Истерично задребезжал трамвай, я испуганно соскочил с путей, и стальная махина пронеслась мимо, гремя огромными колёсами на стыках рельсов. Чёрт… И как я не заметил? В это же время бежал по улице чёрный кот. Перебежит мне дорогу? Он, как мысли услышал – посмотрел на меня, склонил голову набок и как прыгнет! Прямо в голову целил. Я рванулся вбок, и сигнал машины, усиленный визгом тормозов с нескольких сторон, окончательно внедрил панику в моё сознание. Водители принялись было матюкаться, но, увидев моё виновато улыбающееся лицо, досадливо плюнули и разъехались. А я тем временем лихорадочно соображал. Главное – это не двигаться пока я не пойму, что происходит. Главное – ничего не предприни… «Эй, с дороги!» – парень на велосипеде проехал мимо, чуть не задев меня рукоятью руля. Я отпрыгнул в сторону дома, и тут же был облит из окна какими-то тёплыми помоями. Судя по макаронине на моём костюме и кружочку моркови на сорочке, это был суп. Ну, во всяком случае, суп там был тоже. За следующие три минуты я последовательно перестал верить в удачу, теорию вероятностей и счастье. Вдруг меня осенило! Город хочет мне что-то сказать. А я не понимаю, поэтому он меня учит и учит. Мне нужно понять, иначе он меня грохнет. Я стоял, прижавшись к стене, а тот самый наглый кот обнюхивал мою брючину, к которой налип рыбий хвост. «Уха», – подумал я.
– Ухо! – сказал кот.
– Уха!? – неуверенно возразил я.
– Уши! – кот подпрыгнул и, не добравшись до ушей, схватил меня за щёки. Лапы были мягкими и нежными. Странно.
– Что? – я, кажется, стал понимать.
– Уши открой! Да и глаза тоже. Ты орёшь во сне. Будильник звенит уже пять минут, а ты мечешься по постели и кричишь. Я тебя чуток тут водичкой полила, не обессудь! – мама стояла в плаще, наклонившись ко мне, держала мои мокрые щёки в своих ладонях и улыбалась.
– Спасибо! – глупо прошептал я. Так вот, что «говорил» мне город – пора вставать! Вот тебе и трамвай-будильник, и помои, и кот, держащий за щёки мамиными руками!
– Всё, пошла. Завтрак на плите. Можешь взять машину. Вечером мы с папой пешком в театр, будем поздно.
Дверь захлопнулась, хлипенькая перегородка, отделяющая мою комнату от залы, дрогнула и с верхней полки сорвался в последний полёт ЛА-5 – моя любимая моделька любимого истребителя. Я пытался упредить падение и рванулся на перехват. В итоге оба мы оказались на полу, только я на истребителе, точнее на его останках.
«Этот город, определенно, что-то хочет мне сказать!» – вспомнился сон и самонадеянный вывод, который пришел мне в голову.
– Мяу! – подтвердил черный кот, примостившийся на отливе за окном.
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
