Ехал я на самокате по лесу, и вдруг нечеловеческий крик заставил меня резко тормознуть и спрыгнуть с бьющейся в конвульсиях от ударов корней платформы на лужайку. Что за нелепая идея – прогулка в лесу на самокате? Крик повторился, грубо оборвав начавшиеся рефлексии по поводу самоката в лесу, и вернул меня на лужайку.
Змея – то ли уж, то ли еще кто – пыталась заглотить лягушонка, причем она уже успела натянуть свою страшную пасть на обе задние лапки лягушки. Вот лягушонок-то и кричал. Причем, вначале я сказал нечеловеческим криком, а теперь исправлю – абсолютно человеческим. Все дело в точке отсчета. Если б я знал, что кричит человек, то посчитал бы этот ужасный крик нечеловеческим. А так... для лягушки – именно человеческий страшный крик. Наверное, эти размышления отняли у меня еще несколько секунд, потому что, когда я очнулся, из пасти змеюки торчала только голова и одна лапка лягухи. Про «страшную пасть» полуметровой змейки я тоже хотел подумать – типа она страшна вне зависимости от размера, мой мозг сам все экстраполирует, если что. Но уже совсем не успел. Издав боевой клич и грозно стуча передним колесом самоката по земле (наверное, интуитивно я изображал им верного коня, который бьет копытом перед боем), я стал наступать на змею. Недопитон шуганулся, выплюнул добычу и неестественно быстро скрылся в кустах. Двигался змееныш шустро и очень странно – в вертикальной плоскости, струясь синусоидой и касаясь земли только в нижних точках воображаемого графика. Не понятно? Ну, держи фашист гранату, щас объясню. y=1+sin(x). Если без 1, то уж будет наполовину погружен в воду (ну… не в землю же?), где поверхность воды – ось X. А так, с единичкой, он будет касаться земли (снова ось X) только в самых нижних точках графика, начиная с Пи пополам и с периодичностью два Пи. Теперь-то уж точно все понятно? То-то. Этот экскурс в мат. анализ тоже занял у меня несколько секунд, поскольку я потерял ужа из виду. Зато передо мной сидела лягушка и смотрела на меня преданными глазами.
– Спасибо, брат-джан, – вдруг квакнула она (он?) и прыгнула в сторону, противоположную той, в которой скрылся уж. Тут меня совсем прихватило. Я б, наверное, выпал бы на этот раз совсем надолго, но лягушка быстро вернулась и вывела меня из ступора.
– Это... брат. Я, канэшна, не принцесс-мринцесс, замуж за тебя не хочу, не бойся. Но тоже кой-чего могу в смысле поколдовать туда-сюда по мелочи. А у братьев еще и сервис в городе есть. Если что – обращайся. Я теперь твой должник. Ква-а-шот меня местные зовут.
Произнеся эту благодарственную речь, Квашот резко прыгнул в сторону и исчез. И было чего пугаться! Из ближайшего куста сверкнули глаза и раздался шип...
– Понаехали тут...
– А что ты против армянской лягушки имеешь? У них там камни одни. Лужей поделиться не можешь?
– Квашотка местный, у меня к нему другой разговор. Про тебя говорю. Понаехали тут столичные штучки, свой фасон насаждают всюду. А сами ужа от гадюки отличить не могут.
– А ты уж?
– Объелся груш. Кого б ты больше боялся?
– Гадюку.
– Вот так и считай.
– Ну... я пошел?
– Иди, иди. В следующий раз той дури прихвати, от которой я разговаривать у тебя стал. Вместе пыхнем! С кустами покалякаем, с березой опять же…
– Объелся груш, объелся груш, объелся груш, – нервно как мантру повторял я пока ехал (или скакал) назад на дачу.
Там встретила слегка удивленная и встревоженная жена.
– Ты что это исчез? Мы уже почаевничали, я гостей спать уложила. А тебя все нет. Ну вы и выпили сегодня, мужики!
Если б только, подумал я, а вслух сказал:
– А я тут… вот… в лесу погулял.
– Ага, на самокате прям и погулял. Спать иди, дурилка.
На следующее утро после завтрака проводили гостей, и я остался сидеть на лавочке около костровой чаши. Там же под сосной всегда сидел керамический лягушонок, которого я нашел в сарае. Остался от старых хозяев. Только сейчас у лягушонка в лапке была небольшая прямоугольная картонка. Я, конечно, нагнусь и посмотрю, что это за бумажка, но чуть позже, когда высохнет холодный пот и успокоится бешено заколотившееся сердце. Я и так знал, что это такое – это визитка автосервиса.
Я из земли, где все иначе,
Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой — его порядки,
Народ, дома, листва, дожди —
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.
Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам,
Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет — как будто птица,
Как бы над жертвенником дым —
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье —
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске,
И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам —
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке —
И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.
1984
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
