Да, я Сигизмунд , мышиный король, и что? Я имею счастье сидеть в этом грязном подполе и не думать о том , как себя прокормить. Мои подданные приносят всё на «блюдечке с голубой каёмочкой». Сыры разных сортов, вяленая колбаска, белые сухарики, гладенькие зернышки пшеницы... Где они всё это достают, я не особо в то вникаю. Краем уха слышал, что многие погибают в страшных мышеловках. Некоторые становятся жертвами ужасных дворовых котов. Ну, то такое.
Да, коты. Ох, горе мне с этими тварями божьими. Ненависть к ним всем однажды обернулась любовью к одному из них. Вернее, к одной. Знаю, что это неправильно. Терзаюсь, рвусь пополам, но ничего с собой поделать не могу. А главное, и поделиться-то не с кем. Не поймут. Высмеют. А мне ведь и жениться уже пора. А вокруг одни серые мышки разных калибров. Не на ком даже глаз остановить. Вообще. А моя любовь, моя несчастная любовь... Моя прекрасная любовь - это Мусечка. Белоснежная кошечка с глазами цвета скошенной травы, высушенной ласковым летним солнышком. Грациозная, величавая, не то что наши серые клуши, согнутые в три погибели, вечно снующие в поисках чего-то там. Мусечка даже спит красиво. Укладывает мордочку на свои мягкие лапки, укутывается пушистым хвостом и еле заметно дышит, дышит... А я смотрю на неё и таю. Моё королевское сердце начинает учащенно стучать, лапы, кажется, сами идут за пределы норы. Я оказываюсь на паркетном полу и, сам не понимая как, тихонько приближаюсь к Мусечке. Неудержимая сила любви тянет меня к этому белоснежному совершенству. Сегодня я решил прикоснуться к моей избраннице, ощутить мягкость её шерстки, и — будь что будет.
Мусечка спит. Я стараюсь ступать неслышно. Осталось совсем немного, и я у цели. Протягиваю лапу, притрагиваюсь к пушистому бочку. О, это прекрасное мгновение! За него можно и жизнь отдать. И, скорее всего, так и будет, — еле успеваю подумать я. В этот миг кошечка вздрагивает, поворачивает свою мордочку и смотрит на меня с негодованием. Ну что ж, я рад и этому взгляду — разве могу я её в чем-то упрекнуть? Милая, любимая, вот он я, весь перед тобой, король Сигизмунд, повелитель мышей, но твой раб. Делай со мной, что хочешь! Хоть съешь. И я зажмуриваюсь, предвкушая сладкую смерть.
Прихожу в себя оттого, что мягкая лапка игриво треплет мой бок. О, так еще не всё потеряно? Ну, догоняй меня, пусть моя никчемная жизнь продлится еще немного! Мы начинаем играть в кошки-мышки на свеженачищенном мастикой паркете. Мне и страшно, и приятно. Мусечка то хватает меня нежной лапкой, то отпускает. Я отбегаю, но и жду, когда она меня снова настигнет. Я счастлив.
Ох, что-то в этот раз Мусечка как-то крепко прижимает меня к полу. Я пробую высвободиться — не получается. Белая мордочка приближается ко мне. Я понимаю, что это не будет поцелуй. Я уже чувствую прикосновение её губ (о сладость!), её зубки медленно вонзаются мне в шею. Я должен успеть сказать самое главное.
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
