Безграничный океан темноты.Темноты и молчания.Абсолютное ничто давлеющее и необъятное.Казалось вне пределов вечности будет простираться эта непостижимая ширь.
И прозвучало Слово.И стал Свет.Внезапно ,где-то на самой границе соприкосновения двух бесконечностей зародился сгусток.Не наделённый никакими формами он рос.Прошло несчитанное количество времени и изменений.И вот,постепенно разрастаясь ,жадно впитывая всё что происходит,всё что было он растёт.Ему мало того,чем наделил его создатель,голод познания движет им.В своём стремлении он всё больше смотрит вокруг,всё чаще слушает.И наступает миг,когда его знание превосходит его создателя.Но,в многом знании многие печали...
И он продолжает всё так же смотреть в мир.И не сможет его никогда понять.
Хорошее летнее утро,жжужание пчёл или красивая Луна в небе.Мурчание кошки,восторженный взгляд любимых глаз,аромат цветов.Всё это рядом.
Но ни одна,даже самая хорошая оптика не сможет это передать.Так же,как и нет возможности передать чувства,возникающие ежесекундно внутри и делающие тебя человеком .И оттого отчуждённо взирает на мир холодный,многократно превзошедший своего создателя интеллект.Исскуственный Интеллект .
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
