмотрю вообще заключение, - Ручкин взял помятый листок.
Сергей Сергеевич смотрел в текст на листке, напечатанный Могилиным, а сам думал, сколько же таких испуганных, ошарашенных, прошло через горнило онкологического диагноза, и сколько еще пройдет, и нет этому конца и края, и нужно ли их всех мучить, продлевать страх, растягивать надежду? Смерть сама по себе все равно неизбежна, так стоит ли спасать? В их ситуации спасение - это инвалидизирущие операции, после которых они будут жить чуть дольше, но уже не имея мочевого пузыря, прямой кишки, желудка или глаза.
Он мельком взглянул на сжавшуюся в комочек Аделину.
Ведь эта пока еще внешне благополучная девчонка надеется: ударит Ручкин оземь волшебным посохом и исчезнет опухоль, как и не было. К нему каждый день приходят. Красивые и некрасивые, сильные и слабые, верующие и не верующие, и все в одно горнило. А на выходе они с колостомами и эпицистостомами из брюшных стенок, с выпавшими от химии зубами, с лысыми головами, с впавшими глазами. Благодарят они врачей, или наоборот проклинают в свой последний час? Нужна ли им такая милостыня? Это разве спасение?
К его щекам прилила кровь, проступив через светлую кожу розовыми пятнами.
- Опухоль есть, это факт. Крупная. Ее размеры говорят нам о том, что с большой вероятностью злокачественная. Хотя это еще требует доказательств, как я уже говорил, - Ручкин повернул лицо к Аделине, - Мы поборемся, надо сохранить хотя бы мочевой пузырь. А вот с почкой придется расстаться. Сделаем нефроуретерэктомию. Если бы вы были старым дедушкой, то вам бы однозначно светила бы кроме этого еще и радикальная цистэктомия. Но вы не тот случай.
- Нефро? Эктомия? Это что-то про почки? – все сложнее было понимать термины, которые ни с чем не ассоциировались.
- Мы вам удалим почку одним блоком с мочеточником, но это лучше, чем все то же самое плюс удаление мочевого пузыря, - нехотя пояснил Ручкин.
- То есть, если бы я была старым дедушкой, за меня бы никто не боролся, - Аделине стало жалко старых дедушек.
- Давайте мы оставим дедушек в покое. Я вижу ситуацию следующим образом. По опыту – это скорее всего карцинома. – Ручкин снова перешел на деловой тон, вспомнив про конференцию. Его начала раздражать эта мокрая мышь, которая сидит и дрожит, будто он ее съест.
- А делать операцию будете вы?
- Во-первых, я улетаю и меня не будет больше недели. А вам ждать никак нельзя. Во-вторых, я уже редко берусь оперировать, если только какой-то особенно интересный случай. Право первой ночи, так сказать, - Ручкин попытался усмехнуться, но в глазах продолжала прыгать раздраженность. – Я назначу специалиста. Молодым тоже надо расти, профессионально развиваться.
Ручкин поднялся и взял в руки портфель.
Аделина закрыла лицо руками. Хотелось прекратить этот кошмарный сон, хотелось срочно проснуться. Аделина прошептала, чувствуя, что близко слезы: «Мне очень страшно». Ручкин подошел и чуть похлопал по ее рюкзачку, намекая на финальный аккорд беседы.
- Не правильно относитесь к ситуации, – он звонко уронил связку ключей и стал поднимать. - Простите, мне пора. Я должен закрыть кабинет. – Поднявшись, он почувствовал неловкость за свое раздражение, и сморщив лоб, глянул на Аделину жалостливо, - Поверьте, вы очень скоро привыкнете к тому, что вы онкологический больной. Для вас это станет нормой.
Ручкину искренне было ее жаль, но после тысяч таких как она, прошедших через его хирургические руки, жалость приобрела форму мягкого равнодушия. Он кивнул Аделине в знак прощания.
На улице она долго стояла на холодном ветру, пытаясь осознать встречу. Шум транспорта успокаивал. Аделина пошла медленно к метро, не замечая кофеен, не присматриваясь к геометрии перекрестков. Она кожей впитывала реальность, теряя как будто на нее право.
Разговор с Ручкиным не помог. С одной стороны он готов организовать операцию. Можно приехать прямо завтра сдавать анализы для госпитализации. Но с другой стороны, всем своим видом он как будто против этого. Осталась недосказанность, которая мешала принять решение. Ложиться на операцию? Или искать дальше? Кого искать? Где искать?
В метро, стоя на эскалаторе, уходящем далеко вниз, Аделина вспомнила, что еще какие-то шесть часов назад она собиралась улететь на море. И жизнь была ясной, а будущее прозрачным. И вдруг все сломалось.
Аделина заплакала. Потеряло смысл и море, на которое она теперь никогда больше не полетит, и причина, по которой это произошло. Жизнь внезапно треснула, образовав глубокий разлом. И эскалатор медленно тащит ее на дно бездны.
«Вы онкологический больной, это станет для вас нормой» - звучал в голове голос Ручкина.
