Мы все чаще прощаемся с домами, в которых родились. Иногда родились и наши родители. Время стало быстрее, люди подвижней, мир более открытым, возможностей больше… Нас манит неизведанное, гонят метлой обстоятельства. Где-то вихрь событий нас, наконец, оставляет, мы оседаем и вот мы начинаем строить свой дом. Может, в другом городе, другой стране, но обязательно начинаем, потому как невозможно долго жить без корней, а с возрастом желание «пустить корни», обосноваться становится все сильнее. Есть, конечно, вечные бродяги, «перекати-поле», но они, скорее, исключения, чем правила. Мы каждый раз думаем, что строим на века, для детей и внуков, но зачастую первые предаем свои дома и, став более зажиточными, начинаем расширяться, «улучшать условия», переезжать на улицы попрестижней, в города побольше, в страны благополучней. Периодически мы возвращаемся в родительские дома, проведать стариков, попить воды, которую пили в детстве. Кто-то из друзей говорил мне, что однозначно доказано, будто в старости тянет именно к той воде, которую пил в детстве – к тому уникальному составу микроэлементов. Вкус воды. Это отдельная тема. В моем городе… в городе моего детства вода даже из-под крана была вкусней любой… А, впрочем, другой и не было. Это я сейчас могу вас заверить, смакуя холодную водопроводную воду – да, у нас вода до сих пор самая вкусная! «У нас». Вы заметили? Я говорю «у нас» и про старый дом, и про новый. И про город, где родился, и про город, где живу уже дольше, чем в том. То старое «у нас» не умирает, пока живы родители, братья, сестры, стоят их дома, которые ты помнишь. Потом мы продаем опустевшие дома, стыдливо пряча глаза от их внимательно укоризненных окон. Мы забываем дорогу к ним, намеренно обходим за семь верст, чтоб не увидеть чужих занавесок. Мы теряем дома своих друзей, точнее их родителей, потому что они, как и мы, вылетели из них еще птенцами. Мы теряем частички детства, о которых могли напомнить только наши старые дома – сколотая половица, вмятина в стене, скрипучая дверь. Мы теряем в этих домах частички себя и наших родителей. Прошлое.
Прекрасно понимаю, что наши дети, взрослея, не хотят жить в наших домах. Мы вкладываем в наши обиталища столько любви, столько нашего понимания жизни, комфорта, стиля… а у них все это другое. Им, вообще, материальное подтверждение благополучия не так уж и нужно, у них все более утилитарно. Бренды и лейблы, а также некий шик и стиль теряют свою значимость. И когда или если мне уже пятьдесят лет, и я понимаю, что я имею возможность построить не дом, в котором выживал, не дом, в котором утверждался, а дом своей мечты, то сколько мне наслаждаться им? Кому я его передам? Для них он в лучшем случае стены или просто капитал на продажу. Преемственность. Она исчезает. Раньше строили дома на века. Дети расширяли, надстраивали, перестраивали или строили рядом. Жили большими семьями. Я часто хотел построить большой дом. Именно дом, а не квартиру. Чтобы могла жить большая семья, чтоб двери в обед были открыты для всех, в том числе и знакомых знакомых. С одной стороны, есть в этом что-то эдакое барское, я признаю. С другой – это ностальгия по утраченной целостности, что ли? Ведь сейчас это никому не нужно. Никому. В эпоху махрового индивидуализма, в эпоху нежелания брать на себя обязательства ни перед кем (даже перед самим собой). Люди семьи-то перестали создавать, ячейки, так сказать, общества, а мы говорим о больших семьях, кланах. Маниловщина и… старость? Отчасти да. Но и раньше, я уверен, все было не так просто. Большие семьи при богатых домах формировались помимо всего прочего и от безысходности. Раньше в семье вынуждены были терпеть друг друга, возможно, подчиняться. Потому что деться было некуда. Сейчас проще – бабушкины квартиры, съемные квартиры, ипотека в конце концов. Эпоха больших семей уходит. Дома распадаются на домики, квартиры, комнаты. Мы, наверное, последнее поколение, которое готово жить в коммуне. Но и это самообман – я-то сейчас в верхушке этой коммуны буду, мне легко говорить, а кому-то я вполне могу быть костью в горле, я понимаю. Зачем ему жить со мной? За койку, за столование? Смешно.
Но самое нелепое и неприятное, что приблизительно в это время (пятьдесят плюс) ты понимаешь, что ты в силе как никогда, но простые желания тебя волнуют уже чуть меньше. Ты это уже почувствовал. Почувствовал и испугался, как когда-то тогда, когда ощутил, что ты все же смертен. Когда понял, что банальный физиологический процесс взросления переходит в старение. Когда в сорок ощутил, что, уже никогда не сможешь выжать из своего тела то, что раньше получалось легко, когда увидел сколько седых волос на голове и морщин на лице, вот тогда и понял, что это начало конца. Конец этот еще далеко, еще очень далеко. Но теперь, теперь ты с уверенностью можешь сказать, что да, он будет, и ты идешь тем же путем, что и все до тебя. Теперь ты осознаешь, что конец неотвратим. А еще через много лет, ты чувствуешь, что, то материальное, что так тебе было нужно (ни в коем случае не взамен духовного, а в совкуп ему!), начинает казаться чем-то бессмысленным. И ты начинаешь хотеть больше отдавать, чем брать. А как же ДОМ? Успел? Нет, только собирался! Мой последнийпервый, мой лучший, дом мечты! И, если ты, действительно, уже готов, то лучше построить, чтоб успеть «пожить в свое удовольствие», осуществить то, о чем мечтал, откладывая жизнь; лучше построить, чтоб не укорять себя несбывшейся мечтой, упущенными возможностями. И это будет твой единственный дом, с которым простишься не ты, но который простится с тобой. Дай Бог, чтоб в нем остались жить те, кто от нас. А нет, так и ладно! Строили же мы его для себя!
После смерти папы, а потом мамы, уже совсем недавно, думаю о смерти постоянно. Смерть дышит в затылок. Как-то надо ее принять. Родители от меня не уходят, снятся постоянно. Боль переходит в желание увидеть, поговорить. Скучаю. Когда умер папа, все время видела его рядом, только молодым и здоровым. Что это было? Кто меня защищал? Я ни разу не заплакала. Он же был рядом. Или приказ такой дала себе. Держаться. Плакала потом.
Наверное, с ней надо подружить. Мне тоже не удается. причем, не сам факт печалит, но процесс. Помните, Луиза... "Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого"
Большой дом, в котором живут все мои и все живы - их человек 100 - мечта почти с детства. Ну, хотя бы 10-15 и я уже была бы счастлива. Но.. не судьба. Именно так. А смерть.. Согласна с Мерабом. Дух великой силы. Мужского рода. По-немецки, кстати, тоже мужского: der Tod. Звучит, да?
Звучит! И приходит поговорить иногда. Она неизменна. Жизнь меняется. и всегда уходит. Суета...
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Весенним утром кухонные двери
Раскрыты настежь, и тяжелый чад
Плывет из них. А в кухне толкотня:
Разгоряченный повар отирает
Дырявым фартуком свое лицо,
Заглядывает в чашки и кастрюли,
Приподымая медные покрышки,
Зевает и подбрасывает уголь
В горячую и без того плиту.
А поваренок в колпаке бумажном,
Еще неловкий в трудном ремесле,
По лестнице карабкается к полкам,
Толчет в ступе корицу и мускат,
Неопытными путает руками
Коренья в банках, кашляет от чада,
Вползающего в ноздри и глаза
Слезящего...
А день весенний ясен,
Свист ласточек сливается с ворчаньем
Кастрюль и чашек на плите; мурлычет,
Облизываясь, кошка, осторожно
Под стульями подкрадываясь к месту,
Где незамеченным лежит кусок
Говядины, покрытый легким жиром.
О царство кухни! Кто не восхвалял
Твой синий чад над жарящимся мясом,
Твой легкий пар над супом золотым?
Петух, которого, быть может, завтра
Зарежет повар, распевает хрипло
Веселый гимн прекрасному искусству,
Труднейшему и благодатному...
Я в этот день по улице иду,
На крыши глядя и стихи читая,-
В глазах рябит от солнца, и кружится
Беспутная, хмельная голова.
И, синий чад вдыхая, вспоминаю
О том бродяге, что, как я, быть может,
По улицам Антверпена бродил...
Умевший все и ничего не знавший,
Без шпаги - рыцарь, пахарь - без сохи,
Быть может, он, как я, вдыхал умильно
Веселый чад, плывущий из корчмы;
Быть может, и его, как и меня,
Дразнил копченый окорок,- и жадно
Густую он проглатывал слюну.
А день весенний сладок был и ясен,
И ветер материнскою ладонью
Растрепанные кудри развевал.
И, прислонясь к дверному косяку,
Веселый странник, он, как я, быть может,
Невнятно напевая, сочинял
Слова еще не выдуманной песни...
Что из того? Пускай моим уделом
Бродяжничество будет и беспутство,
Пускай голодным я стою у кухонь,
Вдыхая запах пиршества чужого,
Пускай истреплется моя одежда,
И сапоги о камни разобьются,
И песни разучусь я сочинять...
Что из того? Мне хочется иного...
Пусть, как и тот бродяга, я пройду
По всей стране, и пусть у двери каждой
Я жаворонком засвищу - и тотчас
В ответ услышу песню петуха!
Певец без лютни, воин без оружья,
Я встречу дни, как чаши, до краев
Наполненные молоком и медом.
Когда ж усталость овладеет мною
И я засну крепчайшим смертным сном,
Пусть на могильном камне нарисуют
Мой герб: тяжелый, ясеневый посох -
Над птицей и широкополой шляпой.
И пусть напишут: "Здесь лежит спокойно
Веселый странник, плакать не умевший."
Прохожий! Если дороги тебе
Природа, ветер, песни и свобода,-
Скажи ему: "Спокойно спи, товарищ,
Довольно пел ты, выспаться пора!"
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.