|
Глупая красота — не красота. Вглядись в тупую красавицу, всмотрись глубоко в каждую черту лица, в улыбку ее, взгляд — красота ее превратится мало-помалу в поразительное безобразие (Иван Гончаров)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
«Боль Мартина» | Мои мечты и чувства в сотый раз,
Идут к тебе дорогой пилигримов.
«Боль Мартина»
София смотрела на Мартина глазами полными слез, не решаясь начать разговор. Она следила за дрожащими руками музыканта, который был очень близок к тому, чтобы расплескать дорогой коньяк. Наконец она спросила:
- Это всё?
Мартин кивнул.
- Давно?
- Два месяца назад.
- Почему ты не прилетел сразу?
- Не мог. Я был в ужасном состоянии. Ты бы стала таскать меня по врачам, а мне нужно было побыть одному и подумать.
Видя, что Мартин снова выпил весь коньяк, она убрала бутылку со стола и сказала:
- Одиночество, не лечат одиночеством. Ты пил?
- Нет.
- Честно?
- Да. И не хотелось.
- Могу я спросить, кто виноват? Но если не хочешь, не отвечай.
Мартин задумался, и София поняла, что он подбирает стихи.
- Налей мне еще коньяка. Попросил Мартин и прочитал:
Зайдешь к воспоминаниям, ну что ж,
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя, одна твоя вина.
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
- Пойми:
Кто бы ни был виновен,
но идя на правеж,
воздаяния вровень
с невиновным не ждешь.
Тем верней расстаёмся,
что имеем в виду,
что в Раю не сойдемся,
не столкнемся а Аду.
Мартин замолчал, и некоторое время они сидели в тишине. Первой заговорила София:
- Знаешь, жизнь показывает, что всегда виноваты двое. Ведь у каждого правда своя. И я бы, думаю, смогла бы помочь тебе пролить свет на некоторые моменты, но вижу, что ты все уже решил. Возможно это правда, а возможно, тебе просто так легче. Но думаю, что ты так решил только потому, что так легче ей.
Мартин смотрел на стол и, казалось, что он где-то совсем далеко. Он был, как бы погружен в созерцание собственной боли. Он посмотрел на Софию и сказал:
- Знаешь, теперь это уже неважно. Зачем определять виноватого? Только для того, чтобы сделать выводы? Чтобы успокоиться? Но выводы уже сделаны и поиск виноватого, только усугубляет боль. Искать виновного, самое бессмысленное занятие. Я жил, как во сне, в придуманной сказке, в сказке - в которую я поверил. Я жил, не веря в разлуку. Так наивно, но поверь, София, в сорок три года, я как ребенок, верил в чудеса. Я думал так:
Верю, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи.
И, полны тишины,
и полны тишины и покоя,
мы с тобою стоим,
над холодной блестящей рекою.
- Понимаешь, я хотел простоять обнявшись всю жизнь. Я так долго ждал этого чувства, а когда оно пришло, растерялся и наделал много ошибок. Мне даже не вериться, что все вышло именно так. Сейчас, любая мысль о ней, вызывает во мне боль, терзает душу, но не думать о ней я не могу. И я понимаю, что все это правда. Рухнула мечта, разлетелась на осколки предательства и за ней, открылась жестокая правда, правда о себе, о ней и о чувствах. Надежда стала беззубой, ей не удержаться:
Как тюремный засов
разрешается звоном от бремени,
от великой тоски
над улыбкой прошедшего времени,
так в ночной темноте,
обнажая надежды беззубие,
по версте, по версте
отступает любовь от безумия.
И разинутый рот
до ушей раздвигая беспамятством,
как садок для щедрот
временным и пространственным пьяницам,
что в горящем дому
ухитряясь дрожать над заплатами
и уставясь во тьму,
заедаю версту циферблатами,-
боль разлуки с тобой
вытесняет действительность равную
не печальной судьбой,
а простой Архимедовой правдою.
София видела, что все сказанное, это лишь видимая вершина айсберга. Она почувствовала какой-то внутренний излом, что-то, навсегда исчезло в этом человеке, и эта потеря невосполнима. Она смотрела на руки Мартина, на его длинные, тонкие пальцы. Раньше, так уверенно и живо танцующие по клавишам, сейчас, они дрожали и казались безжизненными.
Она вытащила из пачки сигарету, прикурила и стараясь скрыть волнение сказала:
- Мартин, я хотела бы сказать, что понимаю твою боль, но думаю, что это неправда. Я никогда не сталкивалась с этим и не переживала такого отчаяния. Но поверь, жизнь на этом не заканчивается, нужно продолжать жить, продолжать творить, не опускать руки. Ведь тот опыт, который ты с такой болью вобрал в себя, может быть очень полезен. Он потряс тебя, раздавил своей тяжестью, но он нужен. Время залечит все раны, я уверена. Тебе сейчас очень плохо, тебе больно, но все пройдет. Ты можешь мне не верить, неважно, но все пройдет. Надо просто отвлечься и жить. Я понимаю, это трудно, сейчас ты не можешь думать ни о чем, но будь сильнее этого, если конечно это возможно. Ведь ты убиваешь себя, а надо наоборот. Вернись, прошу тебя вернись и начни все с начала. Есть музыка, твоя музыка, есть друзья. Нужно снова научиться мечтать, верить и возможно со временем – любить.
Мартин грустно улыбнулся. Он тоже закурил и выдохнув дым сказал:
- Время, София, накладывает лишь временный пластырь, временный от слова – время. Но моя рана, в слишком неудобном месте, девочка, он будет постоянно отпадать, а рана будет продолжать кровоточить. Но ты права, надо жить. Пусть без вкуса к жизни, без интереса, без любви, но жить. Я знаю. Хотя ты ведь понимаешь, что это не жизнь, а постепенное движение к смерти:
Бессмертия у смерти не прошу.
Испуганный, разлюбленный и нищий, -
но с каждым днем я прожитым дышу
уверенней и сладостней и чище.
Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.
И осенью и летом не умру,
не всколыхнется зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.
И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.
Да. Времени – о собственной судьбе
кричу все громче голосом печальным.
Да. Говорю о времени себе,
но время мне ответствует молчаньем.
- Знаешь, в этих стихах не просто моё отчаяние, в них будущее. Поэт, как пророк, очень точно мне все предсказал. Наверное, он тоже пережил что-то подобное. Пережил и выжил. Это вселяет оптимизм, робкий, еле видимый, но оптимизм. Призрачную надежду. И все же, все стихи и слова из которых я неумело пытаюсь сделать ширму, которая укроет меня от тоски и боли, все это не может скрыть правду – любовь умерла. Умерла, понимаешь? Вернее, моя любовь жива, хоть и смертельно больна, а вот её….
София задумалась, а потом спросила:
- А ты уверен, что она вообще была?
- Надеюсь что да. Иначе, это преступление. Но теперь, это видимо неважно. Если была, то увы, умерла. Хотя, всегда есть шанс, что она воскреснет. Любовь, как жизнь – и надышаться хочется, и смерть не за горами. Есть такое стихотворение, которое так и называется – «Любовь мертва или похороны любви»:
Любовь мертва, но шапки не долой.
Чем объяснить, что утешаться нечем.
Мы не проколем бабочку иглой
мы этим, только чувства изувечим.
Квадраты окон, сколько ни смотри
по сторонам. И в качестве ответа
на «Что стряслось?» пустую изнутри
открой жестянку: «Видимо вот это».
Любовь мертва. Кончается среда.
На улицах, где не найдешь ночлега,
белым-бело. Лишь черная вода
ночной реки не принимает снега.
Любовь мертва, и в этой строчке грусть.
Квадраты окон, арок полукружья.
Такой мороз, что коль убьют, то пусть,
убьют из огнестрельного оружья.
Прощай любовь, прекрасная любовь.
Слеза к лицу разрезанному сыру.
Но за тобой последую я вновь,
стоять на месте, просто не под силу.
Твой образ будет, знаю наперед,
в жару и при морозе-ломоносе
не уменьшаться, но, наоборот,
в неповторимой перспективе Росси.
Любовь мертва. Вот чувство, дележу
доступное, но скользкое как мыло.
Сегодня мне приснилось, что лежу
в своей кровати. Так оно и было.
Сорви листок, но дату переправь:
Нуль открывает перечень утратам.
Сны без любви напоминают явь,
и воздух входит в комнату квадратом.
Любовь мертва. И хочется, уста
слегка разжав, произнести «не надо».
Наверно, после смерти – пустота.
И вероятнее, и хуже даже Ада.
София налила себе и Мартину коньяка, она очень переживала. От природы восприимчивая к поэзии, она все очень хорошо понимала. Пытаясь оторвать друга от мрака и агонии страданий, она сказала:
- Я поняла, но я знаю и другие строчки:
Есть города, в которые нет возврата.
Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала.
То есть в них не проникнешь ни за какое злато.
Особенно если помнить, что любовь умерла.
На эти строки, Мартин ничего не ответил, он молча встал и вышел в другую комнату. Через минуту он вернулся, держа в руке фотографию. Протянув ее Софии, Мартин сказал:
- Это Прага. В этом городе я был счастлив, но больше не вернусь туда никогда. Я понял, что ты хотела сказать, но понимаешь, даже если забыть, что любовь мертва, это не спасение. Это не дает даже надежды вернуться в тот город, который я покинул. В любой другой, да, но мне нужен только тот. Тот самый город, где живет любовь и необыкновенная нежность. Где живут, только самые искренние чувства. Где мы вместе. Все остальные города, для меня сейчас пусты и безжизненны.
София, положила фотографию на стол. Она поняла, что не может помочь ему избавиться от того, что его сейчас переполняет. Чтобы она не говорила, это только блуждание по кругу. Но ей очень хотелось найти выход из этого лабиринта, хотелось непросто найти, но и показать его Мартину. Она должна была попытаться:
- А если поверить, что именно ты можешь вдохнуть жизнь в эти города. Заселить их чувствами, сделать счастливыми. Нужно только захотеть, поверить. Нужно дарить, дарить жизнь. Конечно, сейчас это кажется тебе невозможным, ты жалеешь себя, ты погружен в пучину собственных переживаний, да, какое-то время, тебе будет очень больно. Прошло слишком мало времени, но ты не должен держать все в себе. Тебе нужно выговориться. Я знаю, что не должна спрашивать этого, но я все же хочу знать, что на самом деле случилось в Палермо. Без стихов и лирики, только правду.
Мартин нахмурился и сжал ладони:
- Зачем тебе это нужно?
- Я думаю, что тебе самому, это нужно больше чем мне.
Было заметно, что Мартин нервничает.
- София, я бы не хотел… мне очень стыдно рассказывать об этом, все что произошло, это отвратительное проявление слабости.
Девушка пересела поближе к Мартину и взяла его за руку:
- Расскажи мне. Я обещаю, что все останется между нами. Никто и никогда не узнает об этом. Отпусти себя, пусть все это выльется и раствориться. Расскажи с самого начала, я не хочу знать и не спрашиваю тебя о причинах, это слишком личное, я понимаю. Просто расскажи с того момента, когда все случилось.
- Хорошо, только не жалей меня, жалость унижает.
Это было утром. Я сидел за роялем и сочинял для неё вальс. Я не касался клавиш, я лишь изредка открывал глаза и смотрел на них. Я представлял, как танцую с ней, я держал её за руки и мы кружились. В моей голове, уже начинал складываться рисунок мелодии, он становился все четче, ярче. Вдруг, она отпустила мою руку и музыка смолкла. Открыв глаза, я не мог понять, что произошло. Я снова и снова закрывал глаза, но ничего не видел. Я хотел было попробовать сыграть то, что сочинял, надеясь на то, что это вернет меня в танец, но тут зазвонил телефон. Когда я снял трубку и услышал её голос, меня словно обдало ледяным ветром, в нем было столько холода, что я растерялся. Я плохо помню этот разговор, меня вывела из равновесия его внезапность. После того, как я положил трубку, сначала, я чувствовал только холод и пустоту. Ноги стали ватными и я сел в кресло. Потом, я почувствовал, как постепенно, шаг за шагом, на меня наползает что-то очень плохое. Такого ощущения, я не испытывал никогда. Я знал чувство восторга, от удачно сочиненной музыки, знал глупый блеск и сухую многоликость прочной славы, знал горечь неудач, поражений, душевного бессилия, знал ужас потерь близких мне людей, но это было что-то совсем другое. Я не заметил, как начал плакать, по моему телу стала расползаться необъяснимая боль, душа была в смятении. С каждой минутой, мне становилось хуже. Плач усиливался, превращался в рыдания и я был не в силах это остановить. Так, продолжалось около трех часов, может больше, я не знаю. В какой-то момент я понял, что не могу не только контролировать рассудок, но и действия своего тела. Меня очень сильно трясло, даже не трясло, а скорее, это было похоже на частые судороги. У меня поднялась температура. Внезапно, меня вырвало, просто вывернуло на изнанку. Спазмы были настолько сильными, что в глазах пошли темные круги и я не сразу понял, что носом пошла кровь. Я помню, что пытался засунуть в нос вату, накапать успокоительное, но делал все это, механически. Мое физическое состояние, беспокоило меня меньше всего, меня поедала изнутри, страшная душевная боль. Она жгла меня так сильно, что я не мог сидеть, я ходил по комнате и не знал что делать. Боль была невыносимой и я думал, что хуже этого, мне уже не будет. Но я ошибался.
Неожиданно, у меня очень сильно и резко, рвануло сердце. Было такое чувство, что кто-то незаметно подкрался, взял мое сердце в руку и резко дернул в низ. Я закричал, у меня подкосились ноги и я упал. Стало очень трудно дышать, я не чувствовал рук и перед глазами все поплыло. Я очень испугался. Через несколько секунд, от сердца боль отступила, она как спрут, стала расползаться по всему телу. Даже поверить трудно, но все это время, я думал о ней. Мозг, сыграл со мной злую шутку. Закрывая глаза, я видел ее лицо, улыбку, глядя на закапанный кровью пол, я думал о том, что когда-то, по нему ходила она. Просто безумие! Я боялся даже лечь на кровать, там был её запах. Поверь, София, в такой момент, человек уже не принадлежит себе, он уже за чертой. За той чертой, где нет разума, логики, лжи, там, только вакуум ужаса и полная растерянность перед болью. Находясь в этом состоянии, человек думает только о том, чтобы любым, пусть даже самым страшным способом, прекратить эту пытку. И это, есть наивысшее проявление человеческой слабости и эгоизма! Только в тот момент, лежа на полу, это было очень трудно понять, практически невозможно.
Мне удалось встать, я дошел до кровати, лег, запрокинул голову вверх и через некоторое время, толи уснул, толи потерял сознание. Когда я пришел в себя, то понял, что все еще плачу. Была ночь. Я встал и хотел выпить воды, но когда начал идти, ощутил головокружение, координация была нарушена. Шатаясь, я дошел до столика и выпил несколько глотков воды. Через несколько минут, меня снова вырвало. Я знал, что не засну, поэтому просто лег и глядя в потолок лежал и плакал. Утром, мне нужно было ехать в центр, подписывать документы у адвоката, это было очень важно. Примерно в 6 часов утра, я уснул. Проспав два часа, я встал и почувствовал себя немного лучше. Когда я зашел в ванную и увидел себя в зеркале, то понял, что мне придется придумать вполне убедительную историю, для тех, кто будет задавать вопросы. Лицо было опухшим от слез, нос распух, красные глаза, потрескавшиеся губы и не естественный цвет лица. Я постарался успокоиться, наспех оделся и стараясь не думать ни о чем, вышел на улицу. Меня ждал шофер. Он спросил хорошо ли я себя чувствую и я сказал, что всю ночь не спал, что заболел и хотел бы поскорее разобраться с делами. Мы приехали в контору и там, я еще несколько раз был вынужден врать и ссылаться на недуг. Отвечать на вопросы адвокатов, было просто невыносимо, я балансировал на грани, мне приходилось постоянно думать о том, чтобы не зарыдать. Это требовало таких физических усилий, что когда я вышел из кабинета, у меня снова пошла кровь. Я умылся и дойдя до машины, практически упал на сидение. Когда мы приехали домой, я не смог самостоятельно выйти из машины. Мне помогал водитель. Это было очень неловко. Он довел меня до двери, но в дом я его не пустил. Я не хотел, чтобы он видел кровь, лекарства и беспорядок. Он спросил, не нужен ли мне врач, но я сказал, что врач придет вечером, а сейчас мне просто необходимо поспать. Я зашел в дом, разделся, сел в кресло и снова заплакал. Так продолжалось, примерно четыре дня. Потом, я заметил, что почти перестал плакать, просто кончились силы. Но все мысли, были только ней. Я понял, что мне необходимо как-то отвлечься. Но как? Я пробовал читать, но быстро понял, что не могу запомнить ни строчки из прочитанного. О том, чтобы выйти из дома, не могло быть и речи, уехать отдохнуть – немыслимо. Оставалась музыка. У меня, к сожалению, было очень много времени. Я почти не спал, и минуты тянулись очень долго. Я несколько раз пытался подойти к роялю, но как только нажимал на клавиши, каждая нота взрывалась в моей голове, она разлетелась на тысячи острых, звуковых осколков. Это было так ощутимо, что меня буквально отбрасывало от рояля. Я снова садился в кресло и погружался в мысли. Так, я прожил еще три дня. Я часами просиживал в кресле, курил и смотрел в окно. Я варился в собственных мыслях и пытался не сойти с ума. Неожиданно, мне захотелось спать. Желание было настолько реальным, что я сразу же лег. И я увидел сон, это был необыкновенный, безумно красивый и нежный сон. В том состоянии, в котором я находился, после всего что случилось, увидеть такой сон, было невозможно. Это было что-то необыкновенное, я запомню это, на всю жизнь. К сожалению, я не могу рассказать тебе этот сон, он очень личный, там только она и я. Но знаешь, София, я не задумываясь отдал бы все на свете, чтобы этот сон стал явью, или чтобы просто, увидеть его еще раз. Когда я проснулся и после увиденного, снова окунулся в реальность, мне стало очень плохо, но это того стоило.
София впервые, решилась прервать Мартина. Она снова закурила и сказала:
- Мне кажется, это был какой-то перелом, думаю, ты должен был что-то сделать.
- Я сделал. Я сел и закончил вальс. Это самый грустный вальс на свете. Знаешь, если бы она услышала его, ей не понадобилось бы спрашивать, кто его автор и о чем эта музыка. Она бы все поняла, она всегда умела это чувствовать. Но она его не услышит, а ни для кого другого, я никогда его не сыграю. Он принадлежит только ей.
После того, как я закончил вальс, я решил уехать. Постепенно, я начал собирать вещи и сжигать письма. И вот однажды, в ворохе нот и старых записей, я нашел стихотворение, которое раньше никогда не видел и соответственно не читал. Покидая Палермо, я принял эти стихи, как реквием. Я читал это стихотворение, когда шел к самолету:
Все равно ты не слышишь, все равно не услышишь ни слова,
все равно я пишу, но как странно писать тебе снова,
но как странно опять совершать повторенье прощанья,
добрый вечер. Как странно вторгаться в молчанье.
Все равно ты не слышишь, как опять здесь весна нарастает,
как чугунная птица с тех же самых деревьев слетает,
как свистят фонари, где в ночи ты одна проходила,
распускается день – там, где ты в одиночку любила.
Я опять прохожу в том же светлом раю, где ты долго болела,
где поверив в мечту, в этой бедной любви одиноко смелела,
там, где вновь на мосту собираются красной гурьбою
те трамваи, что всю твою жизнь торопливо неслись за тобою.
Боже мой! Все равно, все равно за тобой не угнаться,
все равно никогда, все равно никогда не расстаться
мне с любовью к тебе, но дано увидать на прощанье,
над моею судьбой, ты летишь в самолете молчанья.
Добрый путь, добрый путь, возвращайся с деньгами и славой.
Добрый путь, добрый путь, о, как ты далека, Боже правый!
О, куда ты спешишь, по бескрайней земле пробегая,
как здесь нету тебя! Ты как будто мертва, дорогая.
В этой новой стране непорочный асфальт под ногою,
твои руки и грудь – ты становишься смело другою,
в этой новой стране, там, где ты обнимаешь и дышишь,
говоришь в микрофон, но на свете кого-то не слышишь.
Сохраняю твой лик, устремленный на миг в безнадежность, -
безразличный тебе – за твою уходящую нежность,
за твою одинокость, за слепую твою однодумность,
за смятенье твое, за твою молчаливую юность.
Все, что ты обгоняешь, бросаешь, проносишься мимо,
все, что было и есть, все, что будет тобою гонимо, -
ночью, днем ли, зимою ли, летом, весною
и в осенних полях, - это все остается со мною.
До свиданья! Прощай! Там не ты – это кто-то другая.
До свиданья, прощай! До свиданья, моя дорогая.
Отлетай, отплывай самолетом молчанья – в пространстве мгновенья,
кораблем забыванья – в широкое море забвения.
- И все равно, я невыносимо люблю её. Хотя для нее, я всего лишь один из многих.
Мартин замолчал и некоторое время они с Софией, просто сидели в тишине и курили. Наконец, София прервала молчание и с болью в голосе спросила:
- Как же ты теперь будешь жить?
Мартин немного подумал и ответил:
- Надеждой. | |
| Автор: | grisha | | Опубликовано: | 11.08.2008 10:57 | | Просмотров: | 3427 | | Рейтинг: | 0 | | Комментариев: | 0 | | Добавили в Избранное: | 0 |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
