Тёплое беззаботное бабье лето заканчивалось, и осень, нагромождая небо тёмными грузноватыми тучами начинала вступать в свои права.
Детская площадка посреди большого двора на некоторое время стихла, отпустив младших школяров по классам. Немногочисленные молодые мамочки приводили сюда своих розовощёких чад побегать по мокрым, от накрапывающих дождиков, слегка присыпанным опавшей желтой листвой, асфальтным дорожкам. Те родительницы, что поактивнее, шли на площадку подальше – она была побогаче оборудована всякими горками-лазалками, вертушками-покатушками и прочим. Но это было до той поры, пока в нашу песочницу не привезли великолепный, светло-желтый, искрящийся на редком солнце, хрустящий под ногами песок. Его насыпали так много, что мелкоте он казался огромной горой, на склонах которой хватало места всем. Там строили автострады для игрушечных автомобилей, затем пробивали туннели для этих автострад. Там выкладывались величественные дворцы на обрыве, под которым детскими ведёрками заливались пруды с грациозно плывущими резиновыми уточками.
Но главным развлечением были куличики. И королём здесь был Вадик, мой ровесник, с которым мы, к тому же, жили в одной парадной. Среди детворы, лепившей куличики, он был законодателем мод и непререкаемым авторитетом. Его куличики всегда имели совершенную, литую форму. Они никогда не разрушались и не крошились от вибраций, постоянно сотрясавших песчаную горку, их, казалось, обходит моросивший дождик, они всегда находили себе лучшее место для композиции, будто специально вылезая под объективы мамочкиных восторгов. Если Вадик ставил куда-то куличик, тот, словно идол у древних язычников, стоял нетронутым даже в самых проходных местах, вызывая какой-то первобытный трепет, и машинки, толкаемые детскими ручками по прорытым автострадам, уважительно гудели приветственными клаксонами.
Руки Вадика быстро покрылись цыпками от бесконечного копания в мокром песке, под его постоянно шмыгающим носом, от вытирания грязными ладошками, образовались красные корочки, от но он не замечал каких-то бытовых мелких неурядиц, его трудно было увести с площадки и глаза его горели от страстной любви к искусству малых песчаных форм. Поскольку его преследовали подражатели, он не мог стоять на месте, и, вместо одиноких, гордо стоящих куличиков, стали появляться многоуровневые стройные композиции. В какой-то момент Вадик решил обзавестись помощником, и, поскольку мы жили рядом, он, несколько свысока, предложил мне разделить его песочно-куличный триумф, и стать его подмастерье. Я не стал брать на себя такую ответственность, и мне оставалось лишь наблюдать быструю и уверенную работу его покрытых цыпками пухлых ручек, и изумлённых его работой, тихо перешёптывавшихся зрителей.
…
Труд и талант всегда приносят свои плоды.
В ту самую осень Вадику удалось уверенно откосить от армии. А меня призвали на два года.
Картина мира, милая уму: писатель сочиняет про Муму; шоферы колесят по всей земле со Сталиным на лобовом стекле; любимец телевиденья чабан кастрирует козла во весь экран; агукая, играючи, шутя, мать пестует щекастое дитя. Сдается мне, согражданам не лень усердствовать. В трудах проходит день, а к полночи созреет в аккурат мажорный гимн, как некий виноград.
Бог в помощь всем. Но мой физкультпривет писателю. Писатель (он поэт), несносных наблюдений виртуоз, сквозь окна видит бледный лес берез, вникая в смысл житейских передряг, причуд, коллизий. Вроде бы пустяк по имени хандра, и во врачах нет надобности, но и в мелочах видна утечка жизни. Невзначай он адрес свой забудет или чай на рукопись прольет, то вообще купает галстук бархатный в борще. Смех да и только. Выпал первый снег. На улице какой-то человек, срывая голос, битых два часа отчитывал нашкодившего пса.
Писатель принимается писать. Давно ль он умудрился променять объем на вакуум, проточный звук на паузу? Жизнь валится из рук безделкою, безделицею в щель, внезапно перейдя в разряд вещей еще душемутительных, уже музейных, как-то: баночка драже с истекшим сроком годности, альбом колониальных марок в голубом налете пыли, шелковый шнурок...
В романе Достоевского "Игрок" описан странный случай. Гувернер влюбился не на шутку, но позор безденежья преследует его. Добро бы лишь его, но существо небесное, предмет любви - и та наделала долгов. О, нищета! Спасая положенье, наш герой сперва, как Германн, вчуже за игрой в рулетку наблюдал, но вот и он выигрывает сдуру миллион. Итак, женитьба? - Дудки! Грозный пыл объемлет бедолагу. Он забыл про барышню, ему предрешено в испарине толкаться в казино. Лишения, долги, потом тюрьма. "Ужели я тогда сошел с ума?" - себя и опечаленных друзей резонно вопрошает Алексей Иванович. А на кого пенять?
Давно ль мы умудрились променять простосердечье, женскую любовь на эти пять похабных рифм: свекровь, кровь, бровь, морковь и вновь! И вновь поэт включает за полночь настольный свет, по комнате описывает круг. Тошнехонько и нужен верный друг. Таким была бы проза. Дай-то Бог. На весь поселок брешет кабыздох. Поэт глядит в холодное окно. Гармония, как это ни смешно, вот цель его, точнее, идеал. Что выиграл он, что он проиграл? Но это разве в картах и лото есть выигрыш и проигрыш. Ни то изящные материи, ни се. Скорее розыгрыш. И это все? Еще не все. Ценить свою беду, найти вверху любимую звезду, испарину труда стереть со лба и сообщить кому-то: "Не судьба".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
