Господи, что ж так тихо? Ни звука ведь. Воздух и тот неподвижен.
Каждый раз одно и тоже: стоит переступить порог квартиры, как неизвестно кто будто командует всякому шороху в ней замереть. Только и остается, что сесть поплотнее в кресло и предаться старому другу - унылому одиночеству.
А рано или поздно все закончится тем, что с тупым упорством паука я начну плести вновь и вновь одну и ту же паутину воспоминаний. Сколько лет прошло, а кажется случилось это только вчера, хотя по большому счету вспоминать-то особо нечего. Всего-то секунда другая и вся прежняя жизнь полетела в тартарары. Да, наделала дел та авария грозовой ночью на пригородном шоссе.
И снова, прежде чем меня засосет в непроглядную воронку забвения, я вижу огромную тень несущейся фуры, из-за которой навстречу мне под раскаты грома выскакивают в струях воды две ослепительно горящие фары. Я отчаянно кручу руль, надеясь проскочить в зазор между фурой и оболтусом, которому вздумалось идти на ее обгон. Меня заносит, удар, и очнуться мне довелось только в больнице. Я выжил, а Ольга нет.
Какие же длинные вечера в этой квартире. Иногда в ней появляются женщины, но они недолгие гости здесь. Ничего странного, Ольгу уже не вернуть, а жизнь идет своим чередом.
Только вот никак не получается с кратковременными моими пассиями выстроить какие-никакие отношения. Одни до зевоты скучны, другие взбалмошны сверх всякой меры, и от их затей, в которых я нахожу мало смысла, голова идет кругом.
Да и не хочется, по правде говоря, ни с одной из этих штучек выстраивать что-нибудь долговременное. Слишком мало присутствует в них женского шарма, которого у Ольге было хоть отбавляй. Так что с ними дело ограничивается элементарным сексом.
Хотя, если как следует разобраться, причина совсем не в женщинах. Как ни крути, я до сих пор не утратил надежды отыскать среди них клон жены, а из этого, конечно, ничего путного получиться не может.
Есть жизнь, и Ольге теперь в ней нет места. Это надо принять. Только такое легче сказать, чем сделать.
Нет, не было смысла в критический миг поворачивать мне руль. Тогда бы все вышло, как в сказке: они жили счастливо и умерли в один день. А так никакого желания нет досматривать это кино до конца. Переписать бы вот сценарий начисто…
Мысли вдруг обрываются от толчка в бок, и до слуха доносится откуда-то издали, будто это отголосок лесного эха, голос жены:
- Ты что, уснул?
В голове что-то перемыкает, и я выныриваю, уж не знаю из воспоминаний или видений, и перемещаюсь в иную реальность. Передо мной лобовое стекло автомобиля. Ошалело глядя, как дворники разгоняют по нему во все стороны воду, мало-помалу прихожу в себя.
Впереди в струях дождя угадывается ведущее в город шоссе, перед въездом на которое мне пришлось остановиться, чтобы пропустить несущиеся по нему в брызгах воды машины.
Облегченно переведя дыхание, я качаю головой:
- Ну, и погодка, - и решаю. – Возвращаемся на дачу. Что-то расхотелось по такой дороге домой ехать.
- Говорила тебе ведь, сразу давай останемся, - пеняет Ольга.
Я угукаю в знак согласия и, поворачивая машину, с ворчливым добродушием думаю: «Вот ведь умеет она накрутить такого, что потом черте что примерещится, да ведь все как реально-то в этот раз было».
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
