- Из тюрьмы. Помнишь, я пошёл за сигаретами и не вернулся?
- Не вернулся, да. Да, помню…
Я стояла с ключами от двери в одной руке и пакетами с покупками в другой на пороге комнаты и тупо смотрела на Антона. Он сидел на подоконнике. В квартире было темно, а за окном уставшее вечернее солнце, уже падая за горизонт, из последних сил бликовало в окнах соседнего дома, подсвечивая при этом густым желтым цветом его грязную штукатурку, превращая поблекшую краску в благородную охру. «Контражур», - подумала я, вспоминая одну из картин Марке. Сумятица в моей голове усугублялась еще и тем, что Антон напомнил о том самом моменте, когда мой сказочный мир рухнул, но я еще не осознавала этого. Лишь потом, много раз анализируя происшедшее, я очередной раз понимала, когда случилась точка невозврата. Точнее, случилась она раньше. Но формально - именно тогда. Это воспоминание примешало чувство злости и раздражения к первоначальному изумлению и растерянности. Я встрепенулась.
- И? Чего ты ждешь от меня?
- Да ничего. Я думал о тебе.
- Я ненавижу тебя.
- Я не мог тебе сообщить.
- Почему? Ты все время сидел в карцере?
- Я все время думал. Думал о нас. Знаешь, я так люблю тебя.
- И почему я не сменила замок?
- Потому что ждала меня. Дай мне сказать. Потом я уйду, если захочешь.
- Ну…
- Я так люблю тебя, так восторгаюсь тобой, что начинаю ненавидеть себя. Что я могу тебе дать?
«Начинается», - подумала я. В тот далекий день, когда он исчез, я поняла, что дороже этого человека у меня нет и уже никогда не будет. Я готова была раствориться в нем, умереть за него, для него. Я не понимала причины, но все в нем трогало меня. Глаза, губы, пальцы, поворот головы, манера говорить, голос. Голос! Его голос превращал меня, взрослую, умную(?) женщину в мелко-дрожащего бандерлога. Мы лежали на кровати, проснулись давно, но никому не хотелось вставать. Субботнее утро – это лучшее время (если пятница была скромная). Я молча смотрела на него и смаковала эту свою щенячью любовь. Он что-то говорил, я улыбалась. Вдруг он осекся, и мне показалось, что я увидела испуг в его глазах. Да, это был испуг. Я в этот момент просто жила им, считывала эмоции, как с листа. «Слишком хорошо - это тоже плохо» - вспомнила я мудрое высказывание. Остаток дня мы провели, дурачась и веселясь. Но какое-то замешательство с его стороны я чувствовала. А вечером он надел куртку и кепи, поцеловал меня в лоб и сказал, что сбегает за сигаретами. «Скоро вернусь», - сказал он. Скоро. Через три года. Я тряхнула головой, отгоняя воспоминания.
Тем временем, Антон горячо жестикулировал и что-то мне рассказывал. Я вышла из оцепенения и звуки ворвались в голову.
- Ты должна меня понять. Я боялся, что не достоин тебя. Я чувствовал всем своим существом, что я становлюсь центром вселенной для тебя. Это такая ответственность! Меня это пришибало словно плитой. Этот твой преданный взгляд меня мучал! Он говорил мне, что ты отдашь свою жизнь за мою. Нет, даже не так – всю свою жизнь за лишний день моей, если будет нужно! И я испугался. Но не смог признаться даже себе. Зачем я залез в эту драку? Я подспудно искал спасения от ответственности. Ответственности за тебя, за твою любовь, за твою восторженность мною…
Он говорил и говорил, а я смотрела на его губы. Родные, чувственные губы. Полная нижняя губа чуть выпирала, но не противно по-габсбургски (хотя, королевская кровь…), а чуток. Это и еще окаемка снизу, четко очерчивающая губу, придавали иногда очень нежное, а иногда решительное выражение лицу. Его большие глаза были прищурены, как будто ему мешал яркий свет или он вот-вот расплачется. В последнем убеждали припухшие веки. Но это был обман. Такие веки у него были всегда. Он продолжал мне что-то рассказывать, объяснять, а я вдруг подняла руку и пальцем провела по его губе. Он замолчал…
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя.
Сколько времени прошло с возвращения Антона? Месяц. Всего лишь один месяц. Целый месяц. Целых тридцать дней, всего четыре недели. Я лежала на кровати и катала округлыми камушками на языке эти сроки. Суббота – идти некуда, можно понежиться в постели. Я смотрела на спящего Антона и думала про счастье. Месяц счастья! А вот тут уж без оговорок и рефлексий – целый месяц счастья! Интересно, сколько может длиться оно, Счастье? Может, есть физический срок, как возраст у человека. Допустим, Счастьям не бывает больше, чем семь лет! В выборке принимали участие сотни тысяч Счасть, и вот такой факт вскрылся – старшему Счастью было семь лет. А что придет потом? Другое Счастья. Я знала. Антон смешно сморщился и проснулся. Увидел, что я смотрю на него.
- Когда же спишь, Счастье?
- Счастье не дремлет даже, что ты?
- Я каждый день просыпаюсь, а ты на меня уже смотришь. А пошли сегодня в музей сходим!
Я похолодела. Мне показалось, что в его глазах мелькнул тот самый испуг. Нет-нет, показалось. Мне просто показалось.
Мы пошли в Третьяковку. Не в основную в Лаврушинском, а в ту, что Двадцатый Век на Крымском. Я почему-то всегда любила это конструктивистское бетонно-мраморное чудовище, отожравшее себе огромный сад в территорию. Чрево этого дракона было просторным и вмещало множество экспозиций, помимо постоянных. Антон много и увлеченно рассказывал, а я слушала и смотрела. Точнее смотрела, слушала и не слышала. Я не могла слушать, о чем он говорит, когда говорит ОН! Я пыталась скрыть это, делала умный вид, морщила нос и много смеялась. Да, было весело. А вечером... Вечером мы лежали на диване и смотрели телевизор. Он потянулся за сигаретами, убедился, что пачка пустая, с раздражением смял ее.
- Извини, я выйду. Куплю сигарет. Скоро вернусь.
- Да, конечно... Скоро.
Проснувшееся солнце здоровалось со мной, заглядывая в глаза, пробивало горизонтальными лучами всю комнату насквозь, упираясь в стулья, стол, шкаф. От них длинные тени бежали по стенам к потолку. Через открытую дверь оно убежало из спальни в гостиную и, наконец, спряталось за тучку.
Я посмотрела в потемневшее небо и почему-то сказала вслух:
- Счастье живет месяц. Я знаю. Завтра сменю замок.
И праведник шел за посланником Бога,
Огромный и светлый, по черной горе.
Но громко жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула - и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.
Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
