Всё чаще вспоминается прошлое, а именно, самый светлый его отрезок – детство. И папа. Вот я сижу у него на коленях, у меня в руках букварь. Мне три года, но я уже умею читать слова и даже предложения. Повторяю за папой:
- Лара мала. Мама мыла Лару.
Добрые картинки. Волшебные, как казалось, буквы. И немножко скрипучий папин голос. А ещё у него всегда были тёплые руки и он заразительно смеялся. Очень доходчиво объяснял, рассказывал разные истории. С ним всегда было интересно. Он не давал скучать. Покупал мне книжки в мягком переплете. Со стихами, сказками, рассказами, красочными картинками. Я любила их читать и перечитывать. Без них я себя не представляла.
Папа мне как-то рассказал, как я выучила буквы. Родители в выходные дни любили полежать подольше и почитать газету. Газеты были очень большие, поэтому одну сторону держал папа, а другую – мама. Я просилась к ним, и они брали меня к себе. Я устраивалась на кровати между ними и тоже «читала» газету. Мне тогда было около двух лет, я уже умела разговаривать. И вот, лежим мы втроём, читаем газету. Я показываю пальчиком букву в заголовке статьи и спрашиваю:
- А ета сто?
Мама улыбается и отвечает:
- Буква «а».
- А ета сто? – протягиваю пальчик к другой букве.
- Буква «с».
И так бывало много раз. Буквы я выучила быстро. А всё потому, вероятно, что я очень любила своих родителей и хотела быть на них похожей. Дети, они ведь такие обезьянки! Я не была исключением. Мне нравилось, что родители много читают, значит, я должна была научиться читать. Потом, становясь старше, я должна была хорошо учиться, хотя, меня никто не заставлял. Я видела, как радовались родители моим успехам в школе, и так не хотелось их огорчать! Да и учеба давалась мне легко.
Папа работал инженером, был рационализатором и изобретателем. Писал статьи в научные журналы, имел патенты. Мама по первой специальности была учительницей. Но потом ей пришлось поменять профессию и поступить в экономический институт. Она училась заочно. Два раза в год уезжала на сессию. А мы с папой оставались вдвоём. В начальных классах я была на продлёнке. Домой приходила часов в пять вечера, доделывала уроки и встречала папу с работы. Мы с ним иногда ходили на вокзал в ресторан. Там были белые скатерти, красивая обстановка, приветливые официантки. Всё было вкусно и празднично. Мы просто ужинали. А потом возвращались пешком, ведь жили недалеко от железной дороги. С детства запомнились и грохот проезжающих поездов, и особенные голоса дикторов и диспетчеров.
А ещё в мамино отсутствие папа заплетал мне косички и завязывал мои любимые синие бантики.
В эти минуты я им гордилась и убеждалась в том, что мой папа умеет делать всё. На завтрак мы ели яичницу, бутерброды и чай. Я убегала в школу, а он уходил на работу.
Когда приезжала мама, всё было феерически радостно. Мы втроём обнимались, смеялись, потом обсуждали мамину сессию и хвалили друг друга.
Мама. Она была душой нашей семьи. Всегда встречала всех с улыбкой и пыталась сразу накормить. Она любила рыбалку. Знала все снасти, как прикормить рыбу, выбирала самые
удачные места на озере. Мужчины-рыбаки её уважали и никогда не подсмеивались. Мне с мамой было уютно и тепло. Я несла ей все свои девичьи тревоги и радости, и она всегда старалась понять и посоветовать, как быть. А ещё мы с ней любили помечтать. О будущем, о нарядах, о цветах, которые посадим весной во дворе. Да мало ли о чём ещё…
… Ломятся в голову мою воспоминания, перебивая друг друга. Уже шесть лет, как нет папы, три года – мамы. Но я их чувствую рядом до сих пор. Ангелы хранители мои. Всегда где-то за спиной. Кажется, обернусь – и вот они, молодые, красивые, готовые подсказать, уберечь, порадоваться за меня.
Никаких связных воспоминаний. Они прилетают фрагментами. А потом исчезают на время, но опять появляются позже, с уже меньшим количеством деталей и нюансов.
Помнится, подарили мне в детском саду саженец ёлочки. Мы с мамой посадили деревце во дворе, на краю клумбы. Ёлочка принялась и росла вместе со мной. Зимой мы её наряжали перед новогодними праздниками. Моя любимая зелёная красавица...
Очень ясно вспоминаются ароматные жасминовые кусты, верба с котиками по весне, стройные ирисы, красные и желтые тюльпаны, синеглазый барвинок, флоксы со сладкими цветочками, разноцветные весёлые космеи. Всё это богатство было в нашем дворе. А за калиткой росли две ивы. Мы с подругой Таней любили залезть на них высоко и разговаривать обо всём на свете. Как приятно было стать единым целым с этим чудо-деревом, прикасаться к длинным прохладным листикам и тонким плакучим веточкам!
Возле калитки у нас был почтовый ящик. Деревянный. Папа его смастерил из кусочков фанеры. Зато крючок и петельку сделала я сама на уроке труда из тугой проволоки. Как было приятно, когда открыв дверцу ящика, я обнаруживала между газетами письмо или открытку! Сейчас как-то исчезли письма, газеты и журналы в почтовых ящиках, за очень редким исключением. Всё это заменили телефоны и компьютеры, соцсети и мессенджеры. Но мне часто снится наш почтовый ящик с моим крючочком. Я открываю дверцу, а там полно писем. Старых, новых. Я их даже читаю.
Та детская радость опять возвращается ко мне. А когда просыпаюсь, не помню, о чём были письма. Но ведь главное то, что они были...
Вспоминать можно очень долго. Бесконечно в рамках одной отдельно взятой жизни. Жаль, что там, где есть моё прошлое, нет меня самой. Я всегда в настоящем. Хорошем ли, плохом, но в нём. А воспоминания приходят и спасают. И лечат. И вдохновляют. Стоит только обернуться...
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
- Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
