Если бы Бог назначил женщину быть госпожой мужчины, он сотворил бы ее из головы, если бы - рабой, то сотворил бы из ноги; но так как он назначил ей быть подругой и равной мужчине, то сотворил из ребра
Замечали, как тяжело бывает найти общую тему для разговора с мало знакомым человеком? Например, с сослуживцем, если вышли с работы одновременно, а дорога до метро одна, и занимает двадцать пять минут. Он симпатичный, вы всегда радостно здороваетесь, смеетесь в курилке над анекдотами, желаете приятного аппетита в столовой и... все.
Проходит минуты две, молчание затягивается.
- Во сколько завтра "Зенит" играет?
- Не знаю, не смотрю футбол.
Так, спортивная тема отпадает.
- А мы скоро на Городницкого пойдем.
- Это кто?
Ясно, опять мимо.
- Смотрела последнюю серию "Интернов"?
- Да я не помню, когда вообще телевизор включала.
Можно, конечно, обсудить политические новости, но не хочется портить себе настроение.
- Что там завтра обещают? Дождик будет?
Вот оно! Вечная тема, вдохновляющая поэтов и художников, предсказателей и колдунов, волнующая всех без исключения: брать ли с собой зонтик, что надеть - босоножки или непромокаемые кроссовки, новенькое шерстяное пальтишко или куртку с капюшоном, запланировать на выходные поездку за город или перенести ее на неделю. Погоду можно хвалить, ругать, удивляться, на какие выверты она способна. И, конечно, бесконечно говорить о ней.
Несколько миниатюрок были написаны мной в разные годы, по разным поводам, но все они объединены ею - ее величеством погодой.
Дождь. Снег.
Шалтай слонялся и маялся. Дождь шел уже третий день, как скорый поезд, иногда приостанавливаясь ненадолго, и вновь набирая ход. Пару раз, во время остановок, Шалтай выходил на крыльцо, но тут же отсыревал и возвращался. Телефон молчал, а самому звонить никому не хотелось. Да и что сказать? Дождь...
Шалтай подошел к раскрытому окну, посмотрел вверх. Сколько же там воды? Закрыл глаза. Дождь нужно не смотреть, а слушать. Трава, встречаясь с ним, шуршит, листья шелестят, подоконник барабанит. Будто небесные музыканты своими длинными бледными пальцами берут аккорды на разных инструментах. Только духовых нет в этом оркестре - безветрие. Как бы объяснить дирижеру, что пора заканчивать затянувшийся концерт.
Шалтай открыл глаза. Смотреть на дождь нельзя. А на снег - можно. Он даже заулыбался, вспомнив давний случай, когда он был совсем мелким, еще в детском саду. В тот день в тихий час не спалось, он встал тихонько и выглянул в окно. Шел снег. Именно шел, а не падал - тихо, мягко, медленно, во все стороны сразу. Он тогда уселся на подоконник и стал смотреть. От рамы дуло, стало холодно, Шалтай, как был, в пижаме, спустился на первый этаж, достал из шкафчика куртку, валенки, оделся, вернулся на свой подоконник, забрался с ногами и стал смотреть на снег. Там, за тяжелой портьерой, что-то случилось со временем, не внешним - оно продолжало тикать, и звонить, и накручивать - а с внутренним, оно встало на месте, застряло, убив ушедшее утро, уничтожив память, еще не наступивший вечер, все.
Шалтай выбирал одну снежинку, самую пушистую, самую нежную, рассматривал ее со всех сторон, думал: "Ты падаешь с неба, ты звезда, ты самая красивая звезда". Он помнил, что падающим звездам надо загадывать желание, и хотел вспомнить хотя бы одно, но их не было, все желания остались там, где было время.
Очнулся он от громких голосов, там был и мамин голос, очень сердитый, закрыл глаза, включил время и вылез из своей сказки. Оказалось, уже вечер, и мама пришла забирать его домой, а воспитатели его потеряли. После тихого часа они искали его по всем комнатам, потом кто-то догадался проверить шкаф с верхней одеждой, побежали на улицу, кричали, звали, хотели уже в милицию звонить.
Он тогда не мог понять, чему улыбалась мама по дороге домой, зато вспомнил все свои желания, но снежинки таяли на лице и на ладонях и были уже совсем не похожи на звезды.
***
Перед рождением нового года медленно гаснет свет.
Место в последнем ряду. Сцена застелена белым.
Это не театр, это природа. И у меня билет
в зимние сумерки. Я не уйду, я доживу до апреля
этой трагикомедии. Бедный мой дирижёр,
даже оркестр медью и вьюгой не попадает в такт,
скучно актёрам и зрителям. Но на стене ружьё,
раз уж повешено - выстрелит. После антракта.
Гроза. Остров.
Гроза шла с моря.
Та часть горизонта, что каждый вечер показывала мне закаты, заволоклась тучами, которые, быстро перемещаясь, темнея и разрастаясь, слились в серое нечто, и двинулась к нашей бухте, сжирая по пути небо. Солнце ещё посветило на берег, но быстро сдалось, сникло и спряталось за вырастающей чернотой. Птицы замолчали. По воде прошла рябь, запахло свежестью.
Взрослая мужская часть населения острова рванула на берег - снимать моторы и оттаскивать лодки за камни. Я засуетилась на кухне, пряча под тент все, что боялось дождя. Дети обитали сразу всюду, кот скромно скрылся в палатке.
Горизонта уже не было. Гроза шла с моря плотной стеной, толкая перед собой ветер, и тот первым упал на остров, звуча на низкой ноте, разбавленной скрипом сгибающихся деревьев. Я повисла на вырванном вместе с колышком углу тента, и ветер похлопал мной об мягкий, заросший мхом высокий берег. Меня поймали, отцепили, тент укрепили камнями.
Море вздыбилось и отхватило себе метров пять от нашего пляжа. Ветер внезапно ушёл, оставив за собой ливень. Изменилось всё: освещение - его просто не стало, из звука исчез скрип, а гул дождя стал выше и разорванней.
Быстро натянув непромокаемые костюмы, мы компактно устроились под тентом. Последним, на согнутых лапах, с прижатыми ушами, к нам ящерицей прибежал кот и забрался ко мне под куртку.
Дождь не барабанил, он ложился всей тяжестью и ворочался, будто устраиваясь поудобней. А потом включились молнии. Они раздирали пространство, освещая на несколько секунд рваные линии разлома, и только по нижней их части можно было понять, где начинается небо и кончается море. Почти одновременно с молниями включался гром - такой, что закладывало уши.
Не знаю, долго ли продолжалась гроза, ощущение времени исчезло вместе с остальными чувствами, был только восторг. Мы что-то орали, не слыша не только друг друга, но даже себя.
На следующий день я опять сфотографировала закат.
Жара
По теневой стороне улицы идет собачка, ведет за собой хозяйку на длинном поводке. Тень узенькая, собачке ее хватает, а хозяйке - нет. Они совершенно не похожи: у собачки умное лицо, огромные уши и неприличная порода - чихуахуа, будто кто-то чихнул и выругался. Хозяйка толстая, розовая, в белых шортах и черной майке. Говорят, что собаки и хозяева со временем становятся похожи. Может быть, эта дама в надежде измениться специально выбрала себе именно такого зверя. Я так увлекаюсь, мысленно совмещая контуры и любуясь полученным результатом, что забываю посторониться и оказываюсь спеленутой поводком. Солнце старательно прожигает мой череп, пытаясь добраться до единственной копошащейся мысли. Собственно, мысль стоит того, чтоб ее испепелить: кем мне стать в этой упряжке, второй чихуахуа или второй теткой. Собачка мне нравится больше. Дама, тихо шипя неласковое слово, выпутывает меня и отпускает на волю.
Полгода назад была зима, и я постоянно мерзла. Выходя из дома, смотрела на закутанную фигуру в зеркале и прикидывала, что бы еще надеть. Теперь же думаю, что бы еще снять. Однако, не увлекаюсь раздеванием, потому что предстоит поездка на метро, а там своя специфика. Руками и ногами все-таки решаю пожертвовать.
В вестибюле и на эскалаторе даже приятно, естественная вентиляция создает эффект ветра. На платформе тоже неплохо: приближающийся поезд с грохотом толкает перед собой воздух из тоннеля. Войдя в вагон, немедленно становлюсь частью единого потного монолита.
Слева ко мне приклеился мужчина. Он ощутимо теплей, и его калории тут же начинают радостно перетекать в меня. Понимаю, что, если это движение не пресечь, через девять остановок он застынет айсбергом, а я растекусь магмой. Стараюсь отстраниться от него и сильней прилипаю к женщине справа, она прохладней. Женщина поднимает на меня измученный взгляд, но терпит. Какая милая. Жаль, что никто не везет включенный холодильник. Где-то в недрах монолита раздается знакомая мелодия. Очень похоже на мой телефон, но проверить гипотезу нет ни сил, ни желания. Дело в том, что моя замечательная сумка, в которую помещается абсолютно все и еще немного, имеет один, но существенный недостаток - в ней невозможно ничего найти. Поэтому, когда, например, милиция желает проверить наличие паспорта, я обязательно переспрашиваю: "Вы действительно этого хотите?" И только получив подтверждение, что да, более могучего желания у них в жизни не было, я снимаю сумочку с плеча и расстегиваю ее. Через полчаса, глядя на растущую гору вынутых вещей и слушая мое "сейчас-сейчас...", они готовы пойти на попятную, но я не даю им улизнуть, пока не извлекаю из недр требуемый документ. Паспорт самый обыкновенный, ничего интересного, они видят это насквозь, даже не открывая его, и быстро ретируются, оставив меня наедине с задачей засунуть все барахло обратно. Имея привычку давать своим вещам имена, я назвала сумочку МБЧД - Моя Большая Черная Дыра.
Поезд уходит в тоннель, телефон замолкает, вот и славно.
Метро позади, двадцать минут рысью по солнцепеку - и я на работе под кондиционером. Официально я ему имени не давала, потому что он общий, но про себя величаю его Васей. Васютка молотит вовсю, пропуская через себя воздух и охлаждая его до заданной температуры, совершенно забывая снабдить его кислородом. Чтоб не подсесть на смесь азота и углекислого газа, мы, сидящие в этой комнате, открываем окно. Жар из окна первым делом попадает на Васю и исчезает в его электромеханических недрах. Вася, рассчитанный на работу в закрытом помещении, искренне полагает, что обязан снизить температуру градусов на десять-пятнадцать и старается. Когда комнатный градусник показывает двадцать, я покрываюсь мурашками и закрываю окно. Придется обойтись без кислорода. Вася озадаченно замолкает.
Под вечер уставшие мозги вспоминают о непринятом звонке. Точно, звонила подруга.
- Привет, ты чего хотела?
- Слушай, такая жара, поехали на дачу?
- Ох, я еще на работе, пока домой, пока соберусь... Когда последняя электричка?
Она смеется.
- Давай завтра пораньше.
- Договорились, жди.
Начальник уже ушел, оставляю ему записку: "Беру отпуск на неделю. Целую." Надеюсь, он поставит ударение правильно.
Полуторачасовая поездка на электричке забывается, как только спускаюсь с платформы и оказываюсь в лесу. Пятнадцать минут до дачи, пятнадцать секунд, чтоб выхватить из сумки купальник и полотенце. Здороваться и разговаривать начинаем по дороге на озеро. Плюхаюсь с понтона, распугивая полосатых рыбок, плыву на середину и переворачиваюсь на спину.
Лес нависает над озером березами и елками. Вдоль берега плавают круглые листья кувшинок и лилий. Кое-где торчат на стеблях белые и желтые цветы. Надо мной пролетает стрекоза. Вот оно - счастье.
...и при слове «грядущее» из русского языка выбегают...
И. Бродский
Трижды убил в стихах реального человека,
и надо думать, однажды он эти стихи прочтет.
Последнее, что увижу, будет улыбка зека,
типа: в искусстве — эдак, в жизни — наоборот.
В темном подъезде из допотопной дуры
в брюхо шмальнет и спрячет за отворот пальто.
Надо было выдумывать, а не писать с натуры.
Кто вальнул Бориса? Кто его знает, кто!
Из другого подъезда выйдет, пройдя подвалом,
затянется «Беломором», поправляя муде.
...В районной библиотеке засопят над журналами
люди из МВД.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
